о. Значит, Мария соскучилась по Эдику больше, чем по сыну... Сев в такси, он поехал к дому Нежинской. Если у подъезда стоит машина Хлыстунова, значит, догадка верна. Еще издали среди нескольких автомобилей, припаркованных на тротуаре, он заметил светлый "Москвич". Тот или нет? 12-27 КЛМ. Но какой номер у Эдика? Этого он не помнил. Вроде бы его машина чуть светлее... А на крыше, кажется, багажник... Элефантов поймал себя на том, что нарочно занимает голову всякими мыслями, лишь бы не представлять происходящего наверху, на седьмом этаже, в квартире Марии. "Кого обманываешь? Сам себя? Ты же рассчитал, что они здесь, и приехал убедиться! Вот, пожалуйста, то, что ты и ожидал увидеть -- автомобиль, светлый "Москвич"! Не будь его -- это ничего бы не означало: Эдик мог повезти ее к себе на Южный, но ты бы тешил себя иллюзиями -- дескать, ошибся... Так не прячь голову в песок! Ты же не открыл для себя ничего нового!" Но одно дело -- представлять отвлеченно, а другое -- знать, что это происходит именно сейчас, сию минуту, совсем неподалеку... Элефантов задрожал от горя и унижения. Подняться наверх и колотить в дверь? Скорее всего ему не откроют... А если и откроют? Элефантов почувствовал, как кулаки наливались свинцовой тяжестью. Раз! В солнечное правой! Два! Крюк слева в челюсть! Три! Сплетенными в замок руками добить ударом по шее! Он никогда не решал таким путем никаких вопросов, считая, что драка -- не метод достижения целей. Но сейчас испытывал острое желание избить Эдика. Жестоко. В кровь. Хотя никогда в жизни он по-настоящему не дрался, он ни на минуту не сомневался, что ему это удастся. Благопристойный, не любящий ссор Эдик -- обыкновенный трус, он ничего не сможет противопоставить его ярости! Ну, а что потом? Элефантов представил отвращение в глазах Марии, и кулаки разжались. Но ярость требовала выхода. Проколоть шины "Москвича"? Разбить стекла? Еще глупее. Ссутулившись, Элефантов побрел прочь. В конце концов, Эдик ни в чем не виноват. И она тоже. Когда у них все начиналось, он был равнодушен к Марии и его не стоило принимать в расчет. А сейчас изменить устоявшиеся отношения непросто. Для этого недостаточно дарить женщине цветы и писать стихи. Надо убедить ее в глубине и искренности своих чувств, войти в ее жизнь, стать для нее необходимым... И он сумеет это сделать! Но безукоризненная логичность рассуждении не помогла Элефантову. "Значит, все верно? Женщина, которую ты любишь, спит с каким-то хлыщом, а ты считаешь это правильным? -- внутри сидел злой бес, считавший своим долгом как можно сильнее растравить ему душу. -- Браво! Ты прямо образец объективности! И всепрощенчества!" У Элефантова пропал аппетит и появилась бессонница. Осунулся, похудел. Как оленю с простреленным легким, ему не хватало воздуха, и он ходил с полуоткрытым ртом, не видя ничего вокруг. Как-то вечером его неудержимо повлекло к дому Марии, он надеялся на чудо, и оно произошло: "Москвич" 12-27 КЛМ по-прежнему стоял у подъезда. Значит, машина принадлежала кому-то из жильцов! Значит, когда он в прошлый раз мучился подозрениями у безобидного автомобиля, в квартире на седьмом этаже никого не было! И хотя он понимал: это дела не меняет, то, чего он стыдился и боялся, скорее всего происходило в другом месте, у Эдика, в Южном микрорайоне, у него будто камень с души свалился. Странное существо -- человек! Правда, через некоторое время тоска нахлынула снова и с утроенной силой. Мария готовилась к выписке. Здесь он разнообразил длинные часы вынужденного безделья, помогал отвлечься от невеселых больничных размышлений, ободрял и поддерживал ее... Такая роль стала привычной для обоих. А как сложатся их отношения теперь? Ведь он может попросту оказаться ненужным... -- Я пока поживу у мамы, но буду звонить, -- рассеянно сказала на прощание Мария. -- И ты звони, когда захочешь. Конечно, она не привязалась к нему так, как он бы этого хотел. Пока. Но скоро все переменится. Сидящий в Элефантове бес издевательски засмеялся. А, собственно, отчего все должно перемениться? Почему Мария вдруг предпочтет тебя остальным? Что есть у тебя за душой? Возможности, власть, деньги? Вот то-то! Зато у меня голова на плечах! Эка невидаль! Посмотри вокруг -- вон их сколько, голов-то! Да еще каких, не чета твоей! Модные прически, фирменные шляпы, кожаные и замшевые кепочки! А что под ними -- никого не интересует. К тому же там у всех одинаково -- серое мозговое вещество. И каждому хватает: на недостаток ума никто не жалуется. Правда, ты гордишься своей способностью быстро перерабатывать информацию, выдавать качественно новые мысли, идеи, теории... Но кому это нужно? И какая польза, например, Марии от твоего хваленого интеллектуального потенциала? И тут Элефантова осенило. Надо предложить Марии заняться наукой! Это ее захватит, отвлечет от глупостей и мелочей, на которые можно незаметно растранжирить всю жизнь. Перед ней откроется необозримое поле для приложения сил, появятся реальные перспективы! Скоро он получит отдел, и Мария сможет беспрепятственно разрабатывать свою тему. Да, в конце концов, у него самого собрано материала не на одну диссертацию! Его идея Нежинской понравилась. -- Я и сама думала над этим. Я себя знаю, я справлюсь, буду работать как вол, надо только взяться. И чтобы меня кто-то подталкивал, направлял... -- Не беспокойся, я сумею подтолкнуть тебя, помочь. Через три года ты защитишься, гарантирую! Элефантова распирала радость: он сможет сделать для своей любимой большое дело, станет ей полезным, у них появятся общие интересы, общая цель... Но почему на ее лице явственно проступает сомнение? -- Тебя что-то смущает? -- Все не так-то легко, -- она помедлила, как бы раздумывая: продолжать или нет. -- Ты, например, до сих пор не кандидат. Элефантов немного обиделся. -- Я же не ставил пока такой цели. Занимался другими делами, экспериментировал, распылялся. Сейчас оформляю результаты и выйду на защиту. Ты что, сомневаешься? -- Да нет. Сомнение на лице не исчезало. -- Так в чем же дело? Тебе будет легче идти за мной. Я отдам половину того, что собрал, определю направление поиска, не будет получаться -- напишу сам! -- Вот это меня и смущает: все будет находиться в твоих руках. Они катались в колесе обозрения, кабинка медленно поднималась над городом, руки Элефантова, нервные и жилистые, лежали на металлическом штурвальчике. -- А чем плохи мои руки? -- он крутанул штурвальчик, и кабина завертелась вокруг оси. -- Ничем не хуже чьих-либо других! Бодрым тоном он пытался затушевать неприятное ощущение: Мария боится зависимости, но от друга, к которому искренне расположен, нельзя зависеть... -- Да, не хуже... -- неуверенно согласилась Мария. -- Ну что ж, попробуем... Прощаясь, он напросился к ней в гости и, дожидаясь назначенного дня, страшно волновался. Если раньше он ждал каждого телефонного звонка, то теперь боялся, что Мария передумает и отменит встречу. Он не стал вызывать лифт и пошел пешком, опасаясь, что Марии не окажется дома. Когда дверь открылась, волнение не прошло, к нему добавились неловкость и скованность, которых он не испытывал даже при первом свидании. Он неуклюже вручил Марии цветы, положил на стол фрукты и поцеловал в щеку, ощутив горький привкус. -- Ты как будто продолжаешь проведывать меня в больнице, -- засмеялась Нежинская. -- Наверное, уже привык, -- Элефантов старался никак не проявить волнения и неловкости. -- Ты ничего не чувствовала вчера, да и сегодня с утра? -- Ничего, -- непонимающе посмотрела она. -- А что? -- Ужасно тосковал по тебе, просто выть хотелось. Задрать голову и выть по-собачьи... Он уткнулся лицом в ее ладони, по одному целовал тонкие пальцы. -- Какой ты нежный, -- как-то задумчиво сказала Мария. -- Я давно тебя таким не видела... -- Ты никогда меня таким не видела. Я люблю тебя. Этого он не говорил ни одной женщине, даже собственной жене. Чтобы избегать красивостей. -- Что? -- она, очевидно, тоже не ожидала таких слов. -- Я люблю тебя. Он привлек Марию, целовал щеки, лоб, глаза. -- Почему ты такая горькая? Мария тихо засмеялась, и он уловил ответный порыв. -- Это косметическая притирка. Я же не думала... Она не договорила. Губы Элефантова вобрали привкус лекарства, и теперь горьким казалось все: нежная шея, трогательно худенькие ключицы, горькой была плоская чуткая грудь с большими коричневыми сосками, упругий живот, длинные гладкие ноги... Горькими были мягкие губы и быстрый горячий язык, и она, ощутив эту вернувшуюся к ней горечь, на миг отстранилась: -- Горькая любовь? -- Нет... Вовсе нет... -- ему хотелось высказать все, что делалось на душе, но слов катастрофически не хватало. -- Эта горечь -- ерунда... -- Ты стал совсем другим... Такой ласковый... -- Господи, Машенька, как я в тебя влюбился... -- Через три года? -- Мария смеялась. -- Да, через три... Я так мучился, переживал... Первый раз он полностью исповедовался, наизнанку выворачивал душу, и ему совсем не было стыдно. -- Я же этого не знала. "Конечно, не знала. А теперь знает. И все будет подругому", -- билась радостная мысль... Принимая душ, Мария прихватила волосы резинкой, и они торчали вверх, как корона. Она ходила по комнате обнаженной, и Элефантов любовался ею, про себя удивляясь переменчивости восприятия. -- Знаешь, чем отличается любимая женщина от нелюбимой? -- Нет, -- она выжидающе глянула ему в глаза. -- На нее приятно смотреть и после этого, -- он сделал паузу. -- А мне приятно смотреть на тебя. Она села на диван, и он, как мечтал когда-то, положил голову на острые коленки. -- Будешь меня любить? -- Почему "будешь"? Подразумевалось, что она уже сейчас любит, но Элефантову ее тон не показался убедительным. -- Будешь со мной? Ставя вопрос по-другому, он все-таки рассчитывал получить более четкий и обнадеживающий ответ. -- Надеюсь. Снова ему не понравилась неопределенность и нотки равнодушия в голосе. "Просто ей надо ко мне привыкнуть, -- решил он. -- А для этого требуется время". Уходить не хотелось. Элефантов долго прощался в прихожей, оттягивая момент, когда надо будет открыть дверь и захлопнуть ее за собой. -- Все было хорошо? -- спросил он напоследок. -- Да, спасибо, ты молодец. -- Тебе спасибо. Замок щелкнул, и Элефантов побежал вниз по лестнице. Все его существо пело, только в глубине души чувствовался неприятный осадок: на простыне он заметил несколько постыдных пятен -- следы своего предшественника. Или предшественников? Ну, ничего не поделаешь, жизнь есть жизнь... Сейчас его совершенно не интересовали ее взаимоотношения со Спирькой, Астаховым, Эдиком. Все это в прошлом! Прыгая через три ступеньки, он выбежал на улицу. Возле подъезда стоял светлый "Москвич" 12-27 КЛМ. И хотя Элефантов понимал, что это совершенно не нужно, несолидно и даже глупо, он не удержался и показал ему кукиш. Упругим, пружинящим шагом Элефантов шел по сказочному, раскинувшемуся на огромной зеленой равнине городу. Городу счастья из мечты своего детства. Он чувствовал себя молодым, бодрым, стремительным. Кровь играет, сила бьет через край. Сейчас он может бежать без устали несколько километров, прыгнуть на асфальт со второго этажа, драться один против троих, пробить голым кулаком стену в полкирпича! И весь этот физический и духовный подъем, это чудо перевоплощения вызваны чудесной женщиной, которая доверилась ему и ответила любовью на его чувство. Элефантову хотелось петь. "Все равно обойду я любого, в порошок разгрызу удила, лишь бы выдержали подковы и печенка не подвела!" Огромными упругими скачками он несся по бескрайнему зеленому простору, в лицо бил встречный ветер. Спирька, Эдик и даже Астахов остались далеко позади. Мария предпочла его им! И, черт побери, она не пожалеет об этом! У нее не сложилась судьба, она металась из стороны в сторону, наделала уйму ошибок... И все потому, что рядом не было надежного любящего человека, на которого можно положиться... Но теперь такой человек у нее есть... Его захлестнула теплая волна нежности. Он сделает все, чтобы помочь ей стать счастливой! Все, что сможет! В состоянии блаженной прострации Элефантов переходил через дорогу, как вдруг из-за остановившегося перед светофором троллейбуса с ревом выскочил автомобиль; он инстинктивно отпрыгнул, и машина пронеслась впритирку, обдав волной спрессованного воздуха и парализующего ужаса: слишком невероятной была эта бешеная скорость на красный свет по полосе встречного движения, гипсовая маска водителя, не сделавшего попытки объехать или затормозить, чудовищная реальность неожиданной, а оттого еще более нелепой смерти, которой только чудом удалось избежать. "Пьяный, что ли?" -- подумал ошарашенный Элефантов, глядя вслед вильнувшей обратно через осевую серой "Волге -- фургону с круглым пятнышком облупившейся краски на задней стойке кузова и вывалившимся уголком матового стекла. Трудно было поверить, что похожий на человека шофер только что походя готов был раздавить его и оставить расплющенным на асфальте на полпути от дома Марии к его собственному дому. Элефантов с болезненной ясностью почувствовал, что его смерть стала бы подлинным несчастьем только в одном из этих домов. От хорошего настроения ничего не осталось. Вечером по телевизору передали сообщение про нападение на инкассаторскую машину, очевидцев просили сообщить об увиденном. Элефантов позвонил, в институт пришел поджарый целеустремленный инспектор с волевым лицом, они поговорили в вестибюле, Крылов записал его адрес и служебный телефон: если понадобитесь -- вызовем, хотя вряд ли, опознать не сможете... Разглядывая собеседника, Элефантов думал, что этому обычному на вид парню предстоит стать на пути той темной и беспощадной силы, которая вчера пронеслась рядом, внушив ощущение беспомощности, растерянность и страх. А майору, похоже, не страшно, он рвется встретиться с взбудоражившими весь город "Призраками", тем острее ощущается собственная несостоятельность: даже примет не запомнил... Впрочем, ерунда, у каждого своя работа, а у него еще есть Мария" которая сочувственно выслушала рассказ об этой ужасной истории. Мария, Мария... Если бы в этот момент кто-нибудь сказал, что слова Марии про горькую любовь окажутся пророческими, он бы плюнул такому человеку в физиономию. Глава тринадцатая. РАССЛЕДОВАНИЕ Слова Старика запали мне в душу. Рассматривая вразброс усеянную пробоинами мишень, невольно подумал: а как бы отстрелял Элефантов? У него не дрожат руки, взгляд тверд и цепок, к тому же занимался альпинизмом. А Спиридонов, кстати, боится высоты... Зуммер внутреннего телефона прервал размышления. -- Саша, надо выехать на задержание, -- голос Гапаськова был достаточно серьезным. -- Получи оружие, Котов уже в машине, по дороге расскажет. Участковый рассказал немногое. Дом спокойный, и вдруг -- бытовой дебош с ножевым ранением. Преступник вооружен, грозит убить каждого, кто подступится. -- Наверное, это Петька -- больше некому, -- озабоченно размышлял вслух Котов. -- Выпить любит, нервнобольного изображает по пьянке, но серьезного за ним не водилось... Возле подъезда стояла "скорая", толпился народ, раненого успели погрузить в машину. -- В живот, проникающее, -- на ходу сказал врач. -- Состояние средней тяжести, нетрезв. После операции можно будет делать прогнозы... Мигнул маячок, "скорая" рванула с места. Врачам предстоит одна работа, нам -- другая. -- ...На кухне со всех столов ножи собрал и бегает по квартире, мать-перемать, всех порешу... -- ...думали, притворяется, а видно, вправду дурной -- глаза вытаращены, красный, ничего не соображает... -- Хорошо, успели выбежать, мог любого зарезать, он психованный... Возбужденно гомонили женщины в шлепанцах и домашних халатах, непривычно выглядящие на оживленной улице. -- Пойдешь с нами, Васильич? -- спросил Котов у крепкого, средних лет мужчины в майке и тренировочных брюках и расстегнул кобуру. Васильич без особого воодушевления кивнул. По крутой лестнице поднялись на третий этаж. Котов осторожно толкнул дверь, возле которой лепился добрый десяток звонков. -- Заходи, кому жить надоело! -- вырвался на площадку истеричный крик. -- Не дури, Петя, милиция. Котов нырнул в дверной проем, что-то ударилось о стенку, зазвенел металлический таз. Я прыгнул следом. В длинном коридоре голый по пояс человек с охапкой ножей под мышкой занес над головой руку, Котов, закрываясь табуреткой, двигался на него. Рука резко опустилась, нож пролетел над головой и хлестко ударился о дверь. Я схватил таз, защищаясь им, как щитом. Вам! Звонко отозвался импровизированный щит. Хлоп! Третий нож стукнулся о табуретку. Петя, как заправский метатель в цирке, выхватывал из-под мышки ножи и бросал, а мы наступали, оттесняя его в глубь коридора. Когда мы приблизились, он повернулся и побежал, я схватил с подоконника цветочный горшок и бросил вдогонку. Горшок угодил в голую спину, дебошир шлепнулся на пол. В каждой руке он держал ножи и отчаянно размахивал ими. -- Все равно не дамся! Всех порежу! -- Сейчас поглядим! Котов длинными деревянными щипцами, с помощью которых хозяйки вынимают из выварки белье, прижал шею хулигана к полу, я наступил на одну руку, осмелевший Васильич -- на другую. -- Докатился, поймали тебя, как гадюку! -- укорил он соседа. -- Убью и отвечать не буду! -- продолжал хрипеть тот. -- Ты, сука, считай, уже мертвец! -- Сейчас, сейчас... Котов защелкнул наручники. -- Вот теперь пугай как можешь! -- Что же вы со мной делаете, -- Петя неожиданно жалобно заплакал. -- Я -- больной, у меня нервы, в психиатричке лежал, а вы -- в кандалы... Да знаете, что вам за это будет?! У меня справок полный чемодан... -- Все, Петя, кончились твои справки. Котов перевел дух, вытер клетчатым платком вспотевшее лицо, поправил галстук, поднял с пола и отряхнул о колено фуражку. -- Кончились. Подошьют их, конечно, к делу, экспертизу тебе проведут и напишут: психопатические черты личности, алкогольный невроз... Петя притих, слушал внимательно, а при последних словах участкового блаженно улыбнулся и согласно закивал головой. -- ...а в конце добавят: способен отдавать отчет в своих действиях и руководить ими, вменяем. Значит, можешь отвечать перед судом, перед людьми, потерпевшим... Петя икнул, из носа выскочила сопля. -- А если я извинюсь? Извинюсь я? Я ж его не сильно порезал! И перед вами на колени встану... -- Пошли в машину! По дороге Петя плакал, жаловался на горькую судьбу, нервное расстройство, помешавшее стать дипломатом, ругал потерпевшего, который и сам во всем виноват. Сдав его наконец в дежурную часть, я с облегчением вздохнул и тщательно вымыл руки. Но через час пришлось повторить эту процедуру, потому что ко мне пришел сотрапезник по вечеринке у Рогальских -- величавый Семен Федотович, который начал с приглашения потолковать в ресторане по душам, а закончил обещанием завтра же вручить сберкнижку со вкладом на предъявителя. Между этими предложениями он невнятно бормотал что-то про неприятности по работе, непорядок в документах, из-за которых образовалась недостача, упоминал Широкова, опечатавшего склад, и делал многозначительные жесты, сопровождающиеся столь же многозначительным подмигиванием. Он изрядно подрастерял свою важность, был явно напуган и выглядел довольно жалко, если бы не эти потирания пальцами и подмигивания -- как своему, я бы не вышел из себя, не стал бы хватать его за шиворот и выбрасывать из кабинета и уж, конечно, не наподдал бы коленом под зад, что совсем недостойно работника милиции. Тем более что к двери приближался очередной посетитель, и посетителем этим, как ни странно, оказался Сергей Элефантов. -- Ты что, мысли прочел? Теперь тебя можно вызывать без повесток? -- Да я насчет Юртасика. Его мать на работу прибежала: узнай, что теперь будет... -- Какая мать, какой Юртасик? -- Вы сегодня задержали Петю Юртасика, он соседа ножом пугал, что ли... Я с ним в школе учился. Вот мать и пристала: сходи, узнай у Крылова, он тебя допрашивал, вроде как знакомый... -- А она откуда в курсе всех дел? Элефантов махнул рукой. -- Когда придет к вам, поймете. Уникальная женщина! Энергии вагон, уже весь город на ноги поставила! -- Скажи, что ко мне ходить не нужно. Дело передадут в прокуратуру -- тяжкие телесные повреждения, сопротивление работникам милиции, а потом -- в суд. Раз Элефантов и без вызова оказался у меня, я решил его допросить, но сказать о своем намерении не успел: в кабинет влетела полная краснолицая женщина в черном траурном платье с ворохом бумаг в одной руке и клеенчатой хозяйственной сумкой в другой. -- Кого в суд? Петю моего?! -- с негодованием закричала она и, отпихнув Элефантова в сторону, плюхнулась на стул передо мной. -- Да вы знаете, какой он больной? Он себя не помнит, не отвечает за себя, его психозы накрывают... Вот, вот, -- она бросала неразборчиво исписанные листки с лиловыми печатями и прихлопывала сверху ладонью. Толстые, унизанные кольцами пальцы громыхали о стол, подтверждая весомость каждого документа. -- А вот от самого профессора Иваницкого, -- победно громыхнула посетительница последний раз и снисходительно глянула на меня. -- А вы говорите -- под суд! -- в голосе Петиной мамы слышались великодушные нотки, извиняющие человеческую глупость. -- Так что оставляйте себе справки, какие надо, кроме, конечно, профессорской, а Петьку отдайте, мы его с Серегой сейчас в психдиспансер отвезем, я уже договорилась. Как у нее все просто получалось! -- Да вы не думайте, я через час заявление от Кольки привезу, что он претензий не имеет. Если надо еще чего -- тоже привезу. Хотите, напишет -- сам на ножик напоролся?! -- Ничего он не напишет. -- Да ну! Как же иначе! Я ему уже апельсинов купила, -- посетительница приподняла, как бы взвешивая, свою сумку. -- Меду купила, курицу, орехов... -- Потерпевший сейчас на операционном столе, неизвестно, выживет ли... -- Ничего, завтра напишет. Я ему бульон понесу вместе с Серегой... Элефантов незаметно выскользнул за дверь. -- Так где Петька? -- деловито спросила она. -- Смирительную надевали? Можете снять, мы с Серегой его управим, он меня слушается. Я вызвал помощника дежурного и, с трудом прервав словоизвержение Петиной мамы, объяснил, что отпускать ее сына никто не собирается, интересующие вопросы она сможет выяснить у следователя, а сейчас я прошу ее покинуть кабинет. Сержант взял ее под локоть и, преодолевая некоторое сопротивление, с вежливой настойчивостью вывел в коридор, а я, чуть не испепеленный ее прощальным взглядом, посочувствовал следователю, которому придется вести это дело. Бесцеремонная посетительница выбила меня из колеи и спугнула Элефантова, который, видимо, хорошо знал, чего можно ожидать от матери бывшего соученика. Я сидел перед чистым лицом бумаги, собираясь с мыслями, когда в кабинет зашел председатель домкома по Каменногорскому, 22, Бабков, такой же величавый, как и в прошлый раз. -- Только что повестку принесли, -- сообщил он, усаживаясь. -- Да я и сам собирался. Вы меня позавчера позвали чердак смотреть, а зря... Вот! Он вытащил из портфеля и бухнул на стол тяжелый газетный сверток, в котором оказался ржавый амбарный замок. -- В углу лежал, а вы не заметили! Как он туда попал, где раньше висел -- вопросов встает много... -- Егор Петрович, а вы могли бы узнать того человека? -- Который на чердак лазил? Конечно! Только покажите, сразу скажу! Я пригласил понятых и положил перед Бабковым лист с десятком фотографий. -- Не этот, не этот, не этот... Палец миновал фото Спиридонова, не остановился и на снимке Элефантова. -- Вот он! -- Точно? -- Абсолютно, так и запишите: твердо опознал на девятой фотографии, ну и так далее. Бабков "опознал" подставную фотографию, на которой изображен человек, заведомо не имеющий отношения к делу. -- Ошибки не будет? -- Никогда! У меня память острая! Я составил протокол, Бабков с достоинством расписался. -- Я так понимаю, что если у вас его фотография имеется, то, значит, узнали, кто такой, -- он был явно доволен своей проницательностью. -- Неплохо, неплохо... Егор Петрович настолько размяк, что мне удалось убедить его забрать замок. Ушел Бабков в полной уверенности, что оказал следствию неоценимую услугу. На следующий день я допрашивал мордатого автомобилевладельца Петра Гасило. Он, как и в прошлый раз, ничего не знал и не помнил, но я придумал, как освежить его память. -- На каком-этаже вы живете? -- На втором, -- вопрос его явно удивил. -- Вокруг есть высокие дома? -- Напротив пятиэтажка... -- удивление возрастало. -- Вы занавешиваете окна? Гасило стал нервно теребить замок своей замшевой куртки. -- Когда как... А почему... Почему вы об этом спрашиваете? -- Да так. Советую задергивать шторы перед тем, как включаете свет. И поплотнее. Гасило бросило в жар. -- Вы думаете, и в меня могут... -- Не исключено. На всякий случай примите меры предосторожности и не выходите на балкон. -- Какие это меры! -- Гасило подскочил на стуле. -- Он может меня у подъезда, в машине, да где угодно! Не я, а вы обязаны принять меры! -- Для этого мы должны знать как можно больше. А вы не хотите говорить откровенно. И тем самым, возможно, подвергаете свою жизнь опасности. -- Еще не хватало! И правда, Машка... То есть Мария Викторовна сказала: "От него всего можно ожидать". Действительно, стрельнет в меня, чего доброго... Вот ввязался в историю! Гасило обхватил голову руками. Он был готов. И я предложил ему по порядку, подробно рассказать о событиях того вечера. Страх оказался прекрасным стимулятором памяти: он заговорил охотно, с жаром и жестикуляцией. -- С Машкой меня кент познакомил, Толян, она с ним в институте работает. Было у них что или нет -- не знаю, он говорит: помоги, баба деловая, внакладе не останешься. Ну, помог, не жалко, взяла стенку, потом звонит: на чашку кофе... Ну, ясное дело. Пришел, кофе, коньяк, то да се, короче, остаюсь ночевать, она уже постель стелит, вдруг -- дзинь! Я сразу думаю: кто-то камень в стекло пустил! А она за бок -- хвать, согнулась, смотрю -- кровь! Гасило испуганно выкатил глаза, заново переживая страшную картину. -- Эх, говорит, зря связалась с этим полудурком, и мне -- быстро звони в "Скорую". Он перевел дух. -- Выбежал на улицу, позвонил, сел в тачку, а ехать не могу: руки, ноги дрожат. Думаю: еще чуть, получил бы "маслину" в голову, и все удовольствие! -- Нежинская знает, кто в нее стрелял? -- Конечно! -- хмыкнул Гасило. -- Не каждый же день в нее стреляют. Но не скажет. Я потом расспрашивал, она в ответ: наверное, один дурачок из бывших друзей, от него всего можно ожидать. И предупредила: держи язык за зубами! Гасило посмотрел искренним взглядом раскаявшегося правонарушителя. -- Потому и держал. Но если самого могут прихлопнуть -- какой резон молчать? Уходя, он спросил, не мог бы я охранять его по вечерам частным образом, за вознаграждение. Видно, от страха ум за разум совсем зашел у бедняги. Следующим на повторный допрос пришел Спиридонов. Пористая дряблая кожа, воспаленные глаза, отечность -- скрытый порок все отчетливее проявлялся во внешности, по существу, переставая быть скрытым. Добавь сюда грязную мятую одежду -- и никаких вопросов: спившийся бродяга, готовый клиент для вытрезвителя. Но Спиридонов в отглаженном, хотя и не слишком тщательно, костюме, чистой рубашке, при галстуке. И впечатление меняется, потасканный вид можно легко объяснить нездоровьем... Особенно если такому объяснению склонны верить. Он тоже придерживался первоначальных показаний, демонстрируя полную неосведомленность по всем задаваемым вопросам. -- Вы хорошо стреляете? Я спросил это неожиданно, без всякой связи с предыдущим, но Спиридонов не удивился. -- Не знаю... Когда-то занимался, имел разряд. А недавно на соревнованиях отстрелял скверно. Без тренировки навык теряется... "Да и пьянство не способствует точности", -- подумал я и спросил, где он находился в вечер преступления. -- Какого числа? -- переспросил Спиридонов, сосредоточенно щурясь, и мучительно задумался. -- Точно не помню. В какой-то компании. И поспешил пояснить: -- Как раз дни рождения у товарищей шли один за другим да торжества разные. Он вытащил записную книжку с календариком и принялся тщательно его рассматривать. Я уже точно знал главное -- не он. Независимо от того, есть у него алиби или нет. Не он. -- Вот, кажется... Да, точно! Вначале пили пиво в баре, до закрытия, а потом пошли ко мне. Ну, в общем... посидеть. С кем был? Пожалуйста, записывайте... -- Вас не удивляют мои вопросы? -- Чего ж удивляться? Мария мне все рассказала. Вот вы и ищете... -- Нежинская кого-нибудь подозревает? -- Спросите у нее. Насколько я знаю, нет. Она вообще не распространяется об этой истории -- кому приятно? -- Что вы можете сказать об Элефантове? -- А чего мне о нем говорить? Я не начальник, не отдел кадров. Спиридонов держался совершенно спокойно, хотя пальцы дрожали. Может, они всегда дрожат? Подписав протокол, он задержался у двери. -- Элефантов -- способный парень. На все руки мастер! Сейчас ищет биополя, когда учился -- увлекался акустическими системами, научную работу писал, премию получил. А недавно вспомнил старое и сделал Громову глушитель на лодочный мотор, тот очень доволен. До свидания. Выходя, Спиридонов чуть заметно улыбнулся. Что ж, намек более чем прозрачен. Интересно, за что он ненавидит коллегу? Громова я повстречал у института после работы, мы шли в одном направлении и разговорились. Об отдыхе на природе, охоте, рыбалке. Громов рассказал, что проводит выходные на реке, забираясь на катере вверх по течению, где есть необитаемые острова с прекрасными пляжами и отличным клевом. Я спросил, сколько времени надо добираться до столь благодатных мест и много ли при этом сжигается бензина. Разговор перешел в техническое русло, оказалось, что у Громова такой же катер, как у моего приятеля, я пожаловался на сильный шум мотора, мешающий отдыхать. Громов обрадованно закивал, сказав, что это конструктивный недостаток данного типа двигателя, но ему сделали специальное устройство, сводящее шум к минимуму. Видя мое сомнение, он азартно предложил немедленно проехать на пристань и убедиться в сказанном. Я согласился. Действительно, небольшой перфорированный цилиндр, врезанный в районе выпускного патрубка, почти устранял рев мотора. Я очень заинтересовался приспособлением, но Громов сказал, что такие не продаются, ему изготовил сослуживец -- Элефантов, "я его знаю и могу попросить сделать еще одно". -- Работы здесь немного, Сергей за два часа выточил, прямо у нас, на производственном участке. Главное -- все рассчитать. А у него есть универсальная формула -- сам вывел! Говорил: возьми авторское свидетельство -- пойдут эти штуки в производство -- разбогатеешь. А ему возиться неохота! Громов любезно одолжил чертеж глушителя, и расстались мы весьма довольные друг другом. Мне не терпелось поговорить с Элефантовым, и хотя следующим днем была суббота, позвонил ему домой. -- Вас слушает автоматический секретарь, -- раздался голос Элефантова. -- Хозяина нет дома, если хотите что-нибудь передать -- магнитофон запишет. У вас есть три минуты, говорите. Я ничего говорить не стал и повесил трубку. Тут же раздался звонок. -- Добрый день. Это я звоню. С момента ссоры после посещения Рогальских мы не виделись. -- Добрый день. -- Ты еще злишься? -- Она говорила примирительным тоном. -- Да нет... Я действительно не злился, но что-то в отношении к Рите изменилось, хотя я пока не понял, что именно. -- Может, встретимся вечером? -- В семь возле речного вокзала? -- Хорошо. Я позвонил экспертам, Давыдов оказался на месте. Главный специалист по любым смертоносным предметам. -- Ты мне и нужен. Сейчас подъеду. Через полчаса я положил перед ним чертеж и спросил, можно ли использовать подобную штуку для бесшумного выстрела. Давыдов всмотрелся, одобрительно причмокнул языком. -- Конечно. Только почему такой здоровый? На пушку? -- Изготовить меньшего размера, наверное, несложно? -- Дело техники. Важно знать принцип. Прямо из кабинета Давыдова я позвонил Элефантову. -- Вас слушает автоматический секретарь, алло, я слушаю, хозяина нет дома, да здесь я, говорите, -- два одинаковых голоса накладывались друг на друга, -- ...магнитофон запишет, черт, опять... Раздались короткие гудки. Я собирался вызвать Элефантова к себе, но в конце концов можно приехать и к нему домой. Дверь открылась после второго звонка. Элефантов держал в руке дымящийся паяльник, пахло канифолью. -- Только влез в схему, пока не сделал пайку, не мог оторваться, -- пояснил он. -- Проходите. Элефантова, похоже, не удивил мой приход. А может, он хорошо владеет собой. Серый, выкрашенный эмалевой краской ящик возле телефона был раскрыт, наружу торчали жгуты разноцветных проводов. -- Автоматический секретарь барахлит. Не отключается, когда я беру трубку. Чаю выпьем? Видимо, отказ прозвучал слишком сухо. -- Это официальный визит? -- Да, пожалуй. -- Тогда одну секунду, я сделаю так... и вот так... Он дважды прикоснулся паяльником к контактам. -- Теперь -- к вашим услугам. Я спросил, где он был в вечер покушения на Нежинскую, Элефантов пожал плечами. -- Может, гулял, ходил в кино, может, дома: работал или читал. Не помню. Да для вас это и неважно. Вас интересует, чтобы кто-нибудь подтвердил, где я находился в тот момент. А я веду довольно замкнутый образ жизни, мало с кем общаюсь. Так что алиби у меня нет. -- А что вы можете сказать о Нежинской? Лицо Элефантова окаменело. -- Почему я должен о ней говорить? Он принялся запихивать жгуты проводов в чрево автоматического секретаря, лица его я больше не видел. -- Вы с ней долго работали, ее научные исследования соприкасаются с вашими, она написала статью под влиянием ваших идей. Плечи Элефантова дернулись. -- Черт, током ударило! В дверь позвонили. -- Зотов Володя, -- представил Элефантов жизнерадостно улыбающегося толстяка с грушевидным лицом и таким же грушевидным туловищем. -- Мой сосед и товарищ по детским играм. Похоже, он был рад перемене темы разговора. -- Я к тебе за шнуром, -- объявил Зотов и капитально уселся в кресло. -- Хочу переписать пластинку, а подсоединить проигрыватель к магнитофону нечем. Проигрыватель старый, там выход двухконтактный, а сейчас на всех шнурах штепсельные разъемы, -- пояснил он мне. -- Я, конечно, если бы знал -- на работе подобрал, но сегодня выходной, а товарищ принес пластинку... Элефантов вынес ему шнур. -- Это не такой. Здесь вилка не с той стороны. -- Да какая разница? Включишь наоборот! -- Это будет неправильно. Качество может пострадать. Зачем? Лучше все сделать хорошо. -- Ну, бери этот, -- Элефантов дал гостю второй шнур. Тот его придирчиво осмотрел, помял в руках, вытянул во всю длину и покачал головой. -- Этот тоже не годится. Изоляция треснута. Вот тут. Давай нож -- разрежем оплетку -- сам увидишь. Элефантов обреченно махнул рукой и принес целый моток разнообразных шнуров. -- На, сам выбирай! Ты меня вводишь в безысходное состояние! Он повернулся ко мне. -- Однажды на Памире ночевали на леднике, туман, звезд нет, чернота кругом, крючья поползли, пока закрепились заново, потеряли ориентировку, где пропасть -- справа, слева, близко, далеко? -- Со мной тоже был случай! -- оживился Зотов и положил шнуры на пол. -- Пошел я в подвал, тут свет погас, а у меня ни свечки, ни фонарика, и где дверь -- убей, не помню... -- Пожалуйста! -- Элефантов воздел руки к небу. -- Ну можно ли выносить этого человека? На леднике оставалось только ждать рассвета и не шевелиться, а с ним -- не давать пищи для разговора и ждать, пока уйдет. Зотов не обиделся. -- Я не спешу. Нюсе сказал -- к тебе пошел, за шнурами. Может, пива попьем? Я схожу. Только баллон дай, да и деньги у меня в других штанах. -- Пива не хочу. Выбирай шнур, я спешу. Элефантов мученически вздохнул и вышел на балкон. -- Чего это он такой нервный? -- добродушно улыбаясь, спросил Зотов, и я понял, что выносить его в больших дозах очень трудно. -- Вы где работаете? -- В пожарной охране. Нелюбезность тона не смутила собеседника, наоборот, он улыбнулся еще шире. -- Вот здорово! Я тоже хотел когда-то. Вы у меня дымоход не посмотрите, я тут рядышком живу, три минуты хода... -- Исключено, сегодня я отдыхаю. -- Ну ладно. -- Зотов рассматривал шнуры вместе и по отдельности, сравнивал длину, толщину и другие, известные только ему параметры, морщил лоб, хмурил брови, но сделать выбор не мог и вновь положил шнуры на пол. -- Интересно, как он починил свой автоответчик? Выставив массивный, обтянутый вылинявшим трико зад, Зотов склонился над аппаратом, чем-то щелкнул, послышался характерный звук движущейся ленты. -- ...Ты даже этого не смог сделать! Я буду молчать, мне ни к чему скандал, думаю, у тебя хватит ума... Злой женский голос был мне знаком, я бы вспомнил, кому он принадлежит, если бы послушал еще немного, но Элефантов вихрем влетел в комнату, отшвырнул Зотова в сторону и выключил магнитофон. -- Какого черта! Ты мне все испортил! Я не закончил ремонт, а теперь надо все начинать заново! По ярости Элефантова я понял, чей это голос. -- Ничего ему не сделалось. Серый, давай посмотрим, -- растерянно бубнил Зотов, но Элефантов не желал его слушать. -- Ты нашел, что хотел? -- Они все не подходят: один короткий, у другого вилка плохо припаяна... Знаешь что, дай паяльник, я быстренько поправлю. По лицу Элефантова было видно, что сейчас он сделает нечто страшное, но тут, к счастью, зазвонил телефон. -- Меня нет, -- быстро сказал толстяк. -- Я только что ушел домой. Элефантов снял трубку. -- Да, у меня, -- он мстительно улыбнулся. -- Передаю... Грушевидное лицо Зотова обмякло. -- Сейчас иду... У него не было подходящего, пришлось искать, подбирать, чинить... Да, домой... Нет, больше никуда... Нюсь, а Нюсь... -- Уже положила... Испуг прошел, и Зотов говорил как ни в чем не бывало. -- Дай мне тот шнур, что я первым смотрел. Раз такая спешка -- больше ничего не придумаешь. Толстяк неуклюже выкатился из комнаты. -- Посмотрите в окно, не пожалеете, -- сказал Элефантов. Мы вместе пронаблюдали, как Зотов выскочил из подъезда, дернулся было к беседке, где забивали "козла", но, влекомый неведомой силой, протрусил мимо, рысцой пересек двор и скрылся за углом. -- Живет и доволен жизнью... Я почувствовал, что настроение у хозяина испорчено, и не стал спрашивать про устройство к лодочному мотору Громова. В конце концов, сделать это никогда не поздно. Вечером, как договорились, мы встретились с Ритой. В свое оправдание она сказала, что пошла со мной к Рогальским "для установления контактов", так как Галина обещала помочь ей разменять к