ывшего шефа резидентуры в Румынии, затем перешел на работу в Управление национальных оценок (УНО), где возглавил отдел. В 1960 году был направлен в Дели руководителем резидентуры. 15Тут же и родилась прекрасная домашняя кличка: Гудвин, живший в штате Канзас, волшебник Изумрудного города Великий Гудвин. По возвращении в США работал заместителем начальника УНО, затем возглавил американскую резидентуру в Лондоне. Жена Мэри привлекалась для выполнения отдельных заданий в Дели. В частности, по ее инициативе было организовано общество жен дипломатов, аккредитованных в столице, где она использовала свои связи для разработки членов дипкорпуса, особенно представителей стран Юго-Восточной Азии. По сообщению источников, Мэри находилась в близких отношениях с первым секретарем посольства США Артуром Холидеем, об этом стало известно "Фреду", и он добился отзыва Холидея из Дели. По характеру "Фред" уравновешен, спокоен, обстоятелен и доброжелателен. Ему удалось установить хорошие отношения с американским послом в Лондоне, однако они не выходят за рамки деловых. "Фред" - человек необщительный, редко ходит на банкеты, спиртное употребляет умеренно. По характеристике надежного источника К., с которым он имел постоянный контакт, "Фред" - сугубо деловой, расчетливый человек. Не любит отходить от общепринятых правил и норм. На просьбу источника приобрести ему в посольском магазине несколько американских индеек по сниженной цене ответил, что это неудобно: магазин предназначен только для граждан США. По убеждениям "Фред" - сторонник умеренного крыла республиканской партии, высоко ценит деятельность президента Эйзенхауэра и Никсона. Основное время проводит в посольстве, выходит в город редко, свободное время проводит в основном у телевизора, иногда выезжает в Шотландию на ловлю форели. Жена ведет активную социальную жизнь, бывает в известных лондонских салонах, в частности у леди Памелы Бэрри, жены известного газетного магната". Не густо, но кое-что в закромах мы имели, не тыкались носом, как слепые котята, и потому говорил я уверенно и даже мысленно представлял мутный канзасский облик собеседника. - Алло, мне нужен мистер Хилсмен. - Слушаю вас. - Меня зовут Алекс Уилки. Боюсь, что вам это ни о чем не говорит. - Вы угадали, сэр. По какому вопросу вы звоните? - Голос звучал дежурно и устало. - Мне нужно с вами встретиться... - По какому вопросу? - с нотками вялого раздражения. - Не хотелось бы говорить по телефону, но это связано с основным направлением вашей работы... - Вот как? Ну... а если говорить в общем, в чем смысл вашей просьбы? - Мы должны встретиться лично. - Откуда вы звоните? (Из Мекленбурга! - хотелось ляпнуть мне, тут бы он сразу заворошился.) - Из Хемстеда...- Я говорил медленно и спокойно, давая ему время на раздумья: пусть проворачивает в своих канзасских мозгах все имиджи просителя (террорист? или просто сволочь, которая будет вымаливать индейку?), я уже слышал, как искры вылетают из его головы, аж кабинет трещит от электрических разрядов, и трепещет жидкий пух на черепе, и потирает рука пространство чуть ниже спины. - Так заходите в посольство! - предложил он ласково. - Я не хотел бы появляться в посольстве. Можем мы встретиться в баре "Серый козел"? - Именно там? - А в глазах оголтелые террористы в масках, кляп в пасть, удар по башке рукояткою "смит и вессона" - и утаскивают американского резидента из "Серого козла" в дальнюю пещеру и требуют выкуп или просто душат в отместку за муки палестинского народа. - Называйте любое место, мне все равно! - успокоил я его, чтобы он не мандражил и заранее обеспечил себя охраной. - Как насчет "Гровнор-отеля"? - обрадовался он. Еще бы! Отель находился рядом с посольством, и американцы имели там и свои номера с "клопами", и даже собственных мышек-норушек. - О'кей! В фойе? - уточнил я. - Лучше в баре, там меньше народу. Как я вас узнаю? - Не беспокойтесь, я знаю вас в лицо. - Повторите, пожалуйста, фамилию... Я повторил медленно и раздельно: Аделаида, Любовь, Елена, Кэти, Сюзанна эт цэтэра. Сейчас, проскочив через резидентурскую картотеку, все это мгновенно вылетит в эфир и влетит в пасть ЭВМ, бесшумно работающих в здании ЦРУ, что на вашингтонской окраине Лэнгли, на берегу тихой речушки Потомак. Там украшают мраморный вход библейские слова: "И познаете истину, и истина сделает вас свободными!" - мгновенно влетит, вылетит и так же мгновенно возвратится. Скоро я уже сидел на скамейке скверика на Гровнор-сквер, рядом с огромным зданием посольства, вклинившимся в старомодный район Мейфэр, подобно известным мекленбургским челюстям-небоскребам на проспекте Якобы Доброго Президента, вгрызшимся в некогда уютные дворики, домики и собачьи площадки. Не нравились мне ни здание посольства, ни американская архитектура, ни вся страна, снисходительно поглядывающая на остальное человечество и уверенная в превосходстве своего образа жизни 16. 16Цитата из статьи прославленного мекленбургского писателя, поразившая школьника Алекса и потому занесенная им в дневник: "И, пожалуй, самым ярким выражением исторической бездарности американского империализма как раз и является фигура того, кого Уоллстрит провозгласил своим апостолом,- фигура Гарри Трумэна, маленького человека в коротких штанах". Впрочем, с Соединенным Королевством у меня тоже установились непростые отношения: еще в семинарии я написал дипломную работу "Фашизация государственного строя Англии"". Продолжение следует. Я непринужденно вошел в Гровнор-отель и устроился в мягком кресле в фойе - до роковой встречи оставалось десять минут, интересно было посмотреть, как вкатится в заведение волшебник Гудвин и каких размеров у него эскорт. Хилсмен мало отличался от своего изображения на фотографии (я, например, на фото на себя не похож: размазанная физиономия и никаких байроновских черт, и глаза не умные и проницательные, как в жизни): тучный, низкорослый, с небольшими бесцветными глазками. Как ни странно, действительно нежный пушок стелился, словно одуванчики, по еще не вспаханному полю его крупной головы, в глубинах рта мерцали коронки, и говорил он с такой медлительностью, что хотелось по любимой семинарской привычке забросить ему в рот дохлую муху (однажды я проделал это с Чижиком и получил за это в свой неаристократический нос). - Признаться, вы меня заинтриговали,- начал он энергично, крепко сжав мне руку,- Так в чем же дело? В баре толпилось несколько человек разбойного вида, бросавших на нас временами деланно рассеянные взоры. - Что вы будете пить? - Все-таки я пригласил его в бар. - Вы не против, если мы перейдем в другое место? Тут у меня живет в номере приятель... его сейчас нет, там довольно удобно.- Серьезен он был до крайности и этим напоминал мне Маню, шутить с которым считалось бесполезным и даже опасным делом. (О, где вы сейчас, Маня и Бритая Голова? Заботитесь о конспирации Монастыря, родившейся еще в те времена, когда Газета начала сколачивать и объединять кружки, и переходить к нелегальным формам работы? Или вычисляете вероломную Крысу, прогрызающую днище корабля и ухватывающую своими зубищами огромные ломти сверхсекретной информации?) В номере мы сели за столик, он достал из портфеля блокнот и приготовился слушать. Стараясь не размениваться на мелочи, я вывалил ему свою биографию, яркими мазками нарисовав самые значительные вехи, закончил просьбой о политическом убежище и уставился ему в переносицу (примитивный, но верный прием, если хочется продемонстрировать твердость воли). Он отвел глаза и встал. - Извините меня, Алекс. Вы можете побыть тут один час-полтора? Мне нужно посоветоваться. Если хотите, выпейте виски и почитайте газеты. Я не возражал, и волшебник Гудвин удалился. Я достал из бара бутылку "Старого контрабандиста" (мерзости этой я не пил со времен начала романа с "гленливетом"), чуть пригубил из стакана и почувствовал, что засыпаю - я умел проваливаться в сон быстро и легко, минут на десять, на час - счастливая привычка незабвенного сэра Уинстона Черчилля, разве не благодаря ей и коньяку он выдержал все ночные бдения во время войны? Пробуждение происходило точно: в голове щелкал педант-таймер, глаза раскрывались, и всадник летел на зов горна! За работу, шпион! И снова горн, и барабаны, барабаны, барабаны! Но проснулся я от шелеста страниц и увидел Хилсмена, листавшего "Плейбой" под желтым торшером. - Я не хотел вас будить, вы так сладко спали...- Сказано было с улыбкой доброго папаши, принесшего плюшевого мишку в постель к любимой дочурке,- Что ж, предварительное решение принято, и нам вместе придется поработать. Вы, как профессионал, должны понимать, что на все требуется время... Вы давно готовились к этому? - Уже не папаша, а внимательный доктор, сейчас спросит: как сон? Как настроение? Был ли стул? - И да, и нет. Конечно, готовился... много думал, но вот решиться... Я вам все расскажу подробно... не все так просто, как может показаться. Не знаю... наверное, я изъясняюсь путано, да и здоровье в последнее время пошаливает. На что, на что, а на свое богатырское здоровье я не жаловался: выдуть мог ведро - и ни в глазу, давление 120 на 70, как у космонавта, пульс 60 в минуту даже при свидании с Франкенштейном, 120 при дьявольской нагрузке и через две минуты снова нормальный, не брали меня ни сквозняки, ни холодные камни, на которых любил сидеть (особенно на кладбищах), ни переходы пешком через льды. - У нас хорошие врачи, они вам помогут... У вас нет с собой каких-нибудь письменных материалов? - Уж очень он был деловит. - Кое-что есть. - Прекрасно. Я предлагаю вам поехать со мной за город. Там мы проведем несколько дней, спокойно поговорим...- Он внимательно наблюдал за мной сквозь улыбку, прикидывал, анализировал, мысленно сверял с инструкцией по работе с перебежчиками (ее мы читали!). - Хорошо. Но я должен предупредить Кэти. - Кто это? - Моя будущая жена.- Я улыбнулся. Он залоснился от счастья, семьянин великий, диву даешься, до чего любят американцы идею брачной идиллии. - Только придумайте хорошую легенду... Все они одним миром мазаны, эти господа начальники! Совет паркетного разведчика, не нюхавшего пороху. И кому? Задубевшему в боях Алексу, прошедшему огонь и воду, собаку съевшему на легендах и прочих штучках профессии. Через час мы с Хилсменом уже покачивались в ночных пустотах графства Эссекс за широкой спиной почти немого шофера. Рэй сначала что-то мямлил по поводу грандиозных взлетов и падений доллара, а потом замолк - со стороны мы походили на изнеможенных скандалом супругов, пытавшихся, но так и не сумевших восстановить статус-кво. Привалясь к окну, я подремывал, иногда посматривая сквозь смеженные веки на своего соседа, в темноте его профиль принял величественные очертания, он даже, надулся от счастья, что заполучил в сети такую жар-птицу, как Алекс, и наверняка прикидывал, какие почести свалятся на его покатые плечи. Дорога внезапно изогнулась, мы сошли с автострады, завертелись между разношерстных коттеджей, юркнули в лес под вывеску "Частный"" и остановились перед железными воротами, за которыми торчало готического вида здание с островерхой башенкой. Водитель три раза посигналил (особый сигнал - кашлял нараспев, словно Луи Армстронг в стаканчик "гленливета"), ворота разъехались в стороны, обнажив глубокий двор и четыре фигуры в спортивных куртках, напоминающие своей боевой осанкой ребятишек из охраны Монастыря. Мы медленно двинулись по мощеной дорожке прямо в глубину ада и остановились перед массивной узорной дверью. ...И начались веселенькие денечки вопросов и ответов, и повсюду шныряли свиные рыла, появлялись и исчезали, случайно просовывались в окна и двери, благо что не вырывали ногти и не поджигали гениталии. Первым делом Хилсмен попросил меня заполнить анкету - чем-чем, а этим не удивить любого мекленбуржца, а уж тем более сотрудника Монастыря, видали мы анкеты и толщиною в добрый роман,- где только мы "не были" и "не состояли"", с кем только мы "не переписывались"! Мы свои родословные писали густо, как "Сагу о Форсайтах", словно жизнеописания в назидание благодарным потомкам. Поселили меня в просторной комнате на втором этаже, с письменным столом и мягкой мебелью, с потолка свисала хрустальная люстра, огромная, как в Ковент-Гардеие, керосиновая лампа на подоконнике тонко намекала на возможность отключения электросети в случае налетов нашей боевой авиации, вполне логично домыслить и небольшое подземное бомбоубежище - если на земле не останется ни одного человека, доблестные службы не дрогнут и не сдадутся, а продолжат борьбу за спасение демократии. Окна выходили в сад, где произрастали субтропические растения, вывезенные кровососом-пэром, продавшим этот замок американским спец-службам, а у кирпичной стены виднелись провода и телевизионные дула электронной охраны замкнутого контура. Утром за завтраком (яичница с беконом обилие молока и булочек, кофе и два вида джема с тостами) Хилсмен представил меня своему коллеге Сэму Трокмортону1, высоченному детине с армейской стрижкой (его мрачное немногословие намекало на таинственные функции, как то: удушение бесстрашного Алекса в случае попытки к бегству), а в десять часов я уже сидел в приятной компании в большой комнате с детектором лжи, напоминающей лабораторию для оперирования подопытных мосек. - Извините, Алекс, но прежде всего нам хотелось бы проверить ваше здоровье, таков у нас порядок, да и вам это будет нелишне. Тут мужчина в халате взял у меня кровь, сделал рентген и попросил приготовить к следующему утру кал и мочу. Затем он внимательно выслушал мне спину и грудь, положил на софу и обстучал железным молоточком суставы, заставил попасть пальцем в нос, проверил кровяное давление и проделал еще массу всевозможных манипуляций. Затем он важно сел за стол: "Страдаете ли вы плохим сном, головокружениями, расстройствами, мигренью, астмой, внезапными сердцебиениями?" - "Чего нет, того нет, иногда, правда, белеет язык".- "Как так? Сам по себе?" - "Нет, не сам".- "Курите?" - "Трубку или сигару".- "Это плохо!" - "Обычно после виски".- "Тоже плохо!" - "У меня все завязано в один гордиев узел: виски, сигара и прекрасные леди. Помните, у Гете? "Забористый табак и пенистое пиво, и девушка-краса... чего еще желать?" Хохот коней. "О'кей, завтра мы проверим вашу печень!" Далее он прилежно зачеркнул корь, свинку и другие болезни, которыми я не болел в детстве, а точнее, не помнил, в памяти остался только коклюш, жуткий кашель, за что наш мальчишеский полуазиатский двор подверг меня остракизму и присвоил кличку "красножопый" - глубинной связи с болезнью я не понял до сих пор. Затем на авансцену выдвинулась дама в темных очках (как я понял, психолог-психиатр), меня попросили пересесть в кресло детектора лжи, водрузили на голову венок из проводов, подключили к ногам и рукам электроды и начали править бал. Вопросы сыпались на меня градом, мои ответы фиксировались для дальнейшего анализа и широких обобщений с оценкой по специальной системе баллов, на основе которых какой-нибудь црувский Хемингуэй потом составил бы красочный психологический портрет перебежчика Алекса. С детектора лжи я снова пересел к столу. - Волнуетесь ли вы перед свиданием, интервью, заданием, поездкой? 1 Вот бы мне такую фамилию! Так и слышится удар топора, и отпадает головка, и молодцу конец! Тр-тр! Принимаете ли транквилизаторы? Не кажется ли все вокруг странным и ирреальным? Не представляете ли вы себя вне своего тела? Какого рода вы видите сны? Часто ли меняется ваше настроение? Переживали ли вы хоть раз нервный криз? Американские тесты я изучал еще в семинарии и бодро, стараясь не напрягаться, окунулся в поток сознания. - Несколько вопросов о ваших родителях, о детстве. Если вы попытаетесь вспомнить себя лет в десять, было ли ваше детство счастливым? Вы были единственным ребенком у родителей? Был ли ваш отец эмоционально устойчивым человеком? Добился ли ваш отец в жизни успеха? Если нет, то сделало ли это его злобным, несчастливым, душевно угнетенным? Была ли разница между вашими родителями в социальном плане? Господи, как мне надоела эта баба! И ведь знаю, куда тянет со своими фрейдистскими штучками, так и жаждет прощупать мой эдипов комплекс, записать, что я всю жизнь ненавидел отца и ревновал его к матери, тайно жаждал жениться на матери и прочая мура, которой нашпигованы все психологи, помешались на этом, лечить их всех в бедламах "Das Kapital"ом, ставить мозги на место! А все было тяжело и просто, о чем я и поведал всей честной компании: отец приехал в столицу из деревни с единственным богатством - небольшим мешочком (мыло, запасные штаны), поступил на завод, на вечеринке встретил мать-учительницу, первая комната в полуподвале, которую пришлось перегородить надвое после приезда брата с женой и отца, спасавшихся от голода. Деда я помнил уже ослепшим после паралича, бродил он по комнате в кальсонах, с трясущимися руками, и пахло от него чем-то застарелым. Собирались на все религиозные праздники (тут бабища оживилась и засыпала уточняющими вопросами о вероисповедании, очень ей хотелось сделать из меня прозревшего грешника!), любили петь церковные песни и мещанские романсы, постепенно умирали, и, когда я закончил школу, в живых остались только мать и жена брата, которую потом я устроил в буфет монастырского клуба,- забавное заведение, куда в отличие от клубов на Пэлл-Мэлле ходили не развлекаться, а нажраться и заодно на кого-нибудь настучать. Но бедное детство не убило тяги юного Алекса к просвещению; начал он, разумеется, с уже упомянутого и оцененного миром "Das Kapital"a и прочитал страницы две ("Почему? Почему так мало?" - заинтересовалась психолог, увидев в этом истоки дефекции), а потом усердно штудировал классику и даже сделал выписки типа "никакой язык не труден человеку, если он ему не нужен", вел урывками дневник, который заполнял меткими наблюдениями: "Первый весенний день. По улицам текут ручьи. Как хорошо!", "Кончились каникулы. Сильный мороз", "Сегодня мои именины. Как хорошо!", и даже заметками, предвещающими политически зрелого Алекса: "Речь Черчилля в Фултоне. Намек на войну". Но страшилище не унималось и погребло в другую сторону: нервируют ли вас переходы через мосты? Через открытое пространство? Через пустыню? Не угнетает ли вас пребывание в лифте? В туннеле? Не пугает ли гром? Ветер? Нахождение в большой толпе? Не вызывают ли у вас отвращение кошки? Не кажется ли вам, что в туннеле ваша машина может задеть за стены? - Скажите,- вдруг прорезался Хилсмен,- а волнует ли вас возможность ядерной войны? - Не верю в нее! - Послушал бы меня Маня, всегда на совещаниях потрясавший кулаком в ту сторону, где, по его разумению, прятались поджигатели войны. - А что вас больше всего волнует? - Это влез молчаливый Сэм.- Положение вашей семьи? Собственное здоровье? Деньги? Будущее страны? Экологический кризис? - Я понял, что Сэм, видимо, не по части мокрых дел - пахнуло от него интеллектуалом. - Пожалуй, собственное здоровье и сын... Я почти не врал, в последнее время старался не думать ни о Римме, ни о Сергее... Кто ты, Алекс? Кто вы, доктор Зорге? Отрезанный ломоть, Агасфер, вечно бродящий по свету, блуждающий огонек! Дома о личности папы спорили, и сейчас, наверное, его Образ живет: "Как там наш папочка? Как ему, бедному, трудно! Сережа, ты должен брать пример с папы!" Боже мой! - Часто ли вы чувствуете себя одиноким? - Почти все время! И опять не врал. Одинок, всегда одинок, вечно одинок! - Если вы опоздали на концерт и пробираетесь через ряды к своему месту, что вы чувствуете? Дискомфорт? Уверенность? - Тут уж я поведал, что Римма вечно задерживалась, красила ногти, что-то надевала и снимала, в театр мы выбегали уже в состоянии войны и, в конце концов, вообще перестали туда ходить. - Вы согласны, что чистоплотность идет вслед за благочестием? Ваши ощущения при виде криво висящей картины? Считаете ли вы окна, когда идете по улице? - Эту ерунду нес Сэм, значит, у него специальная психологическая подготовка. - Не раздражают ли вас такие предметы, как дверные ручки? Грязные банкноты? Полотенца в туалетах? Я отвечал и отвечал, постепенно раздражаясь, ах, уж эта психология, ах, знатоки человеческой души! Ведь и у нас в Монастыре одно время дули модные ветры и один патлатый замухрышка-психолог учил меня Науке Вербовки. Ему бы, заднице, свою жену завербовать, знакомую девицу на худой конец или хотя бы козу, а не рецепты давать старому асу! "Психология нужна для увеличения кпд!" - посоветовал один такой кудесник - и слова его пали на благодатную почву. "Кпд! кпд!" - взывал на совещаниях Маня, обожавший звонкие словечки из арсенала научно-технической революции - конгениальная идея взмыла в небеса и, как обычно бывало в Монастыре, опустившись в низы, превратилась в дым. Наконец дама-психолог и Сэм удалились, и мы приступили к основному блюду. - И все же, Алекс, я, конечно, рискую показаться тупым и ограниченным, но, если мы попытаемся суммировать, хотя бы схематично, причины вашего перехода... понимаю, что ответить на это непросто, и все же? - Я же вам уже говорил, тут целый комплекс. Главное, наверное, желание жить свободно и отношения с Кэти. Хотя это только часть истины. - Понимаю, понимаю... - Ха-ха-ха, разве это возможно понять? - Мы изучили все документы, которые вы передали. Кое-что требует уточнения и перепроверки. Правда, это не так просто без помощи англичан, а мы не намерены ставить их в известность о вашем существовании... - Я думал, что отношения между союзниками теплее,- съязвил я. - Они достаточно хорошие, но вы знаете, что со времен предательств Филби, Берджесса и Маклина мы стали проявлять осторожность. Мы проверили Генри Бакстона, очень аккуратно, конечно. Представляете, английская секретная служба даже не имеет на него досье, он чист перед ними, как дитя! - Надеюсь, вы не сожгли его своей проверкой, иначе пламя может коснуться и меня! - Я разыграл величайшую нервность. - Что вы! Что вы! Повторяю: англичане ничего не узнают, все делается тонко. Кого он разрабатывал? - Я об этом подробно написал. Шифровальщицу. - Извините, но я не успел еще прочитать... все свалилось так неожиданно... Интересно, а ваша резидентура разрабатывала меня? Надеюсь, на меня имеется досье? - Наивная улыбка, словно передо мною сидел не профессионал, а студент, открывающий азбучные истины. Нет, Хилсмен не так прост, как кажется, не размякай, Алекс, держи нос по ветру! - Вы малообщительны, Рэй, и трудновербуемы... по нашим данным. - И на этом спасибо. Но вы знаете, Алекс, наш директор - он, кстати сказать, передает вам приветы и приветствует ваш переход - считает, что вам не следует выходить из игры, вся группа должна остаться на плаву. Идея Хилсмена не поразила меня: кому нужна шумиха в печати об очередном беглеце, если можно вести игру? Центр не сомневался, что американцы ухватятся именно за это и будут тянуть эту линию до предела, пока о ней не пронюхают политики, которым нужны дрова в костер военных ассигнований и шумный шпионский процесс. - А если Центр начнет меня подозревать? Надеюсь, вам известна участь предателей? - засомневался я. - Все зависит от нашего профессионализма! - успокоил Хилсмен.- Все останется, как есть, мы никого не тронем - ни Генри, ни эту шифровальщицу, никого! Во всяком случае, на первом этапе. Так что продолжайте работать, как будто ничего не случилось. Докладывать будете лично мне. Хилсмен встал, подошел к кашпо с цветком и потянул носом - как ни странно, всасывающая сила его ноздрей не вырвала растение из горшка вместе с корнем. - Как вы думаете, Алекс, если мы успешно продолжим игру, вы сможете вернуться на родину? - Хитрый вопрос задал волшебник Гудвин, рассчитывая на энтузиазм дурака. - Это опасно. По-моему, вы недооцениваете риск, на который я иду. Кто знает, Рэй, не пьет ли с вами иногда кофе какой-нибудь мекленбургский агент, о котором я и не слыхивал? - Я уже завелся, и ничто не могло меня остановить. - О вашем существовании знает очень узкий круг, я вам уже говорил. Утечка исключена, вам ничего не грозит! - Оставьте, Рэй! С кем вы говорите? Разведка - такая же бюрократия, как и все остальные. С трепом и пересудами! Что это за узкий круг?! Вы и шеф в Лэнгли? А шифровальщик, пославший отсюда вашу телеграмму? А шифровальщик, принявший ее в Лэнгли?! Кто-то понес ее директору, кто-то не выдержан на язык... А какая орава здесь! - Я подогревал себя. - Даже Сэм не знает вашего имени! - Мне даже неудобно слушать это, Рэй! - Пусть представляет себе, что такое игра на канате и без сетки, пусть не думает, что если я кажусь спокойным, то так оно и есть на самом деле! - Неужели Сэму трудно узнать, кто я такой, если он захочет?! Мне кажется, нам не стоит играть друг с другом в прятки и делать вид, что все идет хорошо. Прежде всего, нужно ввести настоящую конспирацию и свести круг знающих меня лиц до минимума! Неужели нужно, чтобы меня в лицо знал медик, берущий анализ мочи?! Или эта мадам с идиотскими вопросами? Давайте работать чисто. Я передал вам все! Если угодно, поставил на карту свою жизнь. Так берегите ее! Мне, как профессионалу, понятно, что вы мне не доверяете и не можете пока доверять, мне ясно, что вы должны проверять меня и сейчас, и потом! Но давайте это делать умно, не светите меня! Мое возмущение было вполне искренним: что же это такое? Светить меня перед шофером и перед охранниками?! Хоть бы парик надели или приклеили бороду! Идиоты! Размагнитились в союзной Англии, перестали ловить мышей! - Прежде всего, хочу заверить вас, Алекс, что мы вам доверяем.- Хилсмен говорил торжественно, медленно и вежливо, ведь вежливость, как глаголил Учитель Учителя, лишь мелкая монета, которой черт оплачивает кровь убитых им жертв.- И я учту ваши пожелания о безопасности. Что касается допросов, то приношу извинения. Думается, что если бы я находился сейчас у вас на родине, то меня проверяли бы менее рафинированными способами... Уел он меня больно, но спорить я не стал, проглотил, как должное, сам знавал умельцев-костоломов, встречал их в свое время в монастырской поликлинике - они шагали, выпятив свои 80-летние груди, увешанные регалиями, работа была - что говорить! - трудная, но способствовала долголетию. Далее перешли к тайнам Монастыря. Американцы, по нашим данным, знали и о структуре, и о руководящих кадрах достаточно много. Тем не менее картину пришлось изрядно дорисовать, нашпиговать деталями, не щадя сил на ядовитые характеристики настоятелей. С особой сладостью в сердце я изливал свою желчь на Бритую Голову и Маню, беспощадно рисуя каменистые тропы, по которым они карабкались к власти; красок я тут не жалел, Маня рухнул бы с кресла, если бы услышал хоть десятую часть моей исповеди. Хилсмен записывал на магнитофон мой рассказ и не подавал ни звука - если дело пойдет таким образом и он будет играть в молчанку, то так и не нащупает Алекс ниточки, тянущиеся к Крысе, разобьет бедный Алекс голову с безукоризненным пробором прямо о каменную стену! Несчастная голова! Разве переживал такое сэр Уолтер Рэли, пират и лорд?! Кстати, его отрубленную голову заполучила любящая жена и хранила в спальне рядом со своей кроватью - о, Римма! О, Кэти! Милые мои! Умоляю, положите благородную голову благородного Алекса в пластиковый пакет, поставьте у своих ног, клянусь, что не буду гнить и вонять, не буду кататься по комнате и вращать глазами! - У меня небольшая просьба. Очень важно укрепить мои позиции в глазах Центра. Мне нужна классная вербовка. Подумайте, Рэй, но это должен быть агент с секретными документами.- Я уже говорил с ним, как с коллегой. - Я уже думал об этом. Не так просто найти секреты, которых не жалко. А "липу" ваши быстро раскусят, и тогда конец всему делу. Давайте, Алекс, начнем с малого, давайте для начала твердо стоять на земле. Развернем работу на существующем фундаменте, посмотрим на реакцию Центра и не будем пока расширять диапазон наших действий! Будем надеяться, что нас не погубят непредвиденные случайности. Хилсмен похлопал меня мягкой рукой по спине, не скрывая своего отменного настроения,- видимо, допросом он остался доволен. А насчет случайностей он совершенно прав: друзья наши, черт и случай, подстерегают нас на каждом шагу- до сих пор с ужасом вспоминаю, как в Париже столкнулся на улице с Васькой Кацнельсоном (мы с ним учились в пятом классе средней школы) в усах и с лотком сосисок. "Старик! - орал он.- Откуда ты, старик?" - и, оставив сосиски, бросился ко мне, а я, кажется, тогда Марти Куупонен, финляндский подданный, мчался от него в толпу, как будто украл в магазине булку, за что у них бедняков сажают в тюрьму, в то время как богачей, укравших железную дорогу, выбирают в сенат. Через три дня, безумно устав от собеседований и писанины, я возвратился в свою квартиру у Хем-стед Хита, в миле от уютного Хайгетского кладбища, где строго смотрит с постамента на прохожих, запрятавшись в необъятную каменную бороду, большая голова Учителя Учителя. Кэти, оказавшаяся дома (у нее был уже свой ключ), встретила меня прохладно и безмолвно выслушала жалобы на трудности со сбытом радиотоваров, которые неразрешимы без знания всех нюансов рынка и конъюнктуры и, естественно, служебных командировок. Я нежно поцеловал ее в губы - они даже не шевельнулись: назревала трагедия, и ничего не оставалось, как налить себе стаканчик "гленливета" и окунуться с головою в прессу, а именно в спасительный раздел объявлений о продаже и сдаче в аренду недвижимого имущества. - Двухэтажный коттедж в районе Илинга, кухня, две спальни, гостиная, столовая,- заливался я соловьем,- четырехкомнатная квартира на Кромвелл-роуд, вилла в Кэнтербери.- Цены кусались, фирма приносила крохи, конспирация не позволяла требовать больших дотаций из центра и диктовала жизнь по средствам, не бесконечны же авуары, завещанные предусмотрительным папой-шекспироведом. Я еще раз взглянул в прозрачные льдинки карих глаз, поцеловал Кэти и подумал, какой я все же законченный подлец и как испортила меня проклятая служба. - Давай поженимся,- сказал я и замолчал, потому что вспомнил, как то же самое говорил Римме. - Давай поженимся,- говорил я тогда.- Я буду добропорядочным мужем, буду вовремя приходить домой и всегда отдавать тебе всю зарплату. У нас будет много детей, и мы все вместе будем гулять по центральному бульвару, где копаются в песке малыши и пенсионеры забивают на скамейках "козла" в домино. В праздники к нам будут приходить родственники и друзья, все будут жаловаться на все, ругать начальство, жрать и пить. Дядя Теодор расскажет про осла, который написал хвостом картину, а тетя Полина сообщит, с каким трудом достала живых карпов. Все напьются, Виктор расскажет пару еврейских анекдотов, все будут умирать от смеха, снова выпьют, а Витя, когда мы останемся тет-а-тет на кухне, начнет меня уверять, что брак - это глупость, а после жаловаться на одиночество, плакать, целовать меня мокрыми губами и говорить, что я у него единственный друг. Потом все заснут где попало, дядя обмочит подштанники и тахту, которую мы будем оттирать целый месяц и заливать одеколоном, и будет очень весело, мы будем любить друг друга, и утром, как обычно, зазвонит будильник... Римма тогда расплакалась и убежала от меня - пою тебя, бог любви Гименей, ты благословляешь невесту с женихом! - Неужели тебе это так нужно? - начала оттаивать Кэти.- Разве нам плохо? - Конечно, хорошо, но давай жить, как все нормальные люди. В конце концов я хочу ребенка! Следующий день я целиком посвятил делам прогорающей радиофирмы и с помощью своего помощника, юного Джея, наметил план ее немедленного оздоровления - не только Центр, но и Хилсмен намекали на желательность крепкого прикрытия. Покрутившись на фирме, я подрулил к дому и футах в ста от подъезда заметил машину ("ровер" 24033), которая тут же тронулась с места, встала за мной и трижды мигнула фарами. Всмотревшись, я разглядел лицо Генри, который дал знак следовать за ним. Мы проехали пару миль, пока он не затормозил и не вышел из машины. - Что случилось, Генри? Почему вы нарушаете правила конспирации? Разве можно приезжать ко мне домой?! - Мне срочно нужно с вами поговорить! - Голос его дрожал. - Разве у нас нет сигнала срочного вызова? - Знаете что, Алекс...- Он хотел выругаться, но сдержался.- Я хорошо проверился, давайте пройдем в паб! - Предложение звучало так категорически, что мне оставалось только подчиниться. В пабе мы устроились, как обычно, в темном углу, словно два жулика, только что обчистивших банк Ротшильда. - Дело в том, что вчера ночью... Генри очень волновался и никак не мог взять быка за рога. - Не нервничайте, Генри, на нас обращают внимание... - Ради Бога, не перебивайте меня, мне трудно говорить... Увы, я даже не знаю, каким образом он вошел... я лежал в кровати... - Кто? Кто?! - Я сам уже начал заикаться и почувствовал, как в самом низу живота зашевелилась и поползла скользкая холодная рептилия, вроде зловредного скорпиона, который жил в саксауле в далекие дни эвакуации и ночами выползал на прогулки по моему спящему телу.- Кто? Кто?! - Да не перебивайте меня, Алекс... кажется... кажется, мы пропали...- хрипел он клекотом, словно прирезанный петух, завершающий свою прощальную арию. Он допил джин с тоником, похлопал глазами, отер платком сократов лоб и черчиллиевы скулы и упер в меня повлажневший взор. - Я спал... лай Енисея2... грохот на лестнице... потом визг собаки... "Не вздумайте включать свет!" - ...он говорил тихо и твердо... - Не торопитесь, Генри, я ничего не могу понять! Кто к вам пришел? - Если бы я знал... если бы знал! - Он указал официанту на свой опорожненный бокал, и тот мгновенно притаранил ему новую порцию. - Да возьмите себя в руки, наконец! - Я сжал зубы до хруста и состроил такую злую морду, будто собирался вцепиться ему мертвой хваткой в горло, если он не прекратит свои рассусоливания.- Рассказывайте спокойно и подробно, черт побери! - Я даже лица его толком не разглядел... хотел зажечь свет, протянул руку к лампе, но он словно видел в темноте... тут же заорал: "Убрать!" Генри выпил залпом, словно всю жизнь гужевался в мекленбургских закусочных, погремел стаканом с льдинками и тяжело вздохнул. От всей этой бестолковой карусели у меня уже кружилась голова. - Как его звали, Генри? - Он назвался Рамоном, хотя я уверен, что это вранье. Но в нем было что-то от латиноса... испанский акцент. - Чего он от вас хотел, Генри? - Он вербовал меня! - То есть как? Ничего не понимаю! - Наша беседа напоминала судороги двух сумасшедших в пляске святого Витта, - Он начал с того, что знает о моей работе на вас, знает даже предвоенный период... даже Грету Берг по кличке "Ильза", которая вывела меня на Базиля... - Кто такой Базиль, черт побери?! - Ваш коллега, который вербовал меня! - О Боже, это было так давно... - Он даже знает, что мы с Базилем любили забегать в венский ресторан, где играл старый скрипач... он описал этого старика, будто вместе с нами слушал его игру! Он знает, что Базиль курил только сигары "Вильгельм второй"! Он рассказал такие детали... даже о вербовке Жаклин! Он знает обо мне все! Физиономия гордости службы покраснела от возбуждения, и на скулах выступили капельки пота. - И все это происходило в кромешной тьме? - Я на миг представил себе голого Генри, дрожащего под одеялом, и сурового незнакомца, явившегося по его душу, как Командор за дон Гуаном, и мне вдруг стало до неприличия весело. - Я хотел увидеть его... изловчился, зажег ночник... брюнет в маске, больше я ничего не разглядел... может быть, шатен... на нем был плащ... по-моему, типа "кристианет". Маска! Вы поняли? Он не хотел, чтобы я его видел... Он заорал... 2 Пес верного и надежного агента, названный так из любви к восточным землям Мекленбурга, на которые, к его счастью, он никогда не попадал. - Он не упоминал моего имени? Намекал, что знает обо мне? - Нет, нет, Алекс, ни слова о вас! - И какое же конкретно сотрудничество он вам предлагал? - Он не открыл карты... он обещал поговорить со мной подробнее через две недели... он дал мне время на размышление... оставил конверт с адресом... вот он! И всклокоченный Генри (насколько может быть всклокоченным существо с сократовым лбом, а точнее, с огромной лысиной) протянул мне конверт, на котором было напечатано на машинке: "Рамон Гон-залес, Либерти-стрит, 44, Каир, 11055". В конверте лежала тоненькая реклама процветающего концерна "Юникорн", - Что же это за человек, Алекс? Откуда ему все известно? Значит, у вас сидит предатель, знающий мое дело? Вы понимаете, что произошло? - Не волнуйтесь, Генри, ради Бога, не волнуйтесь... это какое-то недоразумение...- попер я глупость (ничего себе недоразуменьице!), напрягая все свои шарики. - Недоразумение?! - вскричал он так громко, что бармен повернул голову в нашу сторону. - Я все выясню... немедленно свяжусь с Центром... все будет о'кей! - Я нес всю эту муру, лишь бы его успокоить, даже ободряюще похлопал его по руке и заглянул ласково в глаза. Мои мозги между тем крутились, как рулетка, прикидывая все имиджи и ипостаси героя ночной драмы. Первая банальнейшая догадка сразу ударила наповал: провокация! Американцы решили проверить и "Эрика", и меня и устроили эдакое фантасмагорическое представление в надежде, что "Эрик" расколется, покается, вывалит все и обо мне, и о Жаклин - короче, типичная проверка, по глупости и топорности вполне отвечающая стилю работы великого Гудвина. Другая версия тоже не радовала: перепуганная Жаклин настучала на "Эрика" офицеру безопасности своего посольства, и бельгийцы (возможно, с помощью союзников по НАТО) взяли беднягу в оборот. Но откуда они добыли такие детали? Вдруг Генри потянул носом, снова заклокотал горлом, и мешки под его глазами раздулись в бурдюки. - Он убил Енисея... вколол ему яд! А мне сказал, что это снотворное, не хотел волновать...- Мешки начали опорожняться, и крупные алмазоподобные слезы важно поплыли вниз, затекая к ноздрям.- Он убил пса! Он убил моего любимого пса, Алекс! Вы не представляете, как я его любил! - Давайте договоримся так: мы консервируем наши отношения. Работу с Жаклин вы прекращаете и ждете от меня сигнала вызова. Я немедленно свяжусь с Центром! Никакой инициативы! Лежите тихо, как труп! Он вяло кивал головой, купаясь в своих водопадах, бармен уже не отрывал от него глаз, я допил свой стаканчик и выполз из этого тошнотворного реквиема на воздух. Рано утром я позвонил Хилсмену. - Некоторые новости, Рэй! Не хотел беспокоить вас ночью. Встретимся в "Гровноре"? - Надеюсь, что ничего серьезного? - Голос его звучал обеспокоенно. - Что может быть серьезнее смерти? - Кто-нибудь погиб? - Его губило полное отсутствие юмора. - Не нервничайте, главное, что мы с вами живы! Так в "Гровноре"? - Вы хорошо знаете Уайтчейпл? - Мерзкий район. Неужели мне придется тащиться в такую даль? - Район находился восточное