я. -- Нас волнует не столько сюжет, сколько возмож­ность махинаций вокруг, -- усмехается Кибрит. -- Комбинат чист! Недавно закончилась комплексная ревизия -- полный ажур. Если обещаете вернуть, дам экземпляр акта. -- Вернем. Еще меня просили узнать: этот цех, -- ока указывает на чеканку, -- не в области? -- В городе. -- А за городом есть у комбината склады, базы, фи­лиалы? -- Нет, все здесь... Эти же не оправдавшие надежд Пал Палыча экземп­ляры чеканки лежат на столе в следственном кабинете. В сборе вся троица. -- А все-таки! Ладно, что понавешаны дома. Ладно, у любовницы. Но на кой шут вез еще в машине четыре штуки? Причем одинаковые и без торговых ярлыков! -- Ну, купил и вез, -- возражает Томин. -- Может, он их дарил. С подарков всегда цену сдирают. -- Если купил для подарка -- в магазине завернули бы в оберточную бумагу, а не в газету. -- А какая газета? -- "Сельская жизнь" от двадцать пятого мая, -- уточ­няет Кибрит. -- "Сельская жизнь"... Кстати, о селе. Мне не присни­лось, что ты брала пробы грунта с колес? -- Я с этими пробами уже людей замучила, Шурик! Сначала ведь ориентировались на Калужское шоссе. Ну и никакого толка. Если же танцевать от Киевского, то есть одно похожее место. -- И скрываешь от следствия! -- обрадованно воскли­цает Пал Палыч. -- Нет, рассказываю, но перебивают. -- Молчим, -- смиренно складывает руки Томин. -- Только не ждите чудес! В грунте обнаружилась при­месь химиката, который употребляют в борьбе с дубовым шелкопрядом. Районный лесопатолог участ... -- Кто? -- Лесопатолог, Шурик. Лесной врач. Он участвовал в экспертизе и начертил примерную схему. -- Кибрит дос­тает из папки лист машинописного формата. -- Вот смот­рите: шоссе. Это лесной массив, который в прошлом году обрабатывали с самолета. До него километров семь. -- Она обводит большое заштрихованное пятно, вытянутое вдоль шоссе. -- Здесь поле и сосновая роща. А вот проселочная дорога. -- Кибрит показывает направление, пер­пендикулярное шоссе. -- Через рощу, через поле в зараженный массив? -- прослеживает Пал Палыч дорогу. -- А дальше? -- Дальше -- увы! После дубняка она разветвляется, след потерян. -- Единственная дорога на этом участке? -- перепро­веряет Томин. -- Единственная проезжая для легковушек. -- Ага... Тогда здорово, братцы! Мы знаем место, где деньги выехали на шоссе! -- Но откуда выехали?.. Надо прикинуть на карте этот поворот и радиус поиска. Придется отрабатывать объект за объектом: поселки, предприятия... Томин вскидывается. -- Ох, долго! Пока мы набредем на ту шарашку, ее по кирпичику разнесут. Время, Паша, время! -- Что ты предлагаешь? Не вижу, кого еще допраши­вать и о чем. Связи Артамонова не доработаны. -- Нет у него больше связей! -- в сердцах восклицает Томин. -- Копай вглубь те, которые есть! -- Без драки! -- вмешивается Кибрит. Томин переходит на вкрадчивый тон. -- Слушай, Паша, предложу-ка тебе одного старичка. По профессии часовщик. Когда стал прихварывать, уст­роился завтехотделом в контору по ремонту часов. Три года на пенсии. Очень прелестный старичок! -- Чем? -- Во-первых -- А. П. Во-вторых, имеет собачку, род­ную дочь артамоновской Фанты. -- А, опять ты с Щепкиным! -- Опять. Купи, Паша, недорого отдам! -- Пал Палыч, берегись, -- шутя отговаривает Киб­рит. -- Сплавляет лежалый товар. -- Лежалого не берем. -- Начальник, обижаешь! Нет, серьезно. Он за свои семьдесят пять лет ни разу не привлекался. Но, думаю, и участвовал и состоял. Вперемежку с часовым делом нема­ло крутился в артелях, знакомства могли сохраниться -- ого-го! Мне он понравился с первого взгляда. -- Тебе много кто нравился, -- припоминает Киб­рит. -- И обойщик дверей, и шурин, и какой-то еще беглый на даче. -- Саша, допустим даже, что все на свете ему извест­но. Дальше? "Присаживайтесь, пожалуйста, товарищ Щепкин, -- говорю я. -- Будьте любезны, просветите. Нам надо бы узнать следующие фактики". Или как? -- Нет. Будьте любезны, товарищ Щепкин! -- Томин произносит фразу с категорической, не допускающей возражения интонацией. -- Не на цыпочках, а с ходу, прыжком! Не "надо узнать", а "мы знаем"! Чем мы рискуем, в конце концов?Твоя чеканка, Зинин поворо­тик и мой старичок. Ну? Идет? x x x Положив руки на набалдашник антикварной трости, Щепкин, элегантный старый джентльмен, скептически наблюдает за разыгрываемым перед ним спектаклем. Пал Палыч и Томин тщательно отрепетировали ре­шающий "прыжок". Они очень заняты и пока не обраща­ют на Щепкина ни малейшего внимания. -- Оформи в срочном порядке! -- Знаменский переда­ет Томину некий бланк. -- Понял, -- серьезно отвечает тот, вынимая из порт­феля запечатанную и опломбированную картонную ко­робку. Он водружает ее перед Знаменским. -- Я пару звоночков, не возражаешь? Пал Палыч делает великодушный разрешающий жест. Томин пристраивается так, чтобы видеть Щепкина в профиль, придвигает телефон и несколько раз набирает внутренний номер. -- Занято и занято! -- ворчит он и отстраняет трубку от уха, чтобы были слышны короткие гудки. Возясь с телефоном, он наблюдает за Щепкиным. Его задача уловить, какова будет реакция на содержимое коробки. А Пал Палыч целиком поглощен ее распаковывани­ем. Вооружился ножницами, разрезает веревочки, не­спешно снимает печати. Достает из коробки плотный опечатанный пакет. Сосредоточенно вскрывает его и стопкой выкладывает на стол чеканки, изъятые из ма­шины Артамонова. Процедура с распломбированием и распечатыванием невольно вызвала внимание и некоторую насторожен­ность Щепкина. А поскольку следователь на него не смот­рит, будто забыл, то самоконтроль у старика ослаблен, и при виде чеканки он на мгновение меняется в лице. Томин это засекает. И когда Знаменский, убрав со стола всю тару, оборачивается к нему, Томин кладет трубку и подмигивает: сработало! Пал Палыч усаживается против Щепкина и спраши­вает весело и напористо: -- Как вам нравятся эти изделия, Алексей Прокопыч? -- Я к подобным штукам равнодушен, -- неторопливо откликается Щепкин. -- Даже если ехать по Киевскому шоссе? И потом свернуть налево? -- с расстановкой говорит Знаменс­кий. -- Мимо деревни Сосновка? Чувствуется, что вопросы бьют в цель, но старик крепится. -- Нет, -- говорит Щепкин, точно от него и впрямь ждали художественной оценки. -- У меня другие эстети­ческие критерии. Я часовщик. -- Но с большим опытом организации всяких артелей и тэ дэ. Не так ли? -- наступает Пал Палыч. То, что Щепкин подчеркнуто пропустил мимо ушей вопрос о дороге мимо Сосновки, лишь подтверждает, что Знаменский и Томин "взяли след". Упоминание артелей Щепкина не радует. -- Ну и что? -- с неприязнью произносит он. -- Констатация характерного факта. Не менее характер­но, что вы проигнорировали мой предыдущий вопрос. Это психологическая ошибка, Алексей Прокопыч. Если б вы не поняли его подоплеку, то непременно задали бы встречный вопрос: при чем тут Киевское шоссе и какая-то деревня? -- Что еще за подоплека? -- уже напряженно спраши­вает Щепкин. -- Хотя бы эта! -- весело отвечает Знаменский и по­стукивает по столу конвертом с надписью "А. П.". По нему не скажешь, что он выложил последний козырь. Напротив, впечатление, будто в запасе имеется еще не­мало улик против Щепкина. -- Не к лицу нам с вами в кошки-мышки играть, Алексей Прокопыч. Взрослые же люди! -- Считаете, вы меня обложили? -- вскипает Щепкин и стукает тростью об пол. -- Изобличили? Да чтобы так со мной разговаривать, молодой человек, вам еще носом землю пахать и пахать!.. Минутку, -- останавливает он сам себя и щупает пульс. Движение привычное, даже не надо следить по часам, чтобы различить учащенность и пере­бои. Щепкин долго смотрит в окно, отвлекаясь и посте­пенно возвращая себе душевное равновесие. Знаменский и Томин переглядываются, но не нару­шают молчания. Оторвавшись наконец от окна, Щепкин возвращается к прерванной фразе, но тон у него теперь спокойный, даже философски-юмористический. Он как бы выверяет его по внутреннему камертону, если реплика не соответ­ствует "стандарту", Щепкин повторяет ее иначе -- по­правляет себя. -- Да-а, молодые люди, пахать бы вам и пахать носа­ми... Но -- ваше счастье: мне категорически запрещено нервничать. Прописаны положительные эмоции и юмор. Как-никак два инфаркта -- это обязывает... Вдруг что-нибудь да и выйдет у двух энергичных молодых людей! -- добавляет он спокойно и снисходительно. -- Очень вред­но тревожиться. Мой доктор сочинил мудрую присказку на аварийный случай: "На кой бес мне этот стресс". -- И он повторяет на разные лады: -- "На кой бес мне этот стресс?", "Ну на кой бес мне этот стресс!.." -- Щепкин гипнотизирует себя, улыбается и констатирует: -- Все в порядке. Итак, по-дружески и по-деловому. Я облегчу жизнь вам, вы -- мне. Драгоценный остаток моей жизни. -- Давайте не торговаться! -- твердо заявляет Томин. -- Неподходящее место. -- Храм правосудия? -- Щепкин смеется. -- Ах, инс­пектор, вы еще верите в свое дело на земле? Люди всегда будут стараться обойти закон. -- А другие будут за него бороться. Старик легко соглашается: -- Верно, диалектика жизни. И, смешно, ситуация вынуждает меня вам помочь. Хотя ничего бесспорного против меня нет. Только -- подаренный щенок. Пал Палыч, сейчас какое веяние: собачка -- смягчающее обсто­ятельство или отягчающее? -- Смягчающее. По крайней мере, с моей точки зрения. -- Вот с этим человеком я буду разговаривать! Так-то, инспектор! Друзья разыгрывают классический дуэт на допросе: один жесткий, другой мягкий. Мягкий при этом достига­ет большего, чем в одиночку. -- Ближе к делу, а? -- предлагает Томин. -- Торопиться тоже вредно! -- Щепкин прислушива­ется к произнесенной фразе: не позволил ли себе рассер­диться на нетерпеливого инспектора? -- Торопиться вред­но, но и спорить вредно, -- рассуждает он. -- Беда... Так вот, Пал Палыч, очень скромно: я хочу вернуться сегод­ня домой, а в дальнейшем умереть у себя в постели под присмотром любимого доктора. В камере душно, жестко и посторонние люди... За меня: чистосердечное признание, собачка, почтенный возраст, два инфаркта и куча прочих тяжких недугов. -- Приплюсуйте сюда щедрость! -- решительно гово­рит Томин. -- То есть? -- Добровольно отдайте незаконно нажитое! -- Почему он такой мелочный? -- спрашивает Щеп­кин у Пал Палыча. -- Боюсь, он прав. -- Отдать ни за что ни про что? Помилуйте, это грабеж! Нет-нет! Впрочем... На кой бес? На кой бес... А, будь по-вашему, пропади оно пропадом! -- Старику труд­но остаться равнодушным, и он снова устремляет взгляд в окно. -- Здоровье всего дороже... Знаменский прерывает паузу. -- Где можно получить документы о состоянии ваше­го здоровья? Щепкин достает справки -- они предусмотрительно приготовлены и сложены в небольшой изящной папочке. -- Вверху телефоны для проверки, -- поясняет он. Томин заглядывает через плечо Пал Палыча в папку. Брови его ползут на лоб. -- Богатейший ассортимент! И все без липы? -- Увы. Честно приобрел на стезях порока и изли­шеств... Я пожил со смаком, инспектор! -- добавляет он, зачеркивая горечь последних слов. -- Все имел, всего отведал! -- Доложу прокурору, -- говорит Знаменский, кончив проглядывать медицинскую коллекцию Щепкина. -- И объясните: чтобы дать показания, мне нужно дожить до суда. Это и в его интересах. Пал Палыч убирает в сейф чеканку и папку со справ­ками. Кладет перед собой бланк протокола допроса и берется за авторучку. -- Стол накрыт, признаваться подано! -- возглашает Томин. x x x После допроса Знаменский и Щепкин едут в машине по Киевскому шоссе. Они на заднем сиденье, рядом с шофером -- сотрудник УБХСС Орлов. -- Вредна мне эта поездка, -- вздыхает Щепкин. -- Никитин человек невыдержанный, могу нарваться на оскорбления. А денежки пока у меня. Нужные сведения у меня. Вы, Пал Палыч, должны меня беречь как зеницу ока. Пушинки сдувать! -- Да-да, -- усмехается Знаменский. -- "На кой бес..." Машина проезжает мимо загородного ресторана. Па­мятно Щепкину это нарядное стилизованное здание. Здесь он совращал Артамонова, когда понадобился ему верный человек для шарашки... ...Они сидели тогда вдвоем за столиком -- Артамонов лицом к залу, где кроме русской речи слышался и говор интуристов, а в дальнем конце играл оркестр. Отвлекаясь от разговора со Щепкиным, он осматри­вал пары, направлявшиеся танцевать, убранство и осве­щение зала -- все ему было тут в диковинку, вплоть до сервировки и заказанных блюд. Хозяином за ужином был, естественно, Щепкин. Он только что кончил что-то рассказывать, и с лица Артамонова еще не сошло изумленное выражение. -- Алексей Прокопыч, я не пойму, это, ну... нелегаль­но, что ли? -- Помилуй, Толя, как можно! Все официально офор­млено, средства перечисляются через банк. Гениальная комбинация! Деньги из ничего! -- Да-а... сила... -- в голосе Артамонова некоторая неловкость, но вместе с тем и восхищение чужой лов­костью. -- Сила, сила, -- оживленно подтвердил Щепкин. -- Я, как видишь, и на пенсии не скучаю. Твое здоровье! Они пили легкое столовое вино и закусывали -- Щеп­кин слегка, Артамонов со здоровым молодым аппетитом. Официантка принесла горячую закуску. -- Это что? -- Грибочки в сметане, Толя. -- Надо же, игрушечные кастрюлечки!.. -- умилился Артамонов. -- Ну давай рассказывай, как живешь. -- Нормально... У меня все хорошо, Алексей Про­копыч. -- Рад слышать. Вкусно? -- Ага. -- Ну, а как время проводишь? -- Да обыкновенно: встал, поел, завез парня в ясли -- сам на работу. С работы забрал из яслей, дома -- ужин, телевизор. Иногда к теще в гости, иногда к Гал­киной сестре. Пока погода стояла, каждое воскресенье возил своих то в парк, то за город... Зимой, конечно, не поездишь -- днище сгниет. Ну что еще?.. В общем ниче­го, живем. -- Начав бодро, Артамонов под конец как-то сник. -- Заскучал, -- проницательно определил Щепкин. Он проследил за взглядом, которым Артамонов про­водил кого-то в зале. -- Хороша цыпочка? -- Ага...-- смутился Артамонов.-- Хотя мою Галку если так одеть да подмазать, она тоже... -- Красивей! -- подхватил Щепкин. -- Галина пре­красная женщинаТолько совсем в другом роде: немного монашка, а? -- Немного есть, -- добродушно согласился Арта­монов. -- А эта -- для греха и радости... Ну да ладно, предла­гаю тост... Так вот: за тебя, замечательного парня... -- Ну уж... -- застеснялся Артамонов. -- Именно замечательного! Начинал собирать маши­ну -- кто-нибудь верил? Артамонов помотал головой. -- То-то! А ты, можно сказать, из металлолома -- игрушку! За твое мастерство, за смекалку, за упорство! За прошлые победы и за будущие! Щепкин не глядя приподнял руку, и возле столика снова возникла официантка. -- Подавать горячее? -- Да, пожалуйста. Та собирала на поднос освободившуюся посуду, про­фессионально улыбаясь Артамонову. Он простодушно, по-домашнему начал ей помогать. -- Не суетись, не на кухне, -- остановил Щепкин. -- Верно, Танечка? -- Верно, гость должен отдыхать. И Артамонов почувствовал себя захмелевшим неоте­санным дурнем. -- Скажу тебе, Толя, одну вещь, только не обижайся. -- Да что вы! -- Ты знаешь мое отношение... -- Знаю, Алексей Прокопыч, -- заверил Артамонов. -- Вы мне с гаражом помогли и вообще всегда... -- Так вот. Серо существуешь, не взыщи за правду. Ты жизни не нюхал, какая она может быть! Помирать ста­нешь, что вспомнишь? Учился, женился, работал? А время-то идет, Толя. В жизни должен быть блеск, удо­вольствия, острые ощущения! Артамонов был несколько растревожен искушающи­ми речами собеседника. От вина, музыки, пестроты впе­чатлений слегка кружилась голова. Но все это проходило еще краем сознания, задевая не слишком глубоко. Щеп­кин чувствовал, что пока достиг немногого. -- Ты себя, милый мой, не ценишь. Молодой, талан­тливый, красивый! -- Ну уж... -- Нет, просто диву даюсь! На корню сохнешь от скромности! Если сам не понимаешь, то послушай мне­ние опытного человека, со стороны видней. Ты силь­ный, обаятельный, рукам цены нет, трезвая голова на плечах. Да такой парень должен все иметь! А ты прозя­баешь. -- Старик льстил напропалую и наблюдал за Ар­тамоновым, который хоть и краснел от комплиментов, но не забывал опустошать тарелку. Крепче надо было брать этого телка, круче. Щепкин изменил тон, фразы били резко: -- Не нашел ты себя в жизни, Артамонов, не нашел! Положа руку на сердце, справедливо? Артамонов перестал жевать, задумался. -- Может, и справедливо... -- Ничего не ищешь, плывешь по течению. Наливай, чокнемся за то, чтобы жизнь твоя молодая в корне пере­менилась. -- Чокнуться можно. -- Думаешь, пустые нотации читаю? Нет, Толя, со­вершенно конкретно. В организации, про которую расска­зывал, есть вакансия. Предлагаю тебе. По совместитель­ству. Финансовая сторона дела и отчетность. Нужен абсо­лютно порядочный, верный человек. -- Почему я?.. Никогда ничем таким... -- в смятении бормотал Артамонов. -- Позволь, каким "таким"? -- Галкиной сестры муж... он в молодости валютой баловался, ну и угодил, куда положено. Он, знаете, как зарекся? Хоть озолоти, говорит... -- Но он же имел, Толя! Он успел взять от жизни! А главное, случай другой. Неужели я бы стал заниматься чем опасным? Просто мозги зудят, закисать не дают. Тем и держусь. Нельзя закисать, Толя! Я тебе предлагаю пер­спективу. -- Алексей Прокопыч, не по мне это... -- Что, моральные соображения? Тогда ты совершен­но не понял! -- Щепкин разыграл обиду. -- Да нет, Алексей Прокопыч... -- смущенно лепетал Артамонов. -- Я вообще, я не о вас... но как-то странно... -- Я надеялся, что тебе все ясно: вреда никому! А польза -- и людям и себе большая. Через полгода "Волгу" купишь. Артамонов даже отшатнулся. Иной хмель, крепче ал­когольного, ударил в голову. В тот момент казалось, что "Волга" -- предел мечтаний для смертного. -- Полгода?.. -- повторил он непослушным языком. Глаза его затуманились, и Щепкин -- коварный змий -- дал Артамонову насладиться радужными видениями. Официантка убрала остатки ужина и принесла десерт. Артамонов в два глотка осушил чашечку кофе, вылил в бокал остатки вина, потом набросился на минеральную воду. Он горел, как в лихорадке. Согласиться? Отказаться? -- Ты подумай, -- безмятежно разрешил Щеп­кин. -- Никто не торопит. -- Он уже понял, что па­рень станет послушным исполнителем его воли. Так оно все и вышло... Ресторан остался далеко позади. Машина сворачивает на грунтовую дорогу. Сосновая роща, за рощей -- поле. Щепкин опускает стекло со своей стороны и вдыхает деревенские ароматы. Впереди виден дубовый лес. -- Первый поворот направо, -- говорит Щепкин и прикрывает глаза. Машина тормозит у правления колхоза. -- Вот оно, наше гнездышко, -- вздыхает Щепкин. -- Как жалко разорять... -- Не расстраивайтесь, Алексей Прокопыч, -- усмеха­ется Знаменский. -- Ни-ни-ни! -- спохватывается тот. И все, кроме шофера, уходят внутрь. Шофер распахивает дверцы, проверяет ногой шины после ухабистой дороги и усаживается на лавочке с неиз­менной книжкой. Во время очной ставки с Щепкиным председатель испытывает сложные чувства: он знает, что виноват, не пытается оправдываться, но вместе с чувством стыда испытывает и облегчение, освобождение от гнетущей тревоги. -- Вопрос к обоим: знаете ли вы друг друга? Если да, не было ли между вами вражды? Пожалуйста, товарищ Щепкин. -- Это председатель колхоза "Коммунар" Иван Тихоныч Никитин, -- безмятежно сообщает Щепкин. -- По-моему, отношения были дружеские. Человек он симпа­тичный и неглупый. -- Товарищ Никитин? -- Что? -- Знакомство? Отношения? -- Понятно, знаком. А любить не за что. -- При каких обстоятельствах вы познакомились? Никитин открыл было рот, а слова с языка не идут. -- Пускай он... Соврет -- поправлю. Знаменский оборачивается к Щепкину: -- Прошу. -- Впервые мы встретились осенью восьмидесятого года. Я предложил создать в колхозе подсобное производ­ство. Для дополнительного финансирования хозяйства. Вскоре был заключен договор по стандартной форме: рекомендованный мной бригадир взялся организовать мастерскую по изготовлению художественной чеканки. Разумеется, с использованием труда колхозников в свободное время. -- Так? -- спрашивает Пал Палыч Никитина. -- Фиктивную мастерскую! -- Что именно было фиктивным? -- Да все. Все! Кроме договора. -- Никитин отвечает Знаменскому, но смотрит на Щепкина. Смотрит с откры­той злостью. А Знаменский наблюдает за ним. Со старым авантю­ристом все ясно, и то, о чем он повествует, уже известно из допроса куда более подробно. Никитин же новый человек, которого еще предстоит понять и оценить. -- Ну конечно! Все фиктивное, кроме договора! -- улыбается Никитину Щепкин. -- В двух словах поясните. -- Даже с определенным удовольствием. Когда приду­маешь что-то нестандартное, невольно гордишься. -- Щепкин теперь обращается к ведущему протокол Орло­ву: долго смотреть в глаза Никитина -- все же нагрузка для нервов. -- Как-то утром меня осенило: создать совер­шенно мифическую мастерскую. Чтобы ни-че-го не вы­пускала. Одна вывеска. Готовые изделия в торговле взяли, по той же цене сдали, только ярлычки переклеили: "Изготовлено цехом народных промыслов". И ни "левака", ни пересортицы. Так сказать, в белых перчатках. Пятнад­цать процентов оборота шли в колхозную кассу. -- За счет чего создавались преступные доходы? -- Для художественных промыслов мы получали раз­ное дефицитное сырье. На него всегда были покупатели, которые не боялись переплатить. -- Количество рабочих? -- осведомляется Орлов. -- В такие подробности я не вникал. -- Щепкин дела­ет жест в сторону председателя, переадресовывая воп­рос к нему. -- На данный момент -- сто пятьдесят человек, -- от­рывисто говорит тот. -- Две трети -- "мертвые души". За них получали они... организаторы. Остальные -- мои му­жики, которые ничего не делают. Зарплата по двести в месяц. И две старухи. Клеют этикетки. -- Я имел лишь скромную ренту, -- невинно уточняет Щепкин. -- За идею и мелкие консультации. -- Ты!.. -- гневно выдыхает Никитин. -- А к моим рукам копейки проклятой не прилипло!.. Зайдите в избу, увидите, -- обращается он к Знаменскому. -- Размеры "скромной ренты" вам известны? -- Нет. Сколько себе, сколько кому -- не знаю. -- Никитин сверлит злым взглядом затылок Щепкина, лю­бующегося игрой солнца в листве. -- Я им надавал дове­ренностей, гнилая башка! -- И чистых бланков с подписью! -- доносится сме­шок от окна. -- И бланков... -- сникает председатель. -- Затянули в такое... в такую... -- он не находит приличного слова. -- Товарищ следователь, маленький вопрос? По су­ществу, -- подает голос Щепкин. -- Да? -- Иван Тихоныч, вас разве принуждали? Может быть, били? Или подвешивали за ноги? Я предложил -- вы согласились. Прошу, чтобы это было в протоколе. -- В протоколе все будет, -- заверяет Орлов. -- Согласился, -- с болью произносит Никитин. -- Почему? Со всех сторон -- за горло! Сельхозтехника -- взошло из-под нее, не взошло -- гони наличные! Сельхозхимия посыпала от вредителей, заместо поля в пруд снесло -- все равно плати! -- Он накаляется. -- И тут приехали в самый пиковый момент! Щепкин и еще один из района. Знали когда, спасатели! -- Фамилия человека из района? -- уточняет Орлов. -- Лучков. Уже сидит за взятки. От тебя, говорит, требуется только вывеска и подпись... Начиналось-то с малого, с тридцати человек. Думал дыры залатать, закре­пить людей твердой зарплатой, чтоб не разбегались. А эта чертова мастерская пошла пухнуть, не удержишь! -- Одновременно рос доход колхоза, не правда ли? -- считает нужным отметить Щепкин. -- Одновременно рос. Поставили новый коровник, электродойку... Эх! -- сам себя обрывает председатель. -- Разве я один? У соседей похуже творили! -- Похуже -- это как? -- интересуется Пал Палыч. -- Пожалуйста, не секрет. Горели на мясопоставке. Стакнулись с магазином, купили партию по продажной цене. С места не сходя, оформляют, что сдали в торговлю по заготовительной. Обратно то же мясо покупают, об­ратно сдают. А оно из подсобки не тронулось. Так четыре раза по кругу -- и выполнили поставки. Без единого жи­вого килограмма! Когда это дело обмывали, говорят, тост был. За новую породу скота -- "чичиковскую"... Щепкин слушает с довольной улыбкой: плутуют люди, обходят закон -- приятно. -- Фиктивное мясо -- это безобразие! -- заявляет он. -- Иван Тихоныч глубоко прав, его мастерская все-таки... -- Нет! -- отрекается Никитин от защиты. -- Чужой виной не оправдаешься! Знаменский прохаживается по комнате, останавлива­ется около Орлова. -- Ну что? -- Суть ясна, Пал Палыч. -- Тогда следующий вопрос. Артамонов вам известен, товарищ Никитин? -- Понятно, известен. -- Чем он здесь занимался? -- Вел филькину отчетность. Выдавал жалованье му­жикам. В общем, и бухгалтер и кассир. -- Когда он был здесь последний раз? -- В тот самый день... -- С какой целью? -- Как обычно: снял в банке деньги с нашего счета, часть завез моим работничкам. Остальное поехало дальше. -- Расшифруйте, пожалуйста, "остальное". -- Оформлено было якобы оплата сырья, транспорта. Ну и то, что причиталось на "мертвых душ". -- Вы лично видели тогда Артамонова, разговаривали? Теперь и Никитин пристально смотрит в окно. -- Да, разговаривали... -- в тоне его проскальзывает покаянная нотка. -- Вон там встретились, возле старой баньки... ...Артамонов с неизменным чемоданчиком подошел к покосившейся баньке, около которой штабелем были составлены ящики с надписью "Не бросать!". В глубине за длинным столом под ярким торшером сидела старуха в очках. Хотя на дворе был ясный день, без искусственного освещения здесь было темновато. По левую и правую руку от старухи размещались ящики с чеканкой. На столе -- орудия производства: клей, коробка с этикетками, тряпки, скребки на деревянных ручках. Скребком она сдирала прежние торговые ярлыки -- раздавалось неприятное взвизгивание металла о металл, -- затем отработанным движением наклеивала на то же место другие, из коробки, и перекладывала в левый ящик готовую продукцию "народного промысла". -- Здорово, бабуся! Как производительность труда? -- Дурацкое дело нехитрое, -- проворчала бабка. -- А что на сегодняшний день имеется? Старуха повернула к себе лицевую сторону пластины. -- Кажись, елка... не, кажись, девка с коромыслом... Будешь брать? -- Для коллекции. Артамонов вынул из левого ящика "девку с коромыс­лом", отлепил еще не присохший ярлычок и нашлепнул на очередную очищенную бабкой чеканку. Ему забавно было поучаствовать в "производственном процессе". Стоя в проеме двери, наблюдал за ним Никитин. Заметив его, Артамонов смутился, стер тряпкой клей с пальцев. -- Добрый день, Иван Тихоныч. -- Здравствуй. До шоссе подбросишь? -- С удовольствием. Подобрав газету, он завернул чеканку, перевязал крест-накрест грубой веревкой. Председатель был не в духе, и Артамонов, стараясь держаться непринужденно, сказал: -- Дела идут, контора клеит? -- Никитин не отозвал­ся. -- До свидания, бабуся! Оба шли по улице. Щеголеватый Артамонов и предсе­датель в потрепанном черном пиджаке с двумя орденами Красной Звезды. -- Неважное настроение? -- спросил Артамонов. -- А чему прикажешь радоваться? -- неохотно ото­звался председатель. -- Природа, погода. Коровы мычат. Как в детстве. -- Мычат, потому что доить давно пора, -- охладил его председатель. -- Все равно, Иван Тихоныч, у вас тут рай! В городе меня тоже настроение заедает, хоть вой. А тут как-то даже забываюсь... -- Вон там тоже рай, -- едко бросил Никитин, указы­вая на троих мужчин, расположившихся в палисаднике за выпивкой. -- Празднуют твою получку! Завидя Артамонова, от троицы отделился дородный мужик лет пятидесяти и, пошатываясь, пошел навстречу с блаженной улыбкой: -- Благодетелям... почтение! -- Он поклонился в пояс. -- Шел бы ты, Тимофей! -- морщась, посоветовал председатель. -- Нет, желаю... -- Мужик снова отвесил поклон, теперь уже персонально Артамонову. -- Манна ты наша небесная! Кормилец и поилец!.. Ручку пожалуй... Артамонов поспешно убрал руку за спину. -- Брезгуешь?.. -- Мужик впал в скорую пьяную оби­ду. -- Не уважаешь? А я, может, член партии!.. Я брига­дир, если хочешь!.. А ты кто? -- Тимофей! -- гаркнул председатель. Тимофей длинно сплюнул и вернулся к собутыль­никам. -- Лучший полевод был! -- сказал председатель. -- А теперь -- вот. На работу уже шиш -- не дозовешься! Артамонов сорвал лопух и стер плевок, который уго­дил на чемодан как раз под ручкой. Лопух пыльный, по коже и блестящим замкам размазалась грязь. Артамонов вынул платок и под горький, отрывистый говор предсе­дателя машинально тер и тер чемодан. Потом они двинулись дальше. Выходка пьяного так покоробила Никитина, что он помолчал-помолчал и сно­ва не выдержал: -- Рай! Простор!.. Деревня -- это тебе не цветочки-грибочки. Это люди. Скот. Поля. Хлеб насущный! Ты поля­ми ехал -- много работают? От дурных денег все пошло вразнос! -- Ну что вы, Иван Тихоныч... а клуб почти по­строили... -- Что клуб, что клуб?! Вчера агроном уехал. Разлагай­тесь, говорит, без меня к чертовой бабушке! Этой весной пять изб заколотили. Пропадает деревня! Они остановились у "Волги", Артамонов бросил внутрь чемодан и сверток из баньки. -- Что ж теперь делать? -- растерянно произнес он. -- Закрыть лавочку? -- Теперь закроешь! Я попробовал, а мне говорят -- во! -- Никитин сложил из пальцев решетку. -- Твои хозя­ева. Удивляешься? Послышался женский крик: -- Тихоныч! Тихоныч! -- Здесь я! -- гаркнул Никитин. Подбежала запыхавшаяся женщина: -- Опять электричества нет, дойка стала! -- А движок на что? Женщина в отчаянии подняла сжатые кулаки. -- Василий-механик пьяный! Запорол движок! -- А-ах он... -- председатель сглотнул яростное руга­тельство. -- Бей в набат! Всех баб на ферму -- бегом! Доить вручную! Женщина опрометью бросилась обратно. Разноголосо, надрывно мычали коровы, и председа­тель слушал с искаженным лицом. -- Иван Тихоныч, я попробую движок?.. -- предло­жил Артамонов. -- Может, помогу? Никитин смерил его презрительным взглядом: ты? городской пижон и белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?! -- Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по после­днему слову... А вот сейчас перегорит молоко -- и пропа­ло стадо, хоть под нож пускай! Откуда ему знать, что никакой движок не проблема для мастеровитого Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать. Заученными, но странными движениями председа­тель вытряхнул из пачки папиросу и закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки -- мертвые кисти в черных перчатках. Протезы. -- Знал бы заранее, -- сказал Никитин, прикуривая и близко глядя в глаза Артамонова, -- на версту бы не подпустил! Поставил бы на горке пулемет против всей вашей породы -- и до последнего патрона! До последне­го!.. Жив только верой и надеждой: авось всякую по­гань -- с корнем! А коли нет, то сел бы в твой краси­вый автомобильчик, закрыл глаза и не стал сворачивать. Мочи нет, понимаешь?! Все сворачивать... везде свора­чивать... Донесся звук набата -- резкие тревожные удары по металлическому диску, подвешенному на столбе. Опусто­шенный своей вспышкой, председатель сделал "кругом" и, сутулясь, пошел назад. Артамонов долго смотрел вслед. Потом оглянулся и увидел окружающее иначе, чем прежде. Неблагополучи­ем веяло вокруг. Слепо таращилась из-за поваленного забора нежилая изба. А поодаль еще одна была забита свежими досками... Артамонов приблизился к покинутому жилищу и ис­пытующе, словно стараясь что-то до конца понять, заг­лянул через забор в пустой двор... Наваждение рассеял автомобильный гудок. Грузовик с полным кузовом новых ящиков для старухи в баньке давал понять, что легковушка мешает проехать. Артамонов возвратился к "Волге" и подал назад, ос­вобождая путь грузовику. А затем рванул с места и покатил, покатил, не разби­рая дороги... x x x У невысокого забора, ограждающего территорию дет­ского сада, стоят по одну сторону Игорек Артамонов, по другую -- Снежкова. Перегнувшись через штакетник, она умиленно гладит ребенка по голове. -- Золотко ты мое! Узнал тетю Тасю, миленький! А у меня конфетки есть, твои любимые! -- Снежкова протя­гивает мальчику пакетик. -- Большой-то какой стал... Вкусно, да? Надо же -- узнал! Я думала, забыл уже... А папу ты помнишь!? -- Папа уехал. -- А помнишь, как ко мне ездили? Ягодки в палисад­нике собирал, помнишь? Я, бывало, жду, пирогов напе­ку и с луком, и с капустой. Папа с луком любил... А у соседки курочки, помнишь? Цып-цып-цып... Беленькие... Игорек, а мама замуж не вышла? -- Не знаю, -- затрудняется мальчик. -- Ну... новый папа к вам не ходит? -- Не-ет. -- Это хорошо. Неродной -- он и есть неродной... А ты рад, что я пришла? -- Ага. -- Я к тебе еще приду. Чего тебе принести, Игоречек? -- Машинку принеси. -- А и правда! Ты все, бывало, в машинки играл... Как тебе приехать, я половики скатывала, чтобы не цепля­лись под колесами... Заворковавшись, Снежкова замечает Артамонову, только когда та приближается уже вплотную и кладет сыну руку на плечо. -- Мамочка, это тетя Тася! -- Я поняла, -- ровным тоном отзывается Артамоно­ва. -- Конфеты отдай тете обратно. -- Мальчик нехотя повинуется. -- И иди побегай. Тот, оглядываясь, отходит. Снежкова потерянно смот­рит вслед, сжимая пакет с конфетами. -- Мой сын не нуждается в ваших подачках. И не смейте больше здесь появляться, -- голос Артамоновой напряжен, но спокоен. -- Съем я его, что ли... -- сдавленно бормочет Снеж­кова. -- Хватит того горя, которое вы причинили нашей семье. При всей неловкости и виноватости, какие неиз­бежно испытывает любовница при столкновении с за­конной женой, Снежкова не может смолчать. -- Не я, так другая была бы... При счастливой жизни от жены не бегут... -- А в той своей, вольной жизни... -- помолчав, гово­рит Артамонова, -- где была "Волга", вы и все остальное... там Толя был счастлив? Прямота и серьезность вопроса заставляют Снежкову, может быть, впервые трезво взглянуть на прошлое и ответить искренне. -- Наверное, нет... -- поникая, отвечает она. -- Все за чем-то он гнался... хотел чего-то... а радости не полу­чалось... Какое уж счастье... -- кончает Снежкова на полушепоте и кидает в сумку злосчастные конфеты. -- Пойду я... Она идет вдоль ограды и вдруг слышит: -- Теть Тась! -- Игоречек, к маме беги, -- трясет Снежкова голо­вой. -- К маме. Ты маму любишь? -- Люблю. -- Вот так ей и скажи, -- моргает Снежкова мокрыми ресницами. -- Как скажешь? -- Мамочка, я тебя люблю. -- Правильно, Игоречек... Беги. 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского