-- Эксперты сказали, что стреляли из автоматического оружия новейшей
конструкции, судя по необычной пуле, оружие заграничное.
Джураев, рассмотрев пулю, передал ее прокурору.
-- Да, тут и на глаз видно, что пуля не наша, -- подтвердил Камалов.
Когда помощник с розыскником ушел, повеселевший Джураев сказал:
-- Ну вот и след объявился, а вы горевали. Не ожидали, что снова
всплывет хан Акмаль? Поверьте моему опыту, прокурор, даже если вы и десять
лет пробудете на этом посту, еще многое прямо или косвенно будет связано с
ханом Акмалем, его наследие -- вечно.
-- И все-таки какой безжалостный человек стоит за убийством молодого
человека из Аксая, -- сказал вдруг прокурор, вновь и вновь анализируя смерть
Айдына.
-- Пожалуйста, проясните вашу мысль, -- встрепенулся неожиданно
Джураев.
-- Я не вижу смысла в смерти молодого месхетинца. Человек, стоящий за
убийством, циничен до предела, для него жизнь человека -- копейка. Вот
главные черты нашего противника, о котором мы почти ничего не знаем. Но он
уже дважды проявил себя, в третий раз, хоть издалека, мы заглянем ему в
лицо.
-- Я вот о чем подумал, -- сказал задумчиво полковник. -- Ваша мысль о
жестокости навела меня на мысль о другом, давнем преступлении. Там тоже
соучастник, как и Айдын, честно выполнявший свои обязанности, остался
мертвым в двух шагах от свободы. Сейчас мне почудился если не один почерк,
то один безжалостный стиль.
-- Можно чуть подробнее, -- попросил Камалов и включил диктофон на
столе.
Джураев показал глазами на чайник, намекая, что разговор предстоит
долгий, и начал:
-- Это случилось давно, в ту осень, когда умер Рашидов, точнее, на
другой день после его смерти, когда еще мало кто знал об этом. И к первой
части истории я имею самое непосредственное отношение.
Но тут я должен сделать небольшой экскурс в сторону, иначе вам трудно
будет воспринимать историю в целом. В ту пору я имел погоны капитана
угрозыска и работал далеко от Ташкента. Областной прокуратурой командовал у
нас Амирхан Даутович Азларханов, как и вы прибывший в наши края из Москвы, в
свои тридцать шесть лет он оказался самым молодым в республике на таком
высоком посту. Честный, принципиальный, хорошо образованный, ему прочили
большое будущее, противники за глаза называли его Реформатор, Теоретик.
Здесь, в здании Прокуратуры, он не раз выступал с докладами, вызывавшими
шумные споры. Однажды на рассвете у меня дома раздался телефонный звонок --
из милиции сообщили, что в самом дальнем районе нашей области убили его жену
-- Ларису. Она ученый-искусствовед, занималась прикладным искусством народов
Средней Азии, а если точнее, коллекционировала керамику Востока. В своем
деле она преуспевала и пользовалась международным авторитетом, издала
несколько альбомов по искусству, часто организовывала выставки за рубежом.
Убили ее за диковинный фотоаппарат "Полароид", делающий моментальные снимки
в цвете. Для меня готов был вертолет, и я тут же отправился на место
происшествия. К вечеру мне удалось задержать убийцу. Им оказался сын одного
из влиятельных людей в области, чей клан правил тут уже десятки лет.
Во время допроса с Амирханом Даутовичем случился инфаркт, потому что
убийца оказался студентом четвертого курса юридического факультета и уже
видел себя прокурором. Кстати сказать, он и станет чуть позже прокурором в
том районе, где некогда сам совершил убийство. Пока прокурор лежал два
месяца в больнице, клан успел повернуть дело по-своему и за решетку
отправили другого человека. Вернувшись из больницы и узнав ход дела,
Азларханов от бессилия получил второй инфаркт и еще на полгода выбыл из
борьбы. Пока он отсутствовал, в области началась охота за мной, и, если бы я
не уехал, на меня обязательно сфабриковали какое-нибудь дело. Однажды, в
отчаянии, я отписал ему письмо в Крым с просьбой помочь переводу в другую
область, так я очутился в Ташкенте. Оправившись после двух инфарктов,
Азларханов вступил в борьбу с родовым кланом Бекходжаевых, у которых на всех
уровнях, и в области, и в столице, есть свои люди. Силы оказались столь
неравны, что прокурор лишился всего: должности, дома, партийного билета,
доброго имени, его даже помещали в психбольницу. В конце концов ему пришлось
покинуть город, где он прожил десять лет, ибо там ему не нашлось работы даже
простым юрисконсультом, клан повсюду перекрыл ему кислород.
Я в Ташкенте с тремя детьми и беременной женой, без квартиры, рядовой
работник угрозыска, ничем не могу помочь униженному, оболганному и
растоптанному прокурору. На борьбу с кланом у прокурора ушли годы, и через
пять лет после смерти жены он оказался в небольшом городке соседней области,
который часто фигурирует в уголовных делах под названием Лас-Вегас. Там он
устроился юрисконсультом на небольшом консервном заводике и, кажется,
окончательно сломленный, потихоньку доживал свои дни, здоровье его
ухудшалось год от года.
Но вот тут-то в его жизни неожиданно происходят крутые перемены. Его
нанимают на работу юристом крупные дельцы Лас-Вегаса. И он вновь начинает
возвращать себе утерянное общественное положение, появляется на престижных
свадьбах, его повсюду приглашают в гости. Когда до меня дошли слухи, что
такой убежденный законник сотрудничает с миллионерами-цеховиками, я не
поверил. Но потом, после первого шока, подумал -- в жизни все бывает, и не
дай бог никому пережить то, что досталось на его долю.
В общем, я не стал судить строго, знал, что ему уже мало отпущено
времени в жизни, к тому же я любил его. И, как подтвердило время, оказался
прав, убежденный в его порядочности и верности закону и правосудию. В день
смерти Рашидова, о котором я уже упоминал, у меня на работе раздался звонок,
и я узнал взволнованный голос прокурора Азларханова. Он просил ровно через
полчаса быть здесь, у здания республиканской Прокуратуры. Он не стал ничего
объяснять, но я понял, что случилось что-то важное, неотложное. Я опоздал на
встречу минуты на две и даже видел издалека, как его преследовал какой-то
парень. Амирхан Даутович успел вбежать в вестибюль Прокуратуры, и тут
преследователь, видимо охотившийся за дипломатом в его руках, пристрелил
прокурора. Я успел задержать убийцу, но не успел спасти своего друга.
Вот такая вкратце предыстория, а теперь начинается вторая часть,
странная до невероятности, возможно, она наведет вас на какую-то мысль,
связанную с убийством Айдына.
Тут вошла секретарша с чайником, и хозяин кабинета сам торопливо налил
полковнику чай. История представляла интерес для Камалова, и у него
появились кое-какие соображения, но полковник, конечно видевший, какую
реакцию вызвал его рассказ, как истинный восточный человек, презиравший
торопливость и суету, спокойно выпил пиалу, другую и только потом продолжил:
-- Отдай он преследователю дипломат, остался бы жив, но он не
смалодушничал и на самом краю жизни. Умирая, все же не разжал рук на груди
преступника, держал, что называется, мертвой хваткой. Арестовав преступника,
я считал свою миссию выполненной. Дипломат прокурора я передал начальнику
следственной части и просил на другой день вручить лично прокурору
республики.
Утром, явившись на службу, я остолбенел от сводки, лежавшей у меня на
столе. Оказывается, ночью совершили нападение на Прокуратуру, вскрыли сейф и
выкрали тот самый дипломат, за который мой друг заплатил жизнью. А во дворе
остались два трупа: дежурного милиционера и взломщика по прозвищу Кощей.
Видя, что Камалов сделал какую-то торопливую запись, полковник сказал
веско:
-- Но и это оказалось не все, одно событие той ночи не вошло в утреннюю
сводку МВД. При задержании преследователя я повредил ему позвоночник, и его
отвезли в Институт травматологии, чтобы срочно сделать рентгеновские снимки.
И ночью преступника похитили из больницы, нам не удалось установить даже его
личность. Вот такие события разыгрались накануне грандиозных похорон Шарафа
Рашидовича.
В эти же дни в Прокуратуре республики находилось несколько дел по
ростовским бандам, орудовавшим в Узбекистане. Орудовавшим особо жестоко,
дерзко, цинично, ныне это называется -- рэкетом, а на мой взгляд, особо
тяжким разбоем, а в кармане у того, кто вскрыл сейф, вынес дипломат
человеку, страховавшему операцию, оказался билет на Ростов, да и сам Кощей
был родом оттуда. И следствие стало разрабатывать ростовскую версию, начисто
исключив чьи-то местные интересы. Возможно, кто-то, хорошо знавший практику
прокуратуры, ценой жизни человека направил следствие сразу по ложному следу.
-- Какого человека? -- спросил, уточняя для себя кое-что, Камалов.
-- Того, кто вскрыл сейф и доставил дипломат тому, чей заказ он
выполнял.
-- Да, вы правы, история чем-то похожа на случай с Айдыном, --
подтвердил прокурор.
-- На мой взгляд, человек, страховавший операцию, а это вполне мог быть
сам заказчик, убил охранника Прокуратуры вынужденно, а Кощея специально,
чтобы завести следствие в тупик. И мне уже тогда показалось, что этот
человек хорошо знает работу правовых органов, оборотень из нашей среды.
-- А как двигалось следствие?
-- Я специально не интересовался, прокуратура не любит, когда суют нос
в ее дела. Но насколько я знаю, затратив полтора года на ростовскую версию,
следствие запуталось, и дело положили на полку. Но оно не шло у меня из
головы, потому что касалось моего друга. Но только сегодня я почувствовал
какую-то параллель между смертью Кощея и убийством Айдына. Напрашивается и
еще одна параллель с прошлым убийством: и на сей раз за смертью Айдына стоит
человек, хорошо ориентирующийся в делах прокуратуры, ведь не каждый знал о
сегодняшнем секретном совещании у вас в кабинете, вы ведь не давали
объявления ни по радио, ни по телевидению...
-- Верно, я об этом как-то не подумал. Можно даже очертить список лиц,
знавших о сегодняшнем совещании у меня.
-- Придется поработать и со списком, -- твердо сказал полковник, --
буду обязан, если вы покажете его и мне. Я ведь многих тут знаю и
догадываюсь, что кое-кто из них сидит на двух стульях, да трудно к ним
подобраться с высоты моего положения, слишком важные посты они занимают.
-- А почему вы не забрали дипломат с собой в МВД? -- спросил хозяин
кабинета.
-- Во-первых, неудобно, Прокуратура все-таки, надзорная инстанция.
Во-вторых, унеси я дипломат, пришлось бы доложить о нем руководству, среди
которого есть немало людей, проявлявших пристальный интерес к жизни
опального прокурора. Не исключено, что в кейсе могли оказаться кое-какие
бумаги и на высшее руководство МВД.
Несколько раз входил и выходил помощник, Джураев понял, что у прокурора
Камалова появились срочные дела, и он без восточных церемоний быстро
откланялся, сказав на прощание:
-- Держите меня в курсе дел и всего подозрительного, события набрали
ход, и они уже не остановятся.
В приемной у Камалова собралось несколько следователей по особо важным
делам из Москвы, и каждому требовалась подпись прокурора на каком-нибудь
важном документе, но чаще всего решался вопрос о санкции на арест.
Как только поток посетителей иссяк, прокурор включил диктофон и еще раз
прослушал рассказ полковника Джураева. Да, опытный розыскник нащупал явную
параллель между двумя убийствами, несмотря на срок давности, тут было над
чем поразмыслить.
Рабочий день подходил к концу, и Камалов, спохватившись, позвонил в
архив и попросил подготовить к завтрашнему дню дело о давнем налете на
Прокуратуру республики.
Он долго расхаживал по просторному кабинету, где часто проводились
всякие совещания, и вдруг его озарила такая догадка. Безусловно, к
сегодняшней акции приложил руку человек, хорошо знавший о делах в
Прокуратуре и даже о секретных заседаниях. Но и в случае давнего налета на
следственную часть преступник точно вскрыл сейф, где находился дипломат
прокурора Азларханова, не ошибся, хотя у них в распоряжении было всего
несколько часов. Значит, навел человек, работающий в этих стенах. Отсюда
вытекала и другая мысль -- не стоял ли за обоими преступлениями один и тот
же человек? С такими выводами покинул Камалов в тот день Прокуратуру, и
уверенность в своей правоте крепла в нем час от часу.
На другой день папки с делами по налету на Прокуратуру лежали у него на
столе, но ему не удалось притронуться к ним ни в тот день, ни на следующий.
Текучка каждодневных неотложных дел не давала ни минуты покоя, хотя, чем бы
он ни занимался, помнил: ему важно установить, не стоит ли за смертью Айдына
и ростовского уголовника по уличке Кощей один и тот же человек или одна и та
же группа людей.
В конце недели ему все же удалось одолеть бумаги, и стало ясно, почему
следствие зашло в тупик, другого исхода не могло и быть, кто-то ловко
перевел стрелки на Ростов. Поднял он дела и по ростовским бандам, интересы
залетных рэкетиров никаким образом не пересекались с прокурором
Азлархановым, и для них вряд ли представлял интерес его кейс с
компрометирующими документами. Ростовчан больше всего интересовали деньги,
золото, которые они в пытках отбирали у председателей колхозов, директоров
хлопкозаводов и мясокомбинатов, и в каждом случае чувствовалась твердая рука
местных наводчиков. Камалову становилось ясно, что убийцу Кощея и
милиционера следует искать в Ташкенте, понял он и другое, что человек,
организовавший налет на Прокуратуру, вряд ли представлял уголовный мир в
чистом виде, тут прежде всего возникали интересы должностные, а может, даже
политические. Но какие? Это обязательно следовало четко объяснить, ведь в
нашем сознании за семьдесят лет укоренилось, что убийство или другое
преступление может быть только уголовным. Предстояло не только отыскать
убийцу, но и сломать сложившийся стереотип, и не у масс, а прежде всего у
своего брата юриста.
Возбуждать новое расследование по давнему делу он не стал, боялся
вспугнуть противников. Следовало плотнее заняться смертью Айдына, и в случае
удачи он наверняка выходил на одних и тех же людей.
Но не проходило и дня, когда он в свободную минуту не включил бы
диктофон с рассказом полковника Джураева, интуитивно чувствовал, что в
старом преступлении кроется ключ к сегодняшним событиям. Однажды ему пришла
в голову вроде совершенно нелепая мысль -- встретиться с вдовой убитого
милиционера. Может, она внесет какую-нибудь ясность в давние события? Не
насторожило ли ее что-нибудь в смерти мужа? Идея была так себе, как говорили
в студенческие годы, на "троечку", но она не покидала его целую неделю, и
он, как-то особо не раздумывая, поехал к вдове домой.
Неопрятная, помятая жизнью старуха, видимо довольно-таки часто
прикладывающаяся к бутылке, встретила его, мягко говоря, недружелюбно.
Впрочем, на теплую встречу он не рассчитывал, потому что узнал, что за эти
годы из Прокуратуры никто ее не проведывал, не интересовался ее жизнью, хотя
муж прослужил у них на вахте почти десять лет и, что ни говори, погиб на
боевом посту, таковы уж традиции нашей великой страны, нет внимания ни к
живым, ни к мертвым.
В грязной неприбранной комнате на столе стояла пустая бутылка из-под
портвейна, и старуха, видимо, жаждала опохмелиться, и ничто другое,
казалось, ее в жизни не интересовало. На вопросы, которые прокурор Камалов
готовил долго и тщательно, отвечала односложно: "не знаю", "не помню",
"давно это было". Камалов уже собирался уходить, проклиная себя за "мудрое"
решение, как вдруг в комнату вбежал мальчишка, школьник с ранцем за плечами,
видимо, он жил где-то неподалеку.
-- Сухроб, внучек, -- кинулась вдруг старушка навстречу.
Судя по ее реакции, он давно уже здесь не был. Обняв внука, помогла ему
снять ранец и, проходя мимо стола, ловко убрала пустую бутылку, и вся она
как-то сразу преобразилась, стала мягче, добрее, появился интерес к жизни.
Незваный гость молча, не попрощавшись, двинулся к двери, когда старуха
вдруг сказала вдогонку -- и он вынужден был остановиться.
-- Я вот такое вспомнила, может, сгодится. Когда меня привезли в
больницу, муж был еще живой и в памяти, только очень слабый, жизнь из него
уходила на глазах. Он все время шептал, глядя на меня: "Сухроб, Сухроб..."
Так зовут нашего внука. Дед очень любил его. Я поняла так, что он хочет
увидеть его в последний раз, попрощаться. Дали машину, и его тотчас
привезли, а он глядит мимо внука и все твердит себе: "Сухроб, Сухроб..." Мы
подумали, что он уже бредит, а через полчаса бедняжка уже отмучился.
Прокурор машинально выслушал старушку, поблагодарил ее и с облегчением
покинул комнату, где он явно был лишний. Всю дорогу от пригородного поселка
Келес до Прокуратуры, а это путь немалый, он жалел о потерянном времени и
испытывал какой-то внутренний дискомфорт от встречи с вдовой милиционера,
которого никогда не видел, но испытывал личную вину за их судьбу, за их
бедность и неустроенность.
Поднимаясь к себе на четвертый этаж, как обычно без лифта, он вспомнил
мальчишку, симпатичного, смышленого, и подумал, какое у него красивое имя --
Сухроб, и с удовольствием повторил его несколько раз. И вдруг на пороге
собственной приемной его пронзила такая неожиданная мысль, что он, не
замечая никого, буквально вбежал в кабинет и бросился к телефону.
Набрав номер полковника Джураева, расслабил узел галстука. Даже забыв
поздороваться, он спросил прямо в лоб, не по-восточному:
-- Скажите, пожалуйста, не видели ли вы в тот день в Прокуратуре
Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева?
Полковник Джураев, не понимая, почему прокурор взволнован из-за такого
пустяка, ответил спокойно, не раздумывая:
-- Да, я хорошо помню тот день. Он тогда был всего лишь одним из
районных прокуроров Ташкента, кстати, самого неблагополучного. Он стоял у
колонны на втором этаже бледный, расстроенный. Я подумал, что он
чрезвычайно, подавлен оттого, что ранее знал Амирхана Даутовича, или оттого,
что понял, какой рискованной работой занят, и что может ждать его в
определенных обстоятельствах.
-- Скажите, а он мог видеть, куда определили дипломат?
-- Да, конечно. Я открыто передал кейс начальнику следственной части, а
его кабинет находится на втором этаже, так что мимо Акрамходжаева и
пронесли, он долго стоял там у колонны. Я хорошо помню его растерянное лицо.
-- Это уже интересно... -- закончил вдруг прокурор Камалов туманно, и
разговор оборвался, потому что он буквально задыхался от волнения. Впервые
он получил хотя бы косвенную улику на Сенатора, более того, интуиция,
которой он часто доверял, подсказывала, что он напал на верный след.
Часть V
Лицензия на отстрел
Душевный разлад Японца. Налет на квартиру майора ОБХСС. Признания
налетчика прокурору республики. Наручники для человека из Верховного суда.
Арест первого секретаря ЦК. Миллион за жизнь прокурора. Смерть в собственной
засаде. Автокатастрофа по заказу из тюрьмы.
С Шубариным в последнее время происходило что-то странное. Всегда
собранный, волевой, постоянно заряженный на борьбу, он переживал какой-то
непонятный внутренний кризис. Впрочем, внешне вряд ли кому это казалось
заметным, кроме жены и Коста, с которым Шубарин после смерти Ашота
сблизился, и не только потому, что тот стал его телохранителем.
Коста, не сумевший вписаться в нормальное общество, обладал
поразительной щепетильностью в деньгах и делах, ему можно было поручать
любые суммы, любые финансовые тайны, он знал, что верность, принципиальность
-- его главный капитал, на том и держался. Вот почему после смерти Ашота
Коста стал его доверенным человеком.
С легализацией индивидуальной трудовой деятельности центр интересов
Шубарина из Лас-Вегаса переместился в Ташкент, и местная промышленность,
державшаяся на его энтузиазме и хватке, там быстро захирела.
Даже система "айсберг", некогда разработанная им и доведенная до
совершенства его мозговым трестом, дававшая, как казалось ее создателям,
баснословные доходы, не шла ни в какое сравнение с теми, поистине
фантастическими, сумасшедшими прибылями, что открылись с кооперативными
возможностями.
Коста обратил внимание на душевный разлад шефа, потому что тот день ото
дня перепоручал ему такие дела, о которых он еще полгода назад и
предположить не мог. Теперь уже Коста метался как белка в колесе, хотя шеф,
конечно, не прохлаждался на кортах и в саунах, он просто-напросто на глазах
терял интерес к делу. Правда, выручал хозяина компьютер, умная машина
держала в памяти всю вновь созданную структуру кооперативных, индивидуальных
и арендных предприятий, и нажатием кнопки он получал любую информацию. С
такой техникой можно было позволить себе расслабиться время от времени.
Кончились и богатые застолья, которые он так любил в Лас-Вегасе, хотя к
его услугам сегодня был собственный ресторан: Коста подозревал, что с
нынешними компаньонами он вряд ли ощущал сердечную близость. Иногда Коста
думал, может, гибель Ашота, беспредел, царящий вокруг, испугали шефа?
Но, уничтожив банду Лютого, они тут же перестроили структуру
безопасности, и на ее организацию выделили столько денег, сколько запросил
Карен. И сегодня под началом Карена оказались лучшие боевики столицы. Коста
пришлось даже оборудовать для них два спортивных зала в подвалах "Лидо", где
они проводили в занятиях целые дни.
Артур Александрович редко ходил с пистолетом, хотя по настоянию Карена
его машину буквально нашпиговали оружием, переоборудовали и саму "Волгу".
Через гараж ЦК разжились пуленепробиваемыми стеклами с бывшей машины самого
Рашидова, а заводские умельцы бронировали дверцы, хотя Шубарин и не
настаивал на такой безопасности. Нет, страха он, конечно, не испытывал, тут
было что-то другое, непонятное Коста.
Последнее время Шубарин часто пропадал в доме Якова Наумовича
Гольдберга, человека, ведавшего овчинно-шубным производством, поговаривали,
что у скорняка одна из лучших частных библиотек в Ташкенте. Знал Коста, что
прошлогодний визит в Америку Шубарин нанес по вызову родственников
Гольдберга, ведал и о том, что полгода назад Яков Наумович подал прошение о
выезде в США и сейчас активно готовился к отъезду. Однажды Коста подумал,
может, шеф решил эмигрировать за океан и оттого охладел к делам? Как-то,
обедая вдвоем в чайхане, Коста прямо спросил об этом. Хозяин не обиделся на
вопрос и ответил ему как несмышленышу.
-- Да, сейчас можно эмигрировать куда хочешь, и многие, с кем я был
связан делами в последние пятнадцать лет, уже уехали в Бельгию, Данию,
Голландию, Западную Германию, Италию, Францию, Израиль и, конечно, в США, и
отовсюду мне могут прислать вызов, только попроси. Кстати, в большинстве из
этих стран я бывал, и ясно представляю себе их жизнь, и вполне вижу свое
место там в деловом мире. Но, дорогой Коста, есть вещи необъяснимые, одна из
них русская душа, русскому человеку противопоказана чужбина, нашей душе
нужно нечто большее, чем богатство, положение, комфортная жизнь. Поэтому ни
о какой Америке не может быть и речи. Хотя тамошние друзья, мне очень многим
обязанные, разработали уже не один проект совместного со мной предприятия.
Через них я без особых потерь могу перевести свои капиталы на Запад и,
только ступив на ту землю, могу иметь на счету десятки миллионов, а с такой
суммой можно и там развернуться. Но для этого мне пришлось бы обворовать
Отечество как следует, под видом всяких отходов, неликвидов, металлолома,
вывезти через Прибалтику, где в портах есть свои люди, стратегически важные
материалы и сырье, разумеется, потратив на взятки и подкуп должностных лиц
не один миллион. Все это реально, осуществимо и, к сожалению, делается
каждый день и, насколько я знаю, через дальневосточные порты. Но такой путь
не по мне. Свой контакт с Западом я вижу иначе, -- я должен учиться
современным хозяйственным отношениям, как принято во всем мире, например:
банковскому делу. Я сейчас приглядываюсь, чья система более подходяща для
нас, ведь в каждой стране своя система финансов, есть свои нюансы. Для меня
важна и сама страна, ее люди, как они относятся к России, и что их связывает
-- и не только ее преуспевающая банковская система. Могу сказать сразу --
Америка отпадает, и не потому, что там нечему учиться, -- у нас с ними нет
никаких общих корней. Другое дело Европа, с которой у нас общая история и
даже кровное родство, она нам ближе и физически, и духовно, чем США.
Возможно, ты скажешь, что и мы зачастую не в ладах с законом, да, так: но мы
не разваливаем государство и не вывозим его сырьевые богатства и ценности за
кордон, к дяде, а это, на мой взгляд, существенная разница.
Похоже, Шубарин с перестройкой связывал слишком большие надежды,
поверил в нее безоговорочно, и сейчас, видя вокруг разгул стихии и анархии,
еще больший упадок и развал экономики, чем во времена пресловутого застоя,
испытывал разочарование.
А какой беспредел, разгул преступности царил вокруг! Он пугал даже
такого бывалого человека, как Японец. Особенно стремительно росла и
принимала изощренные формы преступность в самой Москве, где, казалось бы,
есть силы и средства для борьбы с ней, да и правительство и законодатели все
живут в столице, отчего же они не видят, или не хотят видеть, что творится
повсюду в Белокаменной, что называется, у самых стен Кремля; ссылаются на
Нью-Йорк и Чикаго, где, мол, вроде бы еще страшнее жить, чем в Москве, но от
этого советскому человеку не легче.
Душевный разлад Шубарина беспокоил Коста, он советовал шефу уехать
куда-нибудь месяца на два отдохнуть, развеяться, на что тот грустно отвечал:
-- От себя никуда не убежишь, и от мыслей никуда не денешься, а потом
-- куда податься, всю страну лихорадит, от края и до края, везде льется
кровь, если не на межнациональной почве, так на уголовной.
Он помнил ростовскую банду, прибывшую по его душу, видел у них план
своего дома, они признались, какие пытки ждали его и его семью. Чтобы
выжить, средство одно -- быть сильнее противника. Когда-то, чтобы выстроить
свой айсберг, он одолел не только экономику, право, банковское дело,
пришлось освоить и науку насилия, и тут он превзошел всех, оказался не по
зубам даже ростовским бандитам. Никогда в жизни он не мечтал наводить на
людей страх, иметь над ними власть, -- единственно, чего он добивался, хотел
реализовать в себе талант хозяина.
Конечно, нашлись бы люди, осудившие его за самосуд над ростовской
бандой, на совести которой двадцать одно убийство на пятерых, в том числе --
три как раз накануне визита к нему. Он заставил каждого из уголовников в
отдельности рассказать о похождениях банды и записал леденящие душу истории
на видеомагнитофон.
Его бы никто не переубедил, что насилие можно одолеть, искоренить
воспитанием, убеждением, он знал, что бандит признает одно -- силу. И как он
обрадовался, прочитав "Очерки о преступности" Варлама Шаламова, документ,
который следовало бы изучать во всех юридических вузах страны. Взгляды
Артура Александровича на преступность, ее идеологию совпадали полностью с
взглядами известного поэта.
Наверное, за двадцать пять лет, проведенных среди уголовников, Шаламов
знал их природу и нравы лучше, чем кабинетные законодатели, день ото дня
гуманизирующие наши законы в пользу преступников.
Когда-то Амирхан Даутович, опальный прокурор, которого он пригрел в
Лас-Вегасе, да и все окружение его было убеждено, что в смерти прокурора
Анвара Бекходжаева, убившего Ларису Павловну, повинен он, Шубарин. Да, он
отчасти приложил к этому делу руку, но прокурора Бекходжаева уже давно
приговорили к смерти другие, не менее серьезные люди, и все решал лишь
вопрос времени, неделей позже, неделей раньше, он лишь предоставил
возможность сделать тому, кто более всего был заинтересован в мести, --
человеку, отбывшему срок за убийство, совершенное Анваром Бекходжаевым. Он
просто приурочил смерть прокурора-убийцы ко дню гибели жены своего друга, и
клан Бекходжаевых не мог не понять зловещего совпадения.
За все подлое должно последовать возмездие -- тоже один из жизненных
принципов Шубарина. Он понимал, что справедливость может утверждать только
сильный, он не хотел умозрительных побед, внутреннего удовлетворения, как
прагматик ценил реальное ее торжество. Смертью прокурора Бекходжаева
напоминал клану также о давней несправедливости, когда отняли у него дело и
все эти годы нещадно эксплуатировали чужую курочку, несущую золотые яйца.
Нет, он жалел не о потерянных деньгах, он не мог пережить унижения и
несправедливости и, когда настал его час, предъявил им счет. Бывший
компаньон Бекходжаевых Коста отнес старые векселя и предъявил ультиматум
своего нового хозяина: если деньги не будут возвращены в указанный срок,
следует подготовиться к очередным похоронам.
Он получил свою законную долю, за эти годы оцененную в 1700000 рублей,
-- Бекходжаевы передали через Коста требуемую сумму, ибо, как и всякие
преступники, они понимали только силу. Шубарин радовался не деньгам, а тому,
что сумел поставить зажравшийся клан на место.
Он всегда хотел быть свободным, а новая экономическая политика вроде
открывала ему для этого зеленую улицу -- дерзай, умножай богатство, выходи
на внешние рынки, только исправно плати налоги.
Но итоги первых лет кооперации с ее фантастическими прибылями, как ни
странно, не обрадовали, а насторожили его, ибо он знал законы экономики.
Воспользовавшись пустыми прилавками государственных магазинов, кооперативы
так взвинтили цены, что они стали не по карману многим слоям населения, и
народ в Ашхабаде, Новом Узене, Гурьеве, да и во многих других городах
России, выразил свое отношение к ним погромами. Но беда никому не послужила
предостережением, хотя он и пытался как-то скоординировать действия
кооператоров в республике, но никто никого не хотел слушать, все жили одним
днем -- хапнуть сегодня, а завтра хоть трава не расти.
Тот, кто соприкоснулся с кооперативами, знал, что с первых шагов они
оказались под жестким контролем уголовников. И каким бы выгодным делом ни
оказалось шить сапоги за 250 рублей или тряпичные брюки за сто, преступный
мир никогда не удовлетворится доходами, попытается и тут найти незаконные
способы добычи денег. Поскольку идеологи уголовного мира, его стратеги и
мозговой штаб во много крат изощреннее служащих государственного аппарата, а
Шубарин, зная и тех и других, не сомневался в огромных преимуществах первых,
то они быстро нашли способы, не производя ничего, только имея расчетный
счет, перекачивать безналичные средства государственных предприятий и
превращать их в живые деньги. А ведь страна и без того перенасыщена
обесцененными деньгами. А купленные на деньги кооператоров экономисты и
журналисты пишут в газетах, что в избытке денег виноваты рабочие и служащие,
что им повсюду повысили зарплату. Всю жизнь имевший дела с финансами Шубарин
даже представить не мог, что можно так беззастенчиво, ничего не производя,
грабить страну и сознательно подвигать ее к финансовому краху.
Видимо, прав бандит Беспалый, который всякий раз в застолье предлагает
тост за отцов новой кооперации, за Горбачева и ликующе говорит при этом:
-- Наше, брат, время пришло, наше...
Раньше, как и многие граждане, отчужденные от власти и от
собственности, он тоже отделял себя от государства, не чувствовал с ним
близости, родства, что ли, и не был в этом оригинален, такое происходило со
многими. Но многомиллионные аферы, сулившие его московским коллегам и
высокопоставленным чиновникам-казнокрадам из военных и гражданских ведомств
сотни тысяч долларов на зарубежных счетах, заставили его по-иному взглянуть
на Отечество. И в эти не совсем радостные для страны дни с ним произошло
неожиданное, он почувствовал, что новые дельцы грабят страну и его самого.
Примеров подрыва финансовой системы государства оказалось так много,
что он стал их записывать, систематизировать.
Он, как и все, с надеждой наблюдал за Первым съездом народных
депутатов, было что-то обнадеживающее в его жарких дебатах. И он однажды
подумал, что следует вручить свои записи кому-нибудь из депутатов, ведь все,
чего ни коснись, упиралось в экономику, в инфляцию, в поиски денег: для
пенсионеров, инвалидов, искалеченных войной "афганцев", жертвам Чернобыля,
землетрясений, аварий на шахтах и газопроводах, беженцев, для сирот. А тут
миллионы уходили за кордон, усугубляя и без того критическое положение.
И он внимательно стал присматриваться к депутатам, прислушиваться к их
речам, кому из них можно было бы вручить свои исследования и подробно
рассказать обо всем, что творится с финансами. Но скоро долго мучившая идея
отпала сама собой. Стали собирать деньги, и немалые, с предпринимателей на
поддержку и всяческую рекламу мнимых успехов кооператоров в средствах
массовой информации и через депутатский корпус.
Но долго мучившее желание кому-то поведать свои тревоги-печали
разрешились самым неожиданным образом. Узнав, что в своем саду застрелился
Ачил Садыкович, Шубарин еще раз почувствовал твердую руку Камалова и понял,
что прокурор не остановится ни перед кем ради торжества закона и
справедливости. И тогда он воскликнул мысленно, вот же он, мой депутат, вот
человек, который не останется равнодушным к его сообщениям.
Шубарин понимал, что наша экономика не вынесет такого количества
аферистов, откровенно грабящих страну.
Его, дельца, сложившегося в годы твердой государственной руки,
по-человечески возмущали нувориши, делавшие состояние из воздуха. Он называл
их про себя "математиками", деньги они делали путем сложных бумажных
операций, не производя материальных ценностей. Раньше левые деньги ковались
одним способом, производя неучтенную продукцию: мебель, ковры, одежду, вино,
коньяк -- вплоть до ювелирных изделий. "Математики", на взгляд Шубарина,
представляли и для Отечества крайнюю опасность, и он без сожаления решил
сдать их правосудию.
Вначале он собирался просто отправить две объемистые папки без
комментариев, прокурор догадался бы, что к чему. Потом он все-таки решил,
что следует написать к ним хоть какое-то пояснение. И начиналось оно так:
Уважаемый Хуршид Азизович!
Этот текст, направленный в Прокуратуру и адресованный лично Вам,
поначалу может показаться странным и даже невероятным. Не удивляйтесь, в
нашем обществе сейчас много непривычного и непонятного, идет размежевание
сил, интересов. Сведения, которыми Вы станете располагать, могут подтолкнуть
Вас на мысль -- вот наш человек в стане экономических диверсантов, не
обольщайтесь, -- я не ваш человек. Проанализировав то, что я Вам сообщу, Вы
поймете, что и в деловом человеке (которого наши же законы заставили
ловчить, хитрить) есть определенный порог нравственности, переступая который
трудно считать себя порядочным гражданином. Есть моменты истории, когда
чрезвычайно важно соотношение личных и государственных интересов -- сегодня
как раз такое время, Отечество в опасности. И я вполне сознательно предаю
интересы своего клана и хочу перекрыть пути, ведущие к финансовому краху
державы. И еще, письмо адресовано не Прокуратуре как таковой, а Вам, не знай
я Ваших личных качеств, вряд ли появилось желание поделиться подобными
тайнами, ибо цена каждой строки этой информации -- жизнь, в большой игре не
щадят ни своих, ни чужих. Отступничество, ренегатство карается особенно
жестоко. Возможно, на путях той борьбы, что вы затеяли в республике,
когда-то наши дороги и пересекутся, и может, тогда у нас появится
возможность поговорить подробно, а сейчас время торопит.
Дальше Шубарин переходил к конкретным фактам и, наверное, чтобы
ошеломить, сразу сообщил, что в Стройбанке республики отдел кредитов и ссуд
возглавил человек с подложными документами, его цель -- выдать под
заманчивые проекты, которые никогда не будут реализованы, крупные кредиты.
Когда огромная сумма поступит на счета предприятий, намеренных якобы
преобразовать край, дельцы в один день покинут пределы края.
Обращал Японец внимание и на работу других конкретных банков
республики, в которых за четко определенный процент с суммы смотрели сквозь
пальцы на перекачку средств предприятий на счета кооператоров.
Приводил Шубарин и подробный список лжекооперативов, не производящих
ничего и занимающихся только переводом безналичных денег предприятий в
наличные на взаимовыгодных условиях.
Упоминал он и о кооперативах, организованных при предприятиях, эти-то
наносили особо крупный ущерб государству, обескровливая основные
производства.
Не пощадил он и особо алчных инспекторов банка, они за мзду закрывали
глаза на любые нарушения и даже, опять же за взятку, консультировали, как
обойти банковский контроль.
Указал особо процветающие кооперативы, выполняющие работы на договорных
началах для предприятий, где объемы работ завышались в десятки раз, а
заказчик за оплату невыполненных работ получал свою долю у его хозяев -
откат.
Он писал, что масштабы финансовой диверсии ныне таковы, что угрожают
самой безопасности страны и в этом плане им следует уделять столько же
внимания, как охране государственных секретов и оборонных тайн. Предлагал
незамедлительно присмотреться к кадрам, особенно на союзном уровне, ведающем
проблемами снабжения страны и внешнеторговыми связями, банковскими делами,
включая и валютные сделки, и называл организации и банки в Москве и по всей
стране, где новоявленные советские предприниматели чувствуют себя чересчур
вольготно.
И заканчивал он уже совсем сенсационными фактами, о совместных
предприятиях и кооперативах, получивших выход за рубеж. Чтобы прокурор
Камалов не вычислил легко автора письма, он не говорил, что сам получил
десятки предложений о создании таких организаций с западными партнерами от
своих московских друзей.
В письме к прокурору Камалову он ходил только с козырных карт.
Сообщал он и о портах в Прибалтике и на Дальнем Востоке, где уже не
однажды опробовали маршрут, отправляя под видом производственных отходов и
металлолома трубы, прокат, особо легированную сталь и цветные металлы.
Московские дельцы похвалялись, что в этих портах для них открыта
зеленая улица.
Обращал анонимный автор внимание прокурора Камалова на то, что
предприниматели из Москвы, с Кавказа, из Прибалтики и из-за рубежа проявляют
глубокий интерес к продукции Алмалыкского свинцово-цинкового комбината и
меднообогатительной фабрики, к изделиям Чирчикского завода жаропрочных и
тугоплавких металлов и особенно к таджикскому алюминию. А в самое последнее
время, в связи с близостью афганской границы и нестабильностью в регионе,
стали активно искать подходы и к урану.
Предостерегал Шубарин и о том, чтобы выход на зарубежный рынок наших
предприятий, особенно государственных, обязательно обеспечивался
квалифицированной юридической зашитой, ибо осваивать советский рынок
кинулись многие авантюристы. И на Западе, что ни день, создаются фирмы с
пышными названиями и пустыми счетами, в которых доминируют бывшие советские
граждане. Фирмы-однодневки, заведомо рассчитывая на нашу нерасторопность,
необязательность и полное пренебрежение к юридической ответственности, порою
затевают контракты, чтобы только сорвать крупную неустойку. Если пустить
внешнеторговые дела на самотек, нашему государству не только не заработать
валюту, а еще придется отдавать последние остатки золотого запаса. Запад
свое урвет.
Напоследок указал путь, куда в последнее время кинулись
предприниматели, где они нашли для себя Клондайк, и предсказывал, что в
будущем каждое третье уголовное дело будет связано с хищением из армейских
складов и баз. Деньги дельцов уже