т быть, -- затряс головой капитан. -- Такой ученый муж, служитель Божий. Вы ошибаетесь! -- Кто служитель Божий, Юсуп? -- Вальзер рассмеялся. -- Не хотел бы я встретиться с его богом. Юсуп -- сириец, хашишин, главный доверенный Таисия, исполнитель всех его темных дел. -- Хаши... Кто? -- Хашишин. Есть на Востоке такой тайный орден. Его членов сызмальства готовят к ремеслу убийцы. Эти люди верят, что могут достичь райского блаженства, если будут убивать по велению своего имама. Все тайные убийства Леванта и Магриба совершаются хашишинами, они мастера своего кровавого дела. У них нет ни семьи, ни обычных человеческих чувств и пристрастий -- только курение хашиша да верность имаму. -- Да, я что-то слышал про этих фанатиков, -- кивнул фон Дорн. -- Их еще называют ассасинами. Но только при чем здесь его высокопреосвященство? -- Много лет назад Таисий выкупил Юсупа у антиохийского паши, спас от мучительной казни -- сдирания кожи заживо. С тех пор Юсуп считает его своим имамом и предан ему как пес. Знаете, как Таисий достиг своего нынешнего положения? Все его недоброжелатели и соперники чудесным образом отправлялись в мир иной. Стоило Таисию пожелать епископской кафедры в Салониках, и тут же освободилась вакансия -- архиерей ни с того ни с сего свернул себе шею, упав ночью с кровати. Так же досталась греку архиепископская митра, а после и митрополитская. О, я многое знаю про их с Юсупом дела! Когда Таисий ставит перед собой цель, он не останавливается ни перед чем. Ради Либереи этот хищный зверь разорвет меня в клочья. А ведь он еще не знает про Замолея! -- Либерея? Замолей? -- нахмурился Корнелиус на новые слова. -- Что это или кто это? Адам Вальзер сбился, потер пальцами лоб. -- Простите меня, друг мой. Я перескакиваю с одного на другое и только путаю вас. Сейчас, сейчас я успокоюсь и расскажу все по порядку. Знаете что? Я буду говорить и одновременно делать вам зубы -- это поможет моему разуму выстроить последовательную цепочку изложения. В начале же скажу лишь одно: речь пойдет о величайшем сокровище из всех, ведомых человечеству. Это предуведомление мудрый аптекарь несомненно сделал для того, чтобы капитан выслушал рассказ с подобающим вниманием. Уловка подействовала -- Корнелиус всем телом подался вперед. x x x -- Величайшее сокровище? -- спросил фон Дорн, не только пришепетывая, но еще и как-то вдруг осипнув. -- Вы говорите о золоте? Вальзер рассмеялся -- не весело, а скорее горько. -- Вы полагаете, герр капитан, что на свете нет ничего ценнее золота? -- Почему же, есть. Драгоценные камни, например. Алмазы, сапфиры, смарагды. -- Что ж, -- аптекарь взял какие-то костяные рогульки и загадочно усмехнулся, -- есть там и драгоценные камни, а золота столько, сколько вы пожелаете. -- Столько, сколько я пожелаю? -- озадаченно переспросил Корнелиус, -- Именно так. Сколько вам нужно для полного удовольствия -- пуд, сто пудов, тысяча? Брови фон Дорна грозно сдвинулись. Кажется, герр Вальзер позволяет себе насмешничать? Аптекарь же, заметив, как изменилось лицо мушкетера, зашелся тихим смехом -- пожалуй, все же не издевательским, а возбужденным. -- Не вертите головой, мой молодой друг, вы мне мешаете. Сидите и терпеливо слушайте, я начну издалека. Он вставил Корнелиусу в рот костяные распорки, и на этом диалог естественным образом превратился в монолог. -- Восемь лет назад я поступил профессором фармакологии и травоведения на медицинский факультет Гейдельбергского университета. Вы, конечно же, слышали об этом почтенном учебном заведении. Фон Дорн подтверждающе угукнул -- в Гейдельберге, только на теологическом факультете, учился его брат Андреас. -- Не трясите головой, сидите смирно... Условием моего договора с ректоратом было то, что в свободное от лекций и лабораторных опытов время мне будет дозволено свободно рыться в университетских архивах. В ту пору я был приверженцем галенистской терапии, изучал целебные свойства сурьмы и надеялся отыскать полезные сведения об этой удивительной субстанции в трактатах и записках знаменитых алхимиков прежних столетий. Попутно мне попадалось множество любопытнейших документов, не имеющих отношения к предмету моего научного интереса, однако человек с пытливым разумом всегда держит глаза широко открытыми -- ведь никогда не знаешь, откуда забрезжит благословенный свет. И вот однажды я наткнулся на записи одного пастора, некоего доктора Савентуса, человека большой учености, знатока греческой и древнееврейской премудрости. Он жил сто лет назад. Фон Дорн замычал -- больно. -- Потерпите, здесь, в десне, застрял маленький осколок зуба. Вот так! Больше больно не будет... Этот богослов служил в Ливонии приходским священником и во время войны попал в московитский плен. После множества приключений, которые я вам сейчас пересказывать не буду, Савентус оказался в Кремле, где предстал перед очами царя Ивана -- того самого, кого впоследствии прозвали Грозным. Пастор пишет, что царь обошелся с ним милостиво и сказал, что давно ищет ученого мужа, который помог бы ему разобрать старинную библиотеку, доставшуюся государю от предков. И далее автор записок подробно излагает историю этого книжного собрания, которое он именует Либереей. Царская библиотека... Прополощите рот водкой, но только, умоляю, не глотайте. Воспользовавшись тем, что снова может говорить, Корнелиус нетерпеливо воскликнул: -- Послушайте, герр Вальзер, к дьяволу вашу библиотеку! Рассказывайте про сокровища. -- Так библиотека и есть то самое сокровище! Капитана охватило глубокое разочарование. Он так и знал, что этот книжный червь вывернет на какую-нибудь тоскливую чушь. Нашел, кого слушать всерьез, развесил уши! Вальзер снова засмеялся. -- У вас удивительно выразительная мимика, герр фон Дорн. Сейчас я изготовлю слепок из воска. Пошире рот и не вздумайте шевелиться. "Пусть болтает, -- думал Корнелиус, пока лекарь залеплял ему десны вязким и горячим, -- лишь бы сделал хорошие зубы". -- Либерея -- это та самая библиотека византийских императоров, в основу которой легло собрание великой Александрийской библиотеки и сочинения первых христианских вероучителей. Двести лет назад принцесса София, племянница последнего кесаря, привезла великому герцогу московитов это сокровище в приданое. Невежественные цари книгами интересовались мало, и до Ивана библиотека так и пролежала в сундуках почти нетронутой. За полвека до Савентуса к книгам допустили ученого афонского монаха Максимуса, но разобрать библиотеку до конца не дали. А между тем Савентус пишет, что в сундуках лежали редчайшие, а то и вовсе уникальные списки и рукописи, самая немудрящая из которых стоила бы не менее тысячи золотых дукатов. Это по ценам столетней давности, а в наш просвещенный век король французский заплатил бы за неведомую комедию Аристофана или собственноручные записки Тацита пятьдесят, нет, сто тысяч ливров! Корнелиусу уже не казалось, что Вальзер несет чушь. Кто бы мог подумать, что древняя писанина стоит такие сумасшедшие деньги? Сто тысяч ливров! -- Но Аристофан, Тацит -- это все пустяки, мой храбрый капитан. -- Аптекарь наклонился вплотную к лицу Корнелиуса. В голубых глазках Вальзера восторженными огоньками горели отражения свечей. -- В приданом принцессы Софьи находился сундук с тайными, запретными книгами, доступ к которому имели только сами порфироносцы. Что в том сундуке -- царю Ивану было неведомо, ибо все книги и рукописи там были на древних языках. Именно с тайного сундука Савентусу и было ведено начать. Кроме некоторых первохристианских книг, почитавшихся в Византии еретическими, пастор обнаружил там греческий трактат по математике, написанный неким Замолеем, о котором Савентус при всей своей учености никогда не слыхивал. Капитан пожал плечами -- мол, я-то тем более. -- Ливонец стал изучать этот трактат и ахнул -- книга оказалась ложной, вернее двойной: сверху греческий текст на пергаментных листах, а под ним другой, еще более древний, написанный на папирусе. В прежние времена так иногда делали -- прятали одну книгу внутри другой... Воск застыл. Дайте-ка выну. -- А что там было, на этом секретном папирусе? -- спросил фон Дорн, стирая с десен восковой налет. Адам Вальзер воздел палец и изрек: -- Все золото вселенной. -- Посмотрел на отвисшую челюсть мушкетера, засмеялся. -- Я не шучу. В этой арамейской рукописи подробнейшим образом излагался рецепт изготовления Красной Тинктуры. -- Рецепт чего? -- Красной Тинктуры или Магистериума -- магического порошка, который иногда еще называют Философским Камнем. -- Того самого Философского Камня, который пытаются добыть алхимики? Камнем, при помощи которого любой металл можно превращать в золото? А может быть, аптекарь сумасшедший, подумал капитан. Ну, конечно. И ведет себя странно, и говорит чудно. Но голос здравомыслия почти сразу умолк, заглушенный бешеным стуком сердца. Все золото вселенной! -- Ну, положим, не любой, -- покачал головой Вальзер, -- а лишь те, что ближе всего к золоту по субстантивной массе. Например, ртуть. Видите ли, мой славный друг, внутри каждой частицы материи дремлют мощные силы, которые лишь ждут мига, чтобы проснуться. От того, в каком положении застыли эти силы, и зависит, что это за вещество -- железо, медь или, скажем, олово. Вещество, именуемое Философским Камнем, пробуждает эту потаенную силу, многократно умножает ее, так что силы материи приходят в движение и застывают, уже сцепившись иным образом. Вследствие этого процесса один элемент способен превращаться в другой. Разумеется, чем элементы родственней друг другу, тем меньше Философского Камня потребно для трансмутации. -- И в этом самом Замолее содержался рецепт добывания золота? -- Да, с подробнейшим описанием всех стадий этого процесса и даже с образцом золотых песчинок. Савентус видел их собственными глазами и испытал кислотой. Корнелиус схватился рукой за воротник -- стало душно, жарко. -- Значит, все точно? И Философский Камень -- не выдумка шарлатанов? -- В своих записях пастор клянется Господом Иисусом, что золото настоящее и что рецепт достоверен. Савентусу случалось заниматься алхимией, так что он знал толк в подобных вещах. -- Погодите, герр Вальзер, я ничего не понимаю... -- Капитан схватился за виски. -- А почему константинопольские императоры не воспользовались рецептом? С Философским Камнем они могли бы не только восстановить Великую римскую империю, но и завоевать весь мир! Аптекарь растерянно захлопал глазами. -- В самом деле, почему? -- пробормотал он. -- А, я знаю. Базилевсы почитали алхимию бесовством, диавольской наукой. Восточная империя просуществовала тысячу лет, и за этот срок почти не изменилась. Она была похожа на муху, застывшую в янтаре. Византийцы не верили в науку, разум и прогресс, вот почему их обогнали западные и восточные варвары. В Константинополе не развивали знания, а лишь копили их без всякой пользы. Спасибо хоть, не уничтожали, а хранили -- как тот запретный сундук с книгами. В этом греческие императоры были очень похожи на русских царей. -- Что же, и царь Иван тоже побоялся бесовщины? -- Не думаю. Когда Савентус сообщил ему о своей находке, царь велел выдрать пергаментные страницы лжетрактата, а папирус заковать в серебряный оклад, сплошь выложенный "огненными лалами страны Вуф" -- так сказано в записках. Не знаю, что это за страна такая, но лалами в России называют рубины. -- Обложка сплошь из рубинов? -- дрогнув голосом, переспросил фон Дорн. Такое сокровище представить было легче, чем какой-то неведомый Философский Камень. -- Да. Но увидев, каким алчным огнем загорелись глаза царя, пастор испугался -- понял, что обладателя такой тайны Иван живым не выпустит. И, пользуясь тем, что держали его вольно, Савентус бежал из Москвы -- сначала в Литву, оттуда в Польшу, а осел в Гейдельберге. Там он вскоре и умер, завещав свои записки факультету. На титульном листе рукописи осталась помета ученого секретаря: "Бред и нелепица, ибо господин доктор Савентус, как ведомо всем, был скорбен рассудком. Да и его россказни об обычаях московитов невероятны". Такой вот приговор. Неудивительно, что до меня в течение ста лет в рукопись никто не заглядывал. -- А что если и вправду все бред и нелепица? -- встревожился капитан. -- Вы же не видели этого Савентуса, а ученый секретарь его хорошо знал. Выходит, всем в Гейдельберге было ведомо, что ваш пастор сумасшедший. -- Очень возможно, что от перенесенных злоключений Савентус и в самом деле отчасти повредился в рассудке, -- признал Вальзер. -- Но его свидетельство отнюдь не бредни. Для гейдельбергских профессоров прошлого столетия Московия была сказочной страной, я же теперь знаю точно, что пастор писал про обычаи московитов правду. Нет никаких сомнений в том, что Савентус действительно жил в Кремле и встречался с грозным царем Иваном. А если пастор столь точен во второстепенных подробностях, зачем бы ему выдумывать небылицы о Философском Камне? Аптекарь взглянул на капитана поверх очков и взмахнул маленьким напильничком, которым обтачивал кусок белой кости -- должно быть, того самого магического бивня единорога. -- Так может быть, именно в этом и проявилось сумасшествие пастора? В фантазиях про Либерею? -- Нет, не может. Прочитав записки, я стал собирать сведения о византийской императорской библиотеке и обнаружил, что и тут Савентус ничего не выдумывает. Либерея действительно попала в Москву. А позднее, когда по дороге в Россию я сделал остановку в Дерпте, я видел список Либереи, составленный неким пастором Веттерманом -- еще одним ливонцем, которому царь Иван показывал свои книжные сокровища. "Математика" Замолея значится и в Веттермановом перечне. -- Это меняет дело, -- медленно проговорил Корнелиус. -- Значит, сомнений нет? -- Ни малейших. -- Рука Вальзера мерно водила поверх верстачка, извлекая тонкие, скрежещущие звуки. -- Я полагаю, что после бегства Савентуса русский царь не смог отыскать в Москве человека достаточно ученого и проницательного, чтобы не только прочесть, но и расшифровать арамейские письмена. Савентус пишет, что древний автор применил некую тайнопись, понять которую способен только опытный мастер алхимии. Известно, что в поздние годы царствования Иван любил беседовать с книжниками, и для некоторых из них это очень скверно кончалось. А потом тиран сошел с ума. Вел затворническую жизнь, прорыл под своими дворцами в Кремле и Александровой слободе множество подземных ходов, все прятал сокровища от подлинных и вымышленных врагов. В одном из таких тайников спрятал он и Либерею -- никто не ведает, где именно. Царь скончался в одночасье, за игрой в шахматы. Свои тайны наследнику открыть не успел. -- Так где же искать эти сундуки? -- Здесь, в Москве, -- уверенно заявил Вальзер, рассматривая выточенный двузубец. -- Восьмой год я живу поисками Либереи. Завербовался в Россию, а потом изучил язык и принял православную веру, чтобы беспрепятственно читать столбцовые книги в царских архивах. У меня имеются знакомцы чуть не во всех приказах. Одних я лечил, других угощал, третьим делал подарки. И вот теперь я близок к разгадке, очень близок. Скоро книга Замолея будет моей! -- В самом деле?! -- вскричал Корнелиус. Аптекарь вновь склонился над верстачком. -- Да. Недавно в старой писцовой книге приказа Государевых мастерских палат я наткнулся на запись от 7072 года о том, что водовзводных дел мастеру Семену Рыжову ведено изготовить свинцовые доски, дабы покрыть ими, а после запаять полы, стены и свод некоего подвала, "а какого, сказано в документе, то ведомо лишь великому государю". Представляете?! Фон Дорн подумал, пожал плечами. -- Мало ли что это могло быть? -- Нет, мой славный друг, запаянные свинцовые стены и своды нужны для бережения от влаги -- чтоб не отсырели книги. И время совпадает: Савентус бежал из Москвы как раз осенью 1564 года -- по московскому летоисчислению 7072-го! Это и был тайник для Либереи, я уверен. -- А где он находится, этот тайник, вы знаете? Вальзер подошел к капитану. -- Кажется, знаю. Осталось кое-что уточнить. Еще чуть-чуть, и разгадка будет у меня в руках... Пожалуйста, откройте рот. Но рот Корнелиус открыл не сразу. Посмотрел в прищуренные глаза аптекаря и задал такой вопрос: -- Если чуть-чуть, то зачем я вам нужен? Почему вы решили посвятить меня в вашу тайну? Вы не боитесь, что я захочу завладеть всем золотом вселенной один, без вас? -- Боюсь, -- кротко вздохнул Адам Вальзер. -- Если откровенно, то очень боюсь. Но на свете так много страшного, что приходится выбирать -- чего ты боишься больше, а чего меньше. Да и потом, к чему вам книга Замолея без меня? Вы не сможете ее прочесть, и сложнейших химических метаморфоз без меня вам не произвести. Мы с вами нужны друг другу, господин фон Дорн, а взаимная потребность -- крепчайший из всех строительных растворов, на которых только может быть возведено здание любви и дружбы. Я не могу более обходиться без надежного защитника и помощника. Особенно теперь, когда Таисий увидел меня в доме у боярина Матфеева. Корнелиус, уже разинувший было рот во всю ширину, снова сомкнул губы. -- Почему? -- Грек умен, он наверняка догадался, зачем я проник в дом господина канцлера. Я упросил своего начальника по Аптекарскому приказу вице -- министра Голосова раздобыть для меня приглашение к боярину. Матфеев самый могущественный человек во всей Московии и к тому же слывет любителем книжных редкостей. Я понял, что в одиночку Либерею не добуду, другое дело -- с таким высоким покровителем. На этот шаг я решился после мучительных сомнений, но иного выхода, как мне казалось, не существует -- ведь я еще не имел счастья встретиться с вами. Я рассуждал так: всем известно, что герр Артамон Сергеевич -- человек просвещенный и честный. Он, конечно, заберет библиотеку себе, но, по крайней мере, щедро наградит меня. Скажем, если я попрошу из всей Либереи один-единственный трактат по математике, вряд ли добрый боярин откажет мне в такой малости... Вот зачем я явился на этот новогодний прием: присмотреться к Матфееву, составить о нем собственное суждение, а там, улучив момент, испросить у его превосходительства приватной аудиенции для некоего наиважнейшего дела. Мог ли я предвидеть, что встречу там этого проклятого Таисия? Митрополит отлично знает, что я не из числа лизоблюдов, что обивают пороги вельмож ради корыстолюбия или суетного тщеславия. Он несомненно догадался, что в лице канцлера я надеюсь обрести покровителя. Потому-то подлый грек и велел своему хашишину меня похитить, допросить, а затем, конечно же, и убить. Корнелиус нетерпеливо затряс рукой, давая понять, что у него есть множество вопросов. -- Тихо, герр капитан, сейчас самый тонкий момент -- я закрепляю ваши новые зубы... Но все к лучшему. Теперь мне не нужен Матфеев. Вполне достаточно и капитана фон Дорна. Мы заранее договоримся с вами, как поделить Либерею. Вы ведь не станете забирать себе книгу Замолея? Зачем она вам? Если хотите, я отдам вам ее оклад из лалов. Там, в сундуках, много и других книг в драгоценных обложках -- все они тоже ваши. С такой добычей вы станете одним из богатейших людей Европы. Мне же отдайте только папирус, ладно? Аптекарь чуть надавил, вставляя костяную дентуру на место, и посмотрел на Корнелиуса со страхом и мольбой. -- Дадно, -- великодушно ответил капитан, поцокал языком, приноравливаясь к искусственным зубам, и повторил уже уверенней. -- Ладно. Пускай папирус будет ваш, а лалы страны Вуф и все прочие книжки с драгоценными обложками мои. Все золото вселенной -- это, конечно, очень много, но еще неизвестно, сумеет ли Вальзер добыть по древнему рецепту свою тинктуру, а вот рубины -- штука верная, их всегда можно продать за хорошие деньги. -- Да велика ли книга? -- вдруг забеспокоился фон Дорн. Что если она размером с миниатюрный молитвенник, который он видел у Сашеньки Матфеевой -- такой ладонью накроешь? -- Велика, очень велика, -- успокоил аптекарь. -- Савентус пишет, что она размером in quarto. И лалы покрывают ее поверхность сплошь, с обеих сторон. Еще пастор упоминает о Юстиниановом кодексе в окладе из крупного жемчуга, о Гефестионовой "Географии" с обложкой из смарагдов и об античном списке "Энеиды" в шкатулке пергамской работы с инкрустацией из желтых и черных опалов. Друг мой, вы не останетесь в накладе! Дайте только честное слово дворянина, что Замолея отдадите мне! -- Без обложки, -- уточнил капитан и, положив руку на эфес шпаги, поклялся., -- Клянусь честью рода фон Дорнов, что выполню условия нашего уговора. А теперь дайте-ка мне зеркало. Он широко улыбнулся своему отражению и остался вполне доволен: новые зубы оказались ничуть не хуже старых. А если еще и вспомнить о волшебных свойствах единорога, то выходило, что князю Галицкому, возможно, рановато торжествовать победу. -- Да, -- вспомнил фон Дорн. -- А что за счеты у вас с митрополитом? И как он мог разгадать причину вашего появления в Артамоновском переулке? Что за сверхъестественная проницательность? -- Ничего сверхъестественного. Таисий прибыл в Россию с той же целью, что и я -- искать Либерею. Официальным поводом было посредничество в споре между царем и прежним патриархом Никоном. Но Никона давно нет, а Таисий уж который год все медлит с отъездом в свою митрополию. Говорит, прирос душой к Москве и великому государю. Я-то знаю, к чему он прирос. Таисий такой же одержимый, как и я. Он был католиком, изучал в Италии богословие, ему сулили блестящую церковную карьеру, а грек вдруг взял и уехал на Восток, принял православие, втерся в доверие к Константинопольскому патриарху. На самом деле Таисий втайне остался латинянином и служит Святейшему престолу, но есть у него и другая, своекорыстная цель. В годы учения он откуда-то прознал о приданом византийской принцессы и возжелал отыскать бесценные книжные сокровища. Сначала отправился в Константинополь, там убедился, что Либерея должна быть в Москве, и переместился в Россию. Первым делом, едва приехав, попросил царя Алексея Михайловича предоставить ему доступ к царскому книгохранилищу. Русский монарх очень удивился такой просьбе, ибо вся библиотека великого государя состояла из трех десятков новопечатных требников да наставлений по соколиной охоте. Тогда грек понял, что Либерея сокрыта в некоем тайном месте, и с тех пор ищет. Он упрям, от своего не отступится. А о том, как грек узнал, что я тоже разыскиваю пропавшую библиотеку, я расскажу вам как-нибудь в другой раз. Сейчас это несущественно. -- Митрополит знает о Замолее? -- нахмурился капитан. -- Нет, даже не догадывается. -- Зачем тогда он тратит столько лет на поиск каких-то там книг? Таисий ведь не нам с вами чета, он и без того богат. Я видел его палаты на Моховой улице -- это настоящий дворец. -- Ах, господин фон Дорн, вы некнижный человек, -- сожалеюще вздохнул Вальзер. -- Если б вы знали, какое наслаждение для истинного ценителя держать в руках древнее драгоценное сочинение, существующее в одном-единственном экземпляре.... Для людей вроде меня и Таисия это сильней любого вина. Ну и о деньгах тоже забывать не следует. Савентус насчитал в царских сундуках восемь сотен фолиантов, каждый из них сегодня стоит целую кучу золота. Тут речь идет о миллионах, а грек алчен. Здесь фон Дорн пристально взглянул на собеседника, пораженный внезапной мыслью. Пускай митрополит Антиохийский алчен и ради золота готов на что угодно, но аптекарь на корыстолюбца никак не похож. Зачем ему "все золото вселенной"? Что герр Вальзер будет с ним делать? Вряд ли этому философу, этому певцу человеческого разума, нужны дворцы, роскошные выезды, парчовые камзолы и дорогие куртизанки. Тут было над чем подумать. Но заговорил Корнелиус о другом: -- Эх, если бы знать, какой мерзавец этот Таисий, я не велел бы трупы чернецов в Убогий дом везти! Поди сыщи их там теперь, среди многих прочих, кого прикончили за ночь по Москве. Ярыжки наверняка раздели монахов догола, не опознаешь. Была бы отличная улика против Таисия -- ведь его слуги пытались вас похитить. -- Милый господин фон Дорн, -- пожал плечами аптекарь. -- В Германии это, возможно, и было бы уликой, но только не в России. Здесь нет ни правильного следствия, ни правосудия. И уж тем более не сыскать управы на тех, кто в милости у его царского величества. Ничего, я теперь буду вдвойне осторожен, а с вами мне и вовсе ничего не страшно, правда? Вальзер доверчиво заглянул капитану в глаза. От сознания ответственности за этого беззащитного чудака Корнелиус приосанился. Покойный отец говорил: "Худшее из злодеяний -- не воровство и даже не убийство, а предательство. Никогда не предавай человека, который тебе доверился. Обманывать можно лишь тех, кто тебе не верит; изменять позволительно лишь тем, кто на тебя не надеется". Герр Вальзер не пожалеет о том, что вверил свою судьбу Корнелиусу фон Дорну. -- Для вашего сбережения могу предложить следующее, -- деловито сказал капитан. -- Если не пожалеете двух алтынов в день, подле вас все время будут находиться двое солдат моей прежней роты, сменяя друг друга. Я с ними уговорюсь. Только не покупайте им вина и расплачивайтесь не вперед, а в конце дня. Я же буду рядом с вами в свободные от службы часы. С чего начнем поиски Либереи? Немного подумав, аптекарь ответил: -- Я продолжу искать в старых писцовых книгах. Должны были остаться еще какие-то следы тайных подземных работ. А вы, мой друг, поищите свинцовое хранилище прямо под царской резиденцией, Каменным Теремом. Вам нужно проникнуть в подвалы того крыла, что выходит к церкви Спаса на Бору. Именно там находился деревянный дворец царя Ивана, нынешние палаты выстроены на старом подклете. Мне туда проникнуть невозможно, а вы часто бываете там в карауле. Сможете ли вы попасть в подземный этаж, не подвергая себя слишком большой опасности? -- Смогу, -- уверенно заявил Корнелиус. -- Мои мушкетеры несут караул вокруг всего дворца, а я хожу, как мне вздумается -- проверяю, как они несут службу. В ближайшую среду снова наш черед. Со стороны Грановитой палаты есть дверца в подвал, заваленная дровами -- похоже, что ею давно не пользуются. Но что мне там делать? Подвалы по большей части забиты всяким ненужным хламом, там нет ничего ценного. -- Пройдите по всем подземным помещениям. Простучите полы ножнами вашей шпаги -- не будет ли где гулкого звука, не отзовется ли свинцовый свод тайника звонким эхом. Справитесь? -- Разумеется. Корнелиус представил сладостный миг: вот он бьет железом о каменную плиту и слышит, как откликается благословенная пустота. -- Ну, хорошо, -- сказал он. -- Предположим, я найду Либерею и стану выносить оттуда по одной-две книги за раз. Где мы будем прятать добычу? Ведь это царское достояние. Знаете, что бывает за хищение государева имущества? -- Знаю, -- кивнул аптекарь. -- Я нарочно справлялся в уголовном уложении. Сначала нам отрубят правую руку, прижгут смолой, дабы мы раньше времени не истекли кровью, а потом повесят за ребро на железный крюк, где мы с вами будем висеть, пока не издохнем. Не беспокойтесь, я все продумал. У меня заготовлен тайник не хуже, чем у царя Ивана. Пойдемте, покажу. Он прошел в дальний угол, наклонился над одной из плит пола и с некоторым усилием приподнял ее, подцепив ножом. Плита была тонкая и не тяжелая -- слабосильный Вальзер в одиночку смог отставить ее в сторону. -- Видите, тут еще одна плита, с кольцом. Вытяните ее. Под второй плитой открылась черная дыра. Вальзер взял канделябр с тремя свечами и осветил приставную лесенку, ведущую вниз. -- Давайте вы первый, я следом. Придерживая шпагу, Корнелиус полез в люк. Яма оказалась не слишком глубокой, не далее чем через десять футов каблуки капитана достигли земляного пола. Сверху, кряхтя, спускался аптекарь. -- Здесь у меня приготовлена секретная лаборатория, -- пояснил он, высоко подняв канделябр. -- Некоторые опыты безопаснее производить подальше от свидетелей. Например, добывать Философский Камень. Высветился стол с какими-то склянками и трубками, грубый деревянный стул. -- Смотрите сюда. Вальзер остановился ровно посередине небольшого склепа, присел на корточки и чуть разгреб землю. Обнажилась деревянная, окованная металлом крышка большого сундука. Аптекарь взялся обеими руками за ручку, откинул. Внутри было пусто. -- Это так называемый "алтын-толобас", сундук, пропитанный особым составом, который не пропускает влагу. Во времена, когда Московией владели татары, в таких толобасах ханские наместники -- баскаки перевозили собранную дань: золото, серебро, соболей. Манускрипты могут храниться здесь хоть тысячу лет, ничего с ними не случится. И никто их не найдет. Главное -- не попадитесь, когда будете выносить книги из Кремля. x x x Проникнуть в дворцовые подвалы оказалось еще проще, чем предполагал Корнелиус. Когда мушкетеры заступили на караул (рано утром, еще до света), капитан переложил часть заснеженной поленницы, оставив за ней узкий лаз к ржавой железной дверце. Замок вскрыл кинжалом, петли смазал ружейным маслом. Потом, обойдя посты, вернулся на то же место и проскользнул внутрь. Там тоже хранились дрова -- видно, не один год, ибо поверху поленья были затянуты паутиной. Очень по-русски, думал фон Дорн, пробираясь со свечой вдоль стенки: заготовить впрок больше необходимого, а потом бросить -- пускай гниет. В дальнем конце обнаружилась еще одна дверца, в точности похожая на первую, только с замком возиться не пришлось -- проржавел настолько, что от первого же поворота клинка открылся сам. В следующем подвале в нос шибануло тухлятиной -- здесь хранились копченые окорока, заплесневелые и изгрызанные крысами. Поскорей миновал зловонное подземелье, перебрался в соседнее, пустое. Оттуда вели две двери: одна налево, в узкую галерею, другая направо, в целую анфиладу низких сводчатых погребов. Корнелиус заглянул в обе, но дальше двигаться не стал, ибо для первого раза было довольно. На часы в Кремль рота выходила через три дня на четвертый, посему продолжить поиски удалось лишь 9 января. В этот день Корнелиус двинулся по анфиладе, тщательно простукивая каждый аршин пола. До истечения караульного срока наведывался в подвалы четырежды. Прошел два зала и одну малую комнату. Впустую -- полы отзывались глухо. Продолжил поиск 13-го -- достиг конца анфилады, то есть северной оконечности подвала. Опять ничего, если не считать погреба, где в бочках хранилось вино. Корнелиус хотел отлить немного в флягу. Попробовал -- венгерское, прокисшее. Ох, сколько добра пропало зря! В промежутках между караулами состоял при Артамоне Сергеевиче, да еще бегал к Вальзеру в слободу. На сон времени почти не оставалось, но спать почему-то и не хотелось. Если Корнелиус ненадолго проваливался в забытье -- где-нибудь в углу, на лавке, а то и в санях -- снились сияющие огнями лалы страны Вуф и сама страна Вуф: залитая ярким солнцем, с затейными башенками и благоуханными садами. Сашеньку капитан видел только мельком. Проверил на ней свои единорожьи зубы -- улыбнулся чуть не до ушей. Кажется, подействовало. Боярышня посмотрела на скалящегося мушкетера удивленно и вроде бы с тревогой. Ничего, когда Либерея переместится в алтын-толобас, еще посмотрим, какой жених завидней -- князь ли Галицкий, или кто другой. 17-го января фон Дорн двинулся из третьего погреба влево,, в галерею. Теперь простукивал не только пол, но и стены. И что же? В первую же ходку стена справа отозвалась гулко. Корнелиус схватился за сердце. Неужели? Приложил ухо, постучал рукояткой кинжала уже как следует, в полную силу. Сомнений нет -- пусто! Вышел обойти караулы, у поленницы прихватил лом. Вернулся к заветному месту. Прочитав молитву и поплевав на руки, ударил железной палкой в стену. С одного замаха пробил сквозную дыру, откуда пахнуло гнилью. Припал к отверстию глазом -- темно, не разглядеть. Ничего, замахал ломом с таким пылом, что через минуту у ног валялась целая гора гипсовых крошек. Капитан согнулся в три погибели, протиснулся в образовавшийся лаз с огарком свечи. Сундуки! В три яруса, чуть не до потолка! Корнелиус сдержался, не кинулся к сокровищу сразу. Сначала, как подобает доброму католику, возблагодарил Святую Деву: "Будь благословенна, Матерь Божья, покровительница взыскующих" -- и уж потом, трясясь от возбуждения, стал подцеплять разбухшую от сырости, неподатливую крышку. Пальцы нащупали что-то волглое, похожее на спутанные женские волосы. Фон Дорн поднес свечу и застонал от невыносимого разочарования. Внутри лежали связки меха, сгнившего от долгого и небрежного хранения. В других сундуках было то же -- облезлые, никуда не годные соболиные шкурки. Кто-то спрятал их здесь лет двадцать, а то и тридцать тому назад, да вынуть забыл. Похоже было, что весь царский дворец стоит на куче без толку загубленных припасов, никому не нужного гнилья. Больше ничего примечательного в этот день обнаружено не было. Зато в следующий кремлевский караул, 21-го января, Корнелиус сделал удивительное открытие. Галерея вывела его к маленькой двери, взломать которую удалось не сразу -- грохот разнесся на все подземелье. По ту сторону ход продолжился, но из прямого сделался зигзагообразным, причем колена этого диковинного, неизвестно для какой цели проложенного лабиринта змеились без какого-либо внятного порядка и смысла. В конце каждого отрезка, на потолке была черная квадратная дыра. Поначалу капитан не придал значения этим отверстиям, решив, что они проложены для освежения воздуха, но после третьего или четвертого поворота сверху донеслись приглушенные, но вполне отчетливые голоса. -- Я те харю набок сверну, сучий сын, -- утробно рыкнула дыра. -- Сейчас вот крикну "слово и дело", будешь знать, как государевы свечи воровать. Много наворовал-то? -- Батюшка Ефрем Силыч, -- жалобно откликнулся невидимый вор. -- Всего две свечечки-то и взял, псалтирь священную почитать. Не выдавай, Христом -- Богом молю! -- Ладно. Завтра полтину принесешь, тогда доносить не стану. И гляди у меня, чтоб в последний раз. Хорош царев стольник. Подивившись прихотям эфира, способного передавать звуки по воздуховодам, Корнелиус двинулся дальше. В следующем зигзаге потолок тоже оказался говорящим. -- "А ежели оный воевода мздоимство не прекратит, заковать его в железа и доставить в Москву, в Разбойный приказ..." Поспеваешь? Пиши далее: "Еще великий государь сказал и бояре приговорили..." Кто-то диктовал писцу официальную бумагу, а здесь, под дворцом, было слышно каждое слово. Не переставая простукивать шпагой пол, Корнелиус ускорил шаг. Некоторые закутки потайного хода молчали, другие переговаривались, смеялись, молились. Слышно было каждое слово, даже сказанное шепотом. Вот смысл лабиринта и разъяснился: проложен он был вовсе не произвольно, как Бог на душу положит, а с расчетом -- чтоб каждую комнату царского дворца снизу можно было прослушивать. Кто придумал эту хитрую конструкцию, Корнелиусу было неведомо, однако так же, как с окороками, венгерским вином и соболями, предусмотрительность не пошла впрок. Судя по толстому слою пыли, скопившемуся на каменном полу, здесь давным-давно никто не лазил, теремных обитателей не подслушивал. За час блуждания по подземелью фон Дорн наслушался всякого, а в месте, где проход вдруг разделился надвое, сверху раздался голос, от которого мушкетер остановился, как вкопанный -- даже стучать по плитам перестал. -- Вон, снова стукнуло железным, -- боязливо произнес сипловатый, жирный тенорок. -- Слыхал, дурень? -- Как не слыхать, царь -- батюшка, ума палатушка, -- рассыпал скороговоркой фальцет -- таким во дворце говорил только любимый царский шут, горбатый Валтасар. -- Это бабка-яга, железна кочерга. Прыг да скок с приступки на шесток. Ух-ух-ух, сейчас наскочит, бока защекочет! Сам великий государь! Его покои, стало быть, тоже оснащены тайным подслухом. Ну и ну! -- Какая бабка-яга, что ты врешь! Мне верные люди сказывали, уже вторую неделю в тереме то оттуда, то отсюда железом постукивает: бряк да бряк. Так-то страшно! Знаю я кто это, знаю! Это за мной Железный Человек пришел, в сырую землю звать. К батюшке перед смертью тоже так вот приходил. -- Господь с тобой, государь, -- ответил шут уже без дурашливости. -- Ты бы меньше мамок да шептунов слушал. Какой еще Железный Человек? -- Да уж знаю какой. -- Алексей Михайлович ответил шепотом (только все равно было слышно каждое слово). -- Тот самый. Это Воренок вырос и нас, Романовых, извести хочет, за свое погубленное малолетство посчитаться. Кто видел его, нечистого, говорят: лицом белее белого, а грудь вся железная. Страсть-то какая. Господи! Тут Корнелиус, повернувшись, задел ножнами за камень, и царь взвизгнул: -- Вот, опять лязгнуло! Господи Боже, неужто мне в могилу пора? Пожить бы еще, а. Господи? Из опасного закута капитан ретировался на цыпочках, решил, что дальше двинется в следующий раз. Назавтра, когда был в слободе, спросил Адама Вальзера, что за Воренок такой и почему царь его боится. -- Это трехлетний сын тушинского царя Лжедмитрия и польской красавицы Марины Мнишек, -- объяснил ученый аптекарь. -- Чтобы мальчик, когда вырастет, не претендовал на престол, Романовы его повесили. Палач донес малютку до виселицы завернутым в шубу, продел головкой в петлю и задушил. Многие говорили, что после такого злодеяния не будет новой династии счастья, мало кто из Романовых своей смертью умрет, а закончат они тем же, чем начали -- с их малолетними чадами злодеи поступят так, как они обошлись с Воренком. Разумеется, суеверие и чушь, но советую вам воспользоваться этой легендой. Когда в следующий раз будете бродить по подземелью, нацепите маску из белой ткани. А грудь у вас благодаря кирасе и так железная. Если кто вас и увидит, решит, что вы Железный Человек. 25-го января попасть в подвалы не довелось, потому что государь отправился на богомолье в Новоспасский монастырь и молился там всю ночь. По этому случаю матфеевские мушкетеры сторожили не в Кремле, а жгли костры вокруг монастырских стен (ночь выдалась морозной) и после, когда царский поезд двигался обратно, стояли цепочкой вдоль Каменной слободы. За день до этого у Корнелиуса был короткий и не очень понятный разговор с Александрой Артамоновной. Он столкнулся с боярышней, когда выходил от боярина (ездили на Кукуй, к генералу Бауману на именины). Сашенька стояла в приемной горнице, будто дожидалась кого-то. Не Корнелиуса же? Увидев фон Дорна, вдруг спросила: -- Ты что. Корней, никак прячешься от меня? Или обидела чем? В Сокольники давно не ездили. От ее прямого, совсем не девичьего взгляда в упор капитан растерялся и не нашелся, что ответить. Промямлил что-то про службу, про многие нужные дела. -- Ну, смотри, упрашивать не стану, -- отрезала Сашенька и, развернувшись, вышла. Корнелиус так и не понял, чем ее прогневил. При разговоре еще был Иван Артамонович -- ничего не сказал, только головой покачал. 29-го января фон Дорн двинулся от места, где ход раздваивался, дальше. Время было позднее, ночное, и царского голоса, слава богу, было не слыхать. На всякий случай, для сбережения, капитан последовал совету аптекаря, прикрыл лицо белой тряпкой с дырками для глаз, хотя кого тут, под дворцом он мог повстречать? Разве какого воришку из челяди, кто шастает по заброшенным по