ственного, а скорее международного масштаба. Если в случае с деньгами преступного мира у правоохранительных органов имелся какой-то опыт, впрочем, до сих пор только теоретический,-- но по этому всегда можно было получить консультацию хотя бы в "Интерполе", где, оказывается, некогда стажировался "москвич",-- то во втором случае, с партийными деньгами, придется работать впервые, вслепую, отрабатывая детали в ходе операции. И тут, конечно, прокурор Камалов прав: необходимо иметь для страховки мозговой центр, состоящий из специалистов, которых в бывшем КГБ с избытком, они-то и выработают и стратегию, и тактику. Разговор с прокурором пошел на пользу, Артур Александрович увидел затеянное как бы со стороны, а точнее как в голографии -- объемно и насквозь, и понял, что одному ему не справиться. Действовать на два фронта без страховки -- чистый авантюризм, впрочем, он это понимал, оттого и настоял на встрече с Камаловым. Идея насчет специалистов по борьбе с отмыванием преступно нажитых за рубежом денег, которую предложил "москвич", конечно, разумная, о такой поддержке он и мечтать не смел. И семью спрятать где-нибудь в Европе на время, пока не утихнут страсти, без Саматова тоже будет нелегко. Поэтому письмо оказалось столь подробным, с планами, с выкладками, чтобы можно было сразу, не теряя времени, подключить специалистов к операции, ведь день отлета в Милан приближался. Два письма в одном конверте оказались в почтовом ящике у входа в прокуратуру республики к началу рабочего дня, и Татьяна Шилова, предупрежденная Камаловым, внесла их к нему сразу после утреннего совещания, объявленного накануне. Принимая пакет, прокурор поинтересовался: -- А как у вас отношения с Газанфаром? Получив ответ, предупредил: -- Возможно, на днях появится необходимость передать ему кое-что важное, пожалуйста, будьте готовы... -- И после паузы добавил: -- От этой информации очень многое зависит, и даже жизнь близкого мне по духу человека. Я думаю, у вас еще будет возможность познакомиться с ним... После ухода Татьяны Камалов вскрыл конверт, достал адресованное ему послание и внимательно прочитал; написано было толково, гораздо шире, чем вчера сообщено при личной встрече. И сегодня, знакомясь с планами, изложенными на бумаге, Камалов понял и по-настоящему оценил масштабность и опасность предстоящей операции, хотя ночью тоже осознавал, чем может обернуться неудача, срыв на любом этапе, и прежде всего для ее исполнителя -- Шубарина, потому что затеянное им дело было сверхопасным, и за провал он платил бы только одним -- жизнью. Прокурор машинально поднял трубку и вместо генерала Саматова набрал номер полковника Джураева, хотя еще минуту назад это не входило в его планы. Начальник уголовного розыска республики был на месте, и тепло поприветствовал своего друга. В последние дни они не виделись, и Джураев, конечно, не знал о неожиданной встрече прокурора с банкиром. -- А вы оказались правы, -- быстро перешел к делу прокурор,-- когда накануне презентации по случаю открытия банка "Шарк" предсказали, что вокруг этого лакомого кусочка еще разгорятся страсти. -- Что, еще кого-нибудь выкрали у Японца? -- спросил полковник в упор. -- Нет, пока все на месте. И чтобы этого не случилось, я попрошу вас в ближайшие два-три дня подобрать четырех толковых ребят. Двоих -- хорошо знающих уголовный элемент по части разбоя, грабежей, рэкета, а двоих других -- хорошо ориентирующихся в мире мошенников, аферистов, картежников, кидал. Я пришлю официальное письмо секретного характера, и мы командируем их на полгода поработать в "Шарк", а с Шубариным я договорюсь, чтобы он взял их в штат, они будут дежурить по двое, посменно. Задача ребят на первое время ясна, а возникнет тревожная ситуация -- скоординируем цели. Я сейчас ни о чем конкретном не могу сказать, но после встречи с генералом Саматовым, которая наверняка состоится сегодня-завтра, карусель, я думаю, закрутится... -- Что, обыкновенный банк может заинтересовать и ведомство Бахтияра Саматова? -- удивился полковник. -- Обыкновенный? Не скажите. Вы забываете, кто его хозяин. Не вы ли мне говорили о нем как о незаурядном человеке, финансовом гении? Тут глобальные масштабы, если сказать одним словом. -- Значит, мы поступили верно, когда помогли Японцу в трудную минуту? -- спросил полковник напоследок, пытаясь уяснить для себя главное. -- Да, конечно. Оттого и новая просьба: отобрать лучших из лучших, работа в банке предстоит тонкая... Положив одну трубку, он поднял другую, правительственного телефона, и соединился напрямую с генералом Саматовым. -- Добрый день, Бахтияр Саматович, -- начал он без привычного церемониала, сразу приступая к делу. -- Через полчаса, если вы будете на месте, я пришлю к вам нарочного с очень важным документом. Бумага настолько ценна и секретна, что я доверяю ее только вашему доверенному, и он должен передать пакет вам лично. Примите его сами, хотя я понимаю ваши строгости. -- Надеюсь, я не должен давать ему расписку,-- пошутил генерал, видимо, он был в хорошем настроении, и продолжил уже всерьез: -- Да, я еще буду на месте час, пусть подъезжает. Вы не в претензии к людям, которых я передал вам по вашей просьбе? -- Нет. Не жалуюсь. Спасибо. Они профессионалы, хорошо знают свое дело, а главное, порядочны, и я им доверяю, а в нашем деле, в наше время, это половина успеха. Я убежден, что сообщение не оставит вас равнодушным, и если захочется уточнить кое-что, я готов встретиться с вами немедленно, дело не терпит отлагательств. -- А мы другими и не занимаемся, -- опять пошутил генерал и добавил: -- Значит, так. Подъезжайте к шестнадцати часам, я знаю, по пустякам вы не станете отвлекать, а вопросы всегда возникают в нашем деле, вопросами только и живем. -- И шеф службы безопасности тепло попрощался со своим бывшим преподавателем, к которому всегда относился с почтением. Переговорив с генералом, Камалов мельком глянул на часы, до шестнадцати было еще ох как далеко, и он поймал себя на мысли, что заразился азартом, исходящим от Шубарина, и ему хотелось быстрее запустить операцию, ведь лишить преступность финансовой мощи -- все равно что обескровить ее. Да и вернуть капиталы, награбленные КПСС, обнищавшей стране, задыхающейся в тисках экономического кризиса, он тоже, как и Шубарин, считал долгом чести мужчины, офицера, гражданина; в этом они были солидарны. Видимо, так поймет и оценит ситуацию генерал Саматов. Как и всякий здравомыслящий человек, анализирующий результаты "перестройки", в которую он, как и большинство советских людей, поверил, сейчас Камалов чувствовал себя обманутым и обобранным. А ведь он был не совсем простой человек, знал немало и догадывался о куда большем, чем обычные, рядовые граждане. Он знал, что такое внешняя разведка и что такое внутренняя, ведал, какая шла скрытая, мощная борьба в области идеологии между двумя системами и какие люди обеспечивали ее базу, опять же отдельно для внутреннего и внешнего пользования. И сейчас, де-факто, он признавал, что нас переиграли по всем статьям, и прежде всего благодаря "пятой колонне", "агентам влияния" внутри страны, которых давно ловко и умело насаживали еще с годов хрущевской оттепели, особенно в среде либеральной интеллигенции, связанной со средствами массовой информации, идеологией, культурой. И уж, конечно, самой главной удачей наших противников стал сам генсек правящей партии коммунистов. Вот он-то и есть главный Герострат родного отечества. Поддержав Шубарина в рисковой затее вернуть партийные деньги на родину, Камалов мечтал не о возрождении проворовавшейся никчемной КПСС, оказавшейся не способной защитить не только страну, но даже саму себя; он надеялся, что с деньгами партии откроется и тайна ренегатства Горбачева, появятся документы о его предательстве, сознательном разрушении государства, и прежде всего России. Вот тогда бы Михаил Сергеевич не отмахнулся от необходимости явки в суд, как уклонился от заседания Конституционного суда страны, где рассматривался иск к КПСС и куда его пригласили лишь свидетелем, как первого руководителя коммунистов. Появись такие свидетельства в России, им не дадут хода, многие там и сейчас повязаны одной веревочкой,-- не отсюда ли роскошный Горбачев-фонд, в который он не внес даже несчастных десяти тысяч уставных рублей? Как говорят в народе: ворон ворону глаз не выклюет. Добудь Шубарин такие доказательства, он, Камалов, тут же предъявил разрушителю государства обвинение: материала, касающегося только Узбекистана, будет вполне достаточно. За одну войну в Афганистане, которую можно было закончить в апреле 1985 года, когда Горбачеву никто уже не мешал, ибо умерли все, затеявшие ее, сегодня расплачивается весь среднеазиатский регион. Кстати, совсем недавно в журнале "Огонек", явно сменившем ориентиры после бегства еще одного ренегата -- Коротича, бывший депутат союзного парламента от Армении Галина Старовойтова, которую никак не причислишь к державникам, патриотам, сказала в пространном интервью, как бы подтверждая решение Камалова, о государственной казне, дословно, без купюр: "Но ведь казна-то на самом деле разворована. Разные осведомленные люди указывают адреса: Швейцарию, Лондон, Дюссельдорф... (Шубарин в ночном разговоре с прокурором упоминал именно Дюссельдорф, где ему удалось найти кое-какие концы партийных денег) Но у меня нет ощущения, что это золото, вывезенное, между прочим, при Горбачеве, всерьез кто-то ищет. За разоренную казну рано или поздно кому-то придется отвечать". А Старовойтова, бывший "мудрый" советник Ельцина по национальному вопросу, ныне отстраненная коллегами-демократами от большой и доходной политики, знает, что говорит. Покрутилась она в перестроечной кухне и возле Горбачева, и "демократов", и вот сегодня такое интервью -- может, в отместку за то, что оттерли от государственной кормушки? Азарт словно подхлестывал прокурора изнутри, и он вновь вернулся к письму, адресованному на его имя, хотелось явиться к генералу Саматову с готовыми предложениями по развернутому плану Шубарина. И вдруг, как бы некстати, он вспомнил о Сенаторе, который вчера вылетел в Москву вслед за адвокатами хана Акмаля, из чего следовало, что аксайский Крез, некогда арестованный им лично, скоро окажется на свободе. Значит, Сенатор ищет союза с Ариповым, надеется на его финансовую мощь и связи. Ведь по существу хан Акмаль никого следователям не сдал, а оказавшись на воле, он многим может предъявить и счет, и претензии, или то и другое вместе. И хан Акмаль, и Сенатор, оба знают,-- рассуждал прокурор,-- что для него они были, есть и остаются преступниками, и пока он занимает этот пост, им рассчитывать на высокое официальное положение в республике будет трудно, а если точнее -- невозможно. А с этим не смирится ни первый, ни второй, значит, следующего, четвертого, покушения осталось ждать недолго. "Может, от этого неосознанного ощущения я спешу помочь Шубарину?" -- подумал вдруг прокурор. Впрочем, ни вчера дома, на квартире, ни сегодня, занимаясь делами Шубарина, прокурору не пришла мысль, что можно напрямую обратиться за помощью к Артуру Александровичу, ведь тот мог прояснить ему многие тайны. Когда речь зашла о важных государственных делах, мысль о собственной безопасности отошла на задний план, и по-мужски возвращаться к ней было неудобно, даже если бы и вспомнил. Впрочем, и сам Шубарин намеренно избегал разговора о своей безопасности, хотя и понимал, на что идет. В одном Камалов был теперь уверен: Шубарин не станет участвовать в каких бы то ни было акциях, затеваемых против него Сенатором, Миршабом, или ханом Акмалем. У него некогда появилась сверхзадача: выйти на Шубарина, встретиться хоть раз с ним с глазу на глаз, и если удастся -- вбить клин между ним и "сиамскими близнецами". На сегодня он добился большего: они участвуют совместно в крупной государственной акции. А как избежать четвертого покушения -- это его проблема, и он не привык перекладывать свои заботы на плечи других. В конце концов, не сегодня, так завтра закончат собирать материал на Газанфара, дающий право на его арест, и можно считать, что песня Сенатора спета -- недолго музыка играла, хотя он пока на воле, щеголяет в шелковом костюме от Кардена. На этот раз он уж доведет дело до суда. Вряд ли Газанфар Рустамов окажется крепче Парсегяна, все-таки сдавшего своего покровителя. Спасая свою шкуру, Газанфар не пожалеет "сиамских близнецов", тем более если узнает, что те некогда специально охотились за ним и в сговоре организовали ему крупный проигрыш, чтобы заставить его рыться в кабинетах прокуратуры и вынюхивать секреты. А человек, некогда игравший против него в тот злополучный для Газанфара вечер, которого Сенатор с Миршабом наняли специально, ныне отбывал срок и готов был подтвердить на очной ставке и про саму игру, и про многомесячные репетиции на дому у Миршаба. Неожиданным свидетелем Камалов был обязан полковнику Джураеву, его личным связям в уголовной среде. Сегодня для Камалова Газанфар становился ключевой фигурой, без него он не имел хода ни к Сенатору, ни к Миршабу, а посадить их за тюремную решетку, устроив широкий открытый процесс, он считал делом чести, своим профессиональным долгом. Доведи он дело до суда, наверняка выплыли бы многие и многие фамилии желающих в переходное время дестабилизировать обстановку в крае. Не исключено, что хан Акмаль, освобождающийся на днях в Москве, может снова загреметь на скамью подсудимых на этом процессе, пауки вряд ли станут жалеть друг друга. Если бы ему, Камалову, удалось довести задуманное до конца, в республике надолго воцарился бы покой, ведь на Востоке уважают решительность и силу, а процесс показал бы мощь новой власти. Отсеки голову мафии в высших эшелонах власти, и с обнаглевшей уголовщиной можно справиться куда быстрее. Наконец-то наверху поняли, что, не сломав хребет преступности, нельзя вершить никакие перемены: ни политические, ни экономические. Даже сама идея о будущем могущественном Узбекистане, провозглашенная президентом и принятая народом, может оказаться под угрозой. Нужно избавить и народ, и предпринимателей, да и саму власть от страха перед преступностью, опутавшей общество в последние пять лет. Вместе с генералом Саматовым прокурор разрабатывал обширную программу на сей счет, ведь он не зря, еще со времен Брежнева, привлекался союзным правительством к составлению стратегических планов по борьбе с преступностью и слыл в этой области крупным авторитетом. Программа пока держалась в секрете, и если она получит поддержку президента и парламента, то порядок в Узбекистане наведут в считанные недели, тут исполнительная и законодательная власть, не в пример российской, действует слаженно и эффективно. Роль Газанфара в предстоящих событиях представлялась Камалову столь важной, что он невольно забеспокоился за его судьбу: при двойном образе жизни, что тот вел, с ним могло случиться все что угодно. На всякий случай он позвонил одному из своих замов, в непосредственном подчинении которого находился Газанфар, и попросил того, чтобы в ближайшие дни Рустамова не командировали ни на какие ЧП в колониях и тюрьмах, там ведь тоже всякое может стрястись. На вопрос -- почему? -- пришлось сказать, что тот может понадобиться ему для важной поездки в Москву, где намечалось совещание работников прокуратур бывших союзных республик. Камалов был уверен, что новость, конечно, станет известна Газанфару, а значит, расслабит его в оставшиеся перед арестом дни. На этом он не успокоился, позвонил полковнику, сначала поинтересовался встречей с генералом Саматовым, а затем спросил, сколько дней еще нужно, чтобы подписать ордер на арест Газанфара. Тот сообщил -- дней десять. На вопрос -- почему так долго? -- получил ответ: в деле не хватает необходимых снимков, где Рустамов будет заснят в компании известных уголовников, картежных шулеров, Миршаба. Камалов понимал, что снимки и видеозаписи заставят Газанфара не тянуть с откровениями, а от сроков его признания будет зависеть арест "сиамских близнецов". Но тревога за жизнь Газанфара, вселившаяся в него, уже не отпускала: он понимал, что не уберег Парсегяна, и то же самое вполне могло случиться и с Почтальоном, почувствуй Сенатор, что Рустамов попал в поле зрения прокуратуры. Поэтому он еще раз позвонил на первый этаж Шиловой. -- Татьяна,-- обратился он к ней сразу, ибо она сегодня уже была у него с пакетом от Шубарина, -- вы давно видели своего подопечного? -- Дня три назад,-- отвечала Шилова, понимая, что шеф специально не называет фамилию Газанфара. -- Мне важно знать его самочувствие, настроение, ближайшие планы. Многие наши сотрудники, и он в том числе, разъезжаются на обед кто куда. Сейчас в Ташкенте много мест, где можно вкусно поесть. Он часто ездит на Чорсу, к уйгурам на лагман, напросись с ним в компанию. -- Хорошо, Хуршид Азизович, спасибо за идею, мне действительно давно лагмана отведать хочется,-- пошутила Шилова и положила трубку. Смутная тревога за Газанфара все-таки не убывала, и он пожалел, что нельзя сейчас, сию минуту, выписать ордер на его арест, только тогда он мог быть спокоен за жизнь Рустамова. Обедал прокурор в Белом доме, куда его неожиданно вызвали в связи с разрабатывавшимся проектом по борьбе с преступностью и где он встретился с парламентариями, юристами, участвующими в создании новых законов. Когда он появился в прокуратуре, помощник предупредил, что звонил генерал Саматов, и Камалов набрал номер шефа службы безопасности республики. -- Я ознакомился с присланными бумагами, -- сказал генерал, -- они действительно требуют безотлагательных действий, и если располагаете временем, приезжайте сейчас же, обговорим наедине. На шестнадцать часов я пригласил двух толковых экспертов и одного правоведа-международника, вам наверняка понадобятся их консультации. -- Пожалуй, не обойтись, -- согласился прокурор, обрадованный тем, что генерал поддержал его рисковую затею, и поспешил добавить: -- Минут через десять я буду у вас. Вышел Камалов из главного здания бывшего КГБ на Ленинградской, когда уже стемнело. Возвращаться в прокуратуру было бессмысленно, хотя дел там накопилось невпроворот. Как только отъехали от резиденции Саматова, он набрал номер телефона Шубарина на работе, дома -- телефоны молчали. Тогда он вспомнил про "Мазерати" и набрал номер в машине. Бодрый голос Шубарина, который он теперь вряд ли спутал бы с чьим-то другим, ответил: "Слушаю вас..." Камалов сообщил, что разрешение на операцию получено всего десять минут назад, после долгих дебатов и споров, и что к нему завтра в банк, в первой половине дня, занесут пакет, где содержатся перечни вопросов, на которые нужно четко и ясно ответить или хотя бы прояснить их. После чего он должен будет встретиться с человеком, который даст окончательное "добро". -- А пока оформляйте документы на выезд, на себя и на жену, -- сказал прокурор напоследок, и они тепло распрощались. С этой минуты операцию "Банкир", как окрестили ее на Ленинградской, можно было считать запущенной. XXVII В Москве Сенатор убедился, что столичные адвокаты не зря получали гонорары, равные президентским,-- путь хана Акмаля на свободу оказался протаранен связями и деньгами. Особенно помогла последняя мощная долларовая инъекция. Сработали и правильно выработанные стратегия и тактика, решалось все на высоком официальном уровне, и письма-ходатайства из Верховного суда и Верховного Совета Узбекистана, настоящие и подложные, пришлись весьма кстати, без них и взятки не помогли бы, а так все делалось как бы законно. Формальности и задерживали день выхода хана Акмаля из тюрьмы: неожиданно понадобился человек из Верховного суда Узбекистана, который должен был официально принять все шестьсот томов обвинения, а к ним еще и кучу сопутствующих бумаг, хранящихся в разных ведомствах и в разных концах Москвы. Только чтобы вывезти их, требовалась бригада грузчиков, транспорт и большегрузный контейнер: с размахом попирал на свободе законность "верный ленинец". И те, кто передавал "томов громадье", и кто принимал, отлично понимали, что увесистые кипы свидетельских показаний и бесстрастные заключения экспертов отныне никому не нужны, но протокол есть протокол, а если откровенно, чем крупнее взятка, тем пышнее всякий официоз и камуфляж. Сенатор понял, что в неделю, даже в десять дней, как он рассчитывал, не уложиться, но Шубарин тоже установил жесткий срок, и срок этот ему очень хотелось продлить. Ведь в отпущенное Шубариным время он собирался расправиться с ним или хотя бы нейтрализовать Японца, а бесценные дни приходилось тратить на хана Акмаля. Правда, Сенатор чуть ли не каждый день звонил в Ташкент, то Миршабу, то Газанфару, но существенных, желаемых событий не происходило: Талиб по-прежнему находился в Москве, а о планах Камалова Почтальон не ведал. В последний раз Газанфар обмолвился, что, возможно, объявится в Москве на каком-то совещании и попытается отыскать Талиба в столице. Но с чем бы он пришел к вору в законе? Удачный повод, причина пока не давались в руки. Нервничал в Москве Сенатор, нервничал, и это заметили окружающие его люди, особенно московские адвокаты хана Акмаля, с которыми он, как угорелый, носился по столице. Не мог же он сказать им в открытую о своих проблемах, что ему поперек горла стали Генеральный прокурор Камалов и видный в республике банкир Шубарин? Поневоле занервничаешь, если жизнь твоя зависит от их пребывания на земле. Так не хотелось Сенатору, чтобы Шубарин через десять дней натравил на него людей, с чьими тайнами он расставаться не желал, как не желал и признаться в том, что украл их. Он надеялся, верил, что обязательно найдет выход из тупика, а для этого требовалось одно -- время. Зная характер Шубарина, открыто объявившего им войну, он не сомневался, что в день истечения срока ультиматума тот позвонит ему домой, а если он не вернется из Москвы, то Миршабу, и, конечно, напрямик спросит: как вы решили поступить? И он попытался оттянуть срок расплаты -- предупредил Миршаба: если позвонит Артур Александрович, тот должен сказать одно -- давайте дождемся возвращения Сенатора с ханом Акмалем, тогда и поговорим. Вроде и объективно, просительно звучит, они как бы раздумывают, и угроза чувствуется: "...с ханом Акмалем, тогда и поговорим..." Получается так, якобы хан Акмаль на их стороне, готов замолвить слово за Сенатора и дать понять, что вернулся настоящий хозяин. В общем, в такой редакции поле для фантазии оказывалось обширным, понимай как хочешь. Словом, как ни исходил ядом и желчью Сенатор в Москве, реально угрожать ни Камалову, ни Шубарину он не мог, хотя дома, в Ташкенте, и Миршаб, и Газанфар не сидели сложа руки. Но Сенатор был уверен, что не зря суетится в столице: хан Акмаль, выйдя на свободу, мог разрешить и его проблемы, ведь он-то, наверное, не забыл, кому лично обязан тюремными нарами -- Камалов тоже стоял у него поперек горла. Но нужно было терпеть и ждать, как его учил мудрый ходжа Сабир-бобо. XXVIII Получив на операцию "добро", Шубарин обрадовался,-- до последнего момента он не был уверен, что заручится поддержкой властей. Власть, которую он знал прежде, вся была перестраховочная, любые мало-мальски важные решения принимались на самом верху,-- так было и в Москве, и в Ташкенте, и в Тбилиси. А тут ситуация с выходом на зарубеж,-- рисковая, с непредсказуемыми последствиями,-- одобрена в двух ведомствах без согласования с Белым домом. Но этим он, конечно, обязан Камалову, да и "добро", судя по позднему звонку, было вырвано к ночи, он чувствовал радость победителя в голосе прокурора. На другой день, незадолго до обеда, неулыбчивый молодой человек, предъявивший на входе удостоверение корреспондента местной газеты, принес ему пакет, из-за которого он не покидал банк. Вопросов оказалось немало, двадцать три, и Шубарин понял, что органы взялись за дело всерьез и что страховка будет надежной. Некоторые вопросы наводили банкира на мысль, что уже заранее, до начала операции, они подыскивают ему страну-убежище, где он может спрятаться с семьей, если такая необходимость возникнет. Были там вопросы относительно посредника, его бывшего покровителя Анвара Абидовича,-- на Ленинградской словно чувствовали, что он потребует гарантий для хлопкового Наполеона. Большинство вопросов касалось его друзей, выехавших на Запад с первой и второй волной послевоенной эмиграции, но это, видимо, на тот случай, чтобы знать, где он может объявиться в любой момент и откуда есть надежда всегда получить поддержку. Некоторые вопросы заставляли глубоко покопаться в памяти, а другие требовали даже времени, чтобы порыться в архивах, в общем, на хлопоты нужно было дня три, хотя конкретных сроков ему не устанавливали. В те дни, когда он готовил ответы, состоялись два важных телефонных разговора. Один из них -- с Анваром Абидовичем: он уточнял дату прибытия в Италию. Настроение у него было отличное, значит, операция не отменялась. Второй звонок оказался местным, звонили поздно ночью домой, когда он уже спал. Звонил тот самый человек, который грозил ему накануне открытия "Шарка". Голос на этот раз был дружелюбным, говорил незнакомец достаточно открыто. -- Извините меня за полуночный звонок,-- начал он, -- но я должен получить последнее "добро" от вас. Через час мне снова позвонят из Гамбурга, и я обязан ответить Талибу -- возвращаться ему одному или с немцем, с которым вы будете иметь дело. Разговор шел начистоту, видимо, ему пока еще доверяли. -- Предложение Талиба для меня остается привлекательным, пока длится неразбериха с суверенитетами, мы год-два можем работать без риска. Но мы никаких деталей с Талибом не обговаривали, пусть приезжают те, кто уполномочен вести переговоры, я думаю, найдем общий язык. -- Когда конкретно нам можно встретиться с вами? -- Если бы человек из Германии был в Ташкенте, то хоть завтра, но его здесь нет, а я через пять-шесть дней вылетаю в Италию, в Милан, на юбилей одного из старейших банков, куда приглашен официально с семьей, и уже оформляю документы на выезд. Значит, только по возвращении, а это дней через десять-двенадцать, к этому сроку и вызывайте своих людей в Ташкент. В трубке возникла пауза, и говоривший на другом конце провода вдруг обрадовано предложил: -- Италия?.. Прекрасно... Вы не возражаете, если назначим встречу в Милане? Талиб ведь знает вас в лицо? -- Видимо, этот человек здесь и решал все вопросы, стоял над Талибом. -- Нет, в Италии не могу. Я же сказал, что еду с семьей, а ее я не хочу подвергать риску, ведь за вашими людьми может быть хвост. Потерпите неделю, и Ташкент для вашего гостя покажется не хуже Милана, а тут мы даем гарантии безопасности, все схвачено. -- Вы правы, не будем рисковать,- согласился собеседник. -- Я желаю вам приятно провести время в Италии и достойно влиться в семью банкиров Европы... Закончив разговор, Шубарин вытер холодную испарину на лбу, выступившую мгновенно, когда предложили встречу в Милане. Положив радиотелефон, он пошел в другую комнату, к параллельному телефону с определителем номера, но на экранчике остались только штрихи, похожие на те, что бывают при междугородном звонке, хотя этот явно был местный. Позже, когда Шубарин встретится с генералом Саматовым один на один и скажет ему о ночных звонках, тот ответит: -- Мы записали эти разговоры, не предупредив вас о том, что отныне ваши телефоны прослушиваются. Это для вашей личной безопасности и для безопасности всей операции. А что касается местного звонка, вы правильно заподозрили что-то неладное с телефоном. Наши специалисты засекли координаты, это не квартирный телефон и не телефон-автомат. Скорее всего, сохранился специально затерявшийся в городской неразберихе номер телефона-автомата, и теперь он находится в чьем-то доме, в том районе в основном частные усадьбы. Этот квадрат взят на учет, в следующий раз точно установят адрес, откуда звонят и кому принадлежит строение. Рано или поздно нам придется наведаться туда, и адресок в кармане не помешает. Координаты мы передадим и Камалову, и Джураеву, возможно, по этому адресу проживают их старые знакомые, Ташкент все-таки не Мехико и даже не Токио. При удаче мы бы могли установить до вашего приезда, кто говорил с вами, хотя он вряд ли объявится у тайного телефона, вы ведь назвали сроки. Интересен и междугородный звонок. Тилляходжаев звонил из Москвы, с дачи одного высокопоставленного должностного лица. А на наш запрос в лагерь ответили, что заключенный на месте, повез сдавать белье в прачечную. Во время этой встречи, происходившей в номере одной неприметной ташкентской гостиницы, генерал подтвердил, что в Италию его будет сопровождать человек с Ленинградской, кандидатура которого к тому времени пока еще не определилась. Дня через три, когда Шубарин поехал в ОВИР получать заграничные паспорта и документы на выезд, он случайно узнал своего визави. В помещении ОВИРа шел затянувшийся ремонт, и выдача документов происходила в крошечной комнате, у окошка которой, как всегда, толпилась очередь, в основном отъезжающих на постоянное место жительства в Израиль, Грецию, Германию и Америку, народ шумный, бесцеремонный. Стоять в очереди, которую и очередью-то назвать нельзя, он не собирался, и потому вышел во двор, раздумывая, кому бы позвонить, чтобы поскорее заполучить документы. Не успел он выкурить сигарету, как его окликнул полковник, подъехавший к ОВИРу на милицейской машине. Шубарин поздоровался с ним за руку, обменялся приветствиями на узбекском языке, никак не припоминая его, хотя, конечно, знал многих милицейских чиновников, да и полковник мог видеть его прежде рядом с уважаемыми людьми или на высоких приемах, или на престижных свадьбах. На Востоке любой нормальный разговор заканчивается фразой -- чем могу быть вам полезен или чем помочь,-- если дословно с узбекского. Шубарин и выложил свою просьбу. Полковник на несколько минут исчез в здании, а затем провел Артура Александровича через черный ход внутрь тесного кабинета, где выдавали вожделенные для многих бумаги. Выписывала паспорта издерганная жизнью женщина лет сорока, она равнодушно посмотрела на Шубарина, видимо, привыкла и к такому обслуживанию, и предложила сесть у края стола, из-за тесноты почти рядом с собой,-- полковник к тому времени откланялся. Женщина курила, и когда она потянулась к невзрачной пачке дешевых сигарет, лежавшей на столе, Шубарин остановил ее жестом и предложил "Мальборо" вместе с огнем зажигалки. С этой минуты хозяйка кабинета как-то потеплела к нему и, пустив колечко дыма в потолок, сказала игриво: -- Значит, в Милан едете, где тут у нас Италия? Из стопки лежавших валом папок она вытащила довольно тощую и, открыв ее, достала документы на его имя и имя жены, стала что-то вписывать в разные толстые амбарные книги, а открытую папку небрежно бросила в его сторону, прямо перед ним, и ему не стоило никаких трудов ознакомиться с лежавшими наверху бумагами. "Стрельцов Сергей Юрьевич",-- прочитал он на анкете с крупной, четкой фотографией молодого тридцатилетнего мужчины приятной внешности, в звании подполковника. Подполковник службы безопасности командировался в Италию, в Милан, и сроки их пребывания за рубежом совпадали. Шубарин понял, что этот молодой человек с модной стрижкой, смахивающий на разбитного журналиста, и будет страховать его в чужом городе. В суматохе предотъездных дней Шубарин забыл и о Сенаторе, и о Миршабе, забот хватало, его теперь занимали больше всего партийные деньги, да и банк требовал внимания. Но напомнил ему о неприятном разговоре с Сенатором Тулкун Назарович, вернувшийся из Стамбула. Он откуда-то прознал, что Сенатор отправился в Москву освобождать хана Акмаля, и поспешил доложить об этом Артуру Александровичу -- на всякий случай. Отношение старого политика к Сенатору было крайне негативным. -- Мерзавец! -- горячился он по телефону. -- Хочет показать хану Акмалю, что мы тут все, старые друзья Арипова, и ты, и я, сидели сложа руки, спасали свои шкуры, пока тот томился в тюрьме. А он, Акрамходжаев, едва выйдя на свободу, помчался выручать аксайского Креза. Будет теперь стравливать в своих интересах хана Акмаля со всеми нами, -- заключил прожженный интриган. -- Ну, хан Акмаль не такой дурак, чтобы слушать кого попало, -- попытался успокоить человека из Белого дома Шубарин,-- наверное, он понимает, что Сенатор хочет вернуть себе прежнее положение и особенно место, а оно уже занято. Боюсь, что и хану Акмалю теперь придется поубавить амбиций. Другие времена -- другие люди пришли к власти... -- То-то и оно, ты здорово рассуждаешь, -- уже более спокойно закончил разговор Тулкун Назарович и стал рассказывать про Стамбул... После беседы со старым политиком Шубарин и вспомнил, что назначил Сенатору десятидневный срок, в который тот должен вернуть все копии, снятые с его документов из похищенного в прокуратуре кейса. Отпущенный "сиамским близнецам" срок ультиматума истекал, и Артур Александрович позвонил домой Сенатору, поинтересовался, не вернулся ли тот из Москвы. Отвечала жена, с большой симпатией относившаяся к Шубарину, она сказала, что муж звонит домой почти каждый день, но когда вернется, не знает, удерживает то одно, то другое, хотя вопрос об освобождении Акмаля Арипова в принципе решен. Артур Александрович не стал говорить с ней ни о чем конкретно, передал привет и, попросив позвонить ему тут же по возвращении мужа, закончил разговор. Не стал звонить он и Миршабу, на его взгляд, последнее слово в дуэте всегда оставалось за Сенатором, нужно было дождаться его приезда, да и в сравнении с тем, чем он занимался в последние дни, проблема копий с украденных у него документов или покаяние вороватых компаньонов по "Лидо" не казались ему теперь столь уж важными. Главными на сегодня были поездка в Милан и, по возвращении, встреча с Талибом. XXIX Прилетел он в Милан утром из Гамбурга. Ташкент пока не имел прямого рейса на Италию, можно было через Москву, там есть прямой рейс, но он решил через Германию, этот маршрут он уже хорошо обкатал. В Германии он пробыл с семьей семнадцать часов, встречался с немецкими коллегами, которым привез первые отчеты о деятельности своего банка, результаты, для начала, впечатляли. Привез он и видеофильм о презентации банка, множество фотографий самого здания, его интерьеров. Начало путешествия оказалось не только приятным, но и полезным. В старом аэропорту Милана встречал их Анвар Абидович в сопровождении молодого человека, которого он представил как служащего банка. Хлопковый Наполеон был в шикарном белом костюме и тонкой шелковой рубашке, которыми так славится сегодня Италия. Но несмотря на модную одежду, внимательному человеку бросилась бы в глаза его тюремная бледность, худощавость тела, давно не знавшего хорошего питания, но Анвар Абидович чувствовал себя прекрасно, улыбался, держался с былым достоинством, и вряд ли кто-нибудь мог представить, что он еще несколько дней назад ходил в арестантской робе. Особенно обрадовался он, когда увидел жену Шубарина, которую помнил еще по Бухаре, он никак не ожидал встретить ее тут, в Италии. Видимо, она послужила лучшим напоминанием о его прошлой жизни, ее тепле, уюте, что на глазах у него невольно навернулись слезы. Но он быстро взял себя в руки. И потом всякий раз, в компании, на прогулке,-- а гуляли они порою до глубокой ночи,-- Анвар Абидович старался быть рядом с женой Шубарина, видимо, женские рассказы о жизни на свободе давали его уставшей душе куда больше, чем все газеты вместе взятые и лаконичные ответы не склонного к сантиментам Артура Александровича. Всех гостей, приехавших на юбилей, расселили в одном отеле, название которого Шубарин знал еще до отъезда. Пятиэтажный старинный особняк, видимо, неоднократно перестраивавшийся и вобравший в себя разные стили и эпохи, в виде буквы "П", с большим внутренним двором-патио, на испанский манер, и по-узбекски увитый от жары виноградником и чайными розами, даже вблизи не походил на гостиницу, а скорее на правительственную резиденцию. Респектабельный район, незагруженная сумасшедшим движением улица, тишина, не свойственная городскому кварталу, хорошо вышколенная обслуга, встречавшая у подъезда каждую машину -- все свидетельствовало о высоком уровне приема. Шубарин приехал одним из первых, и в холле его приветствовали руководители банка. Получая ключи от своих апартаментов, Шубарин увидел в просторном вестибюле за стойкой бара парня, обвешанного фотоаппаратами, чья прическа показалась ему знакомой. Когда тот слегка повернулся, он узнал Стрельцова. Вчера, в аэропорту Гамбурга, он потерял его из виду, и вот человек, к которому он мог обратиться в крайнем случае, находился рядом. "Где же он поселился? Здесь или где-нибудь поблизости?" -- подумал Артур Александрович, но его тут же отвлекли, и мысль повисла как бы в воздухе. Но зато вспомнился почему-то Сенатор, повстречавшийся ему в международном аэропорту Ташкента, когда пассажиров гамбургского рейса как раз пригласили в таможенный зал на досмотр. Сенатор прилетел в Ташкент с ханом Акмалем тоже международным рейсом Москва-Дели, делавшим остановку в узбекской столице. Как он объяснил, на обычный рейс мест не оказалось, а оставаться в Москве даже лишний час хан Акмаль не пожелал, пришлось раскошелиться на валюту. Акмаля Арипова, оказывается, встречала огромная толпа родственников, друзей, земляков. Несмотря на строгости международного аэропорта, толпа прорвалась к трапу самолета и даже приволокла жертвенного барана, черного, крутолобого каракучкара с огромным курдюком, которому и перерезали горло на летном поле, в честь возвращения хана Акмаля на родину. Сценарий встречи, как понял Шубарин, был давно и тщательно разработан. Сенатор объяснил: ему, мол, сказали, что Артур Александрович с семьей отбывает сегодня в Италию на какое-то торжество, поэтому он оставил хана Акмаля наедине со встречающими и примчался, чтобы пожелать удачной дороги,-- все пристойно, тактично, как и принято на Востоке. Сенатору же хотелось узнать одно -- надолго ли отчаливает за границу банкир? Недельный срок, конечно, мало устраивал его, но это лучше, чем завтра же отвечать на объявленный ультиматум. Однако Сенатору повезло куда больше, чем он рассчитывал. Когда он помог донести чемоданы чете Шубариных до зала таможенного контроля и, распрощавшись с ними, поспешил на первый этаж, откуда до сих пор доносился шум бурной встречи хана Акмаля, он увидел в углу зала ожидания мужчину, чье лицо показалось ему знакомым. Как только он на бегу попытался вглядеться в него внимательнее, увидел, что тот намеренно отвернулся в сторону окна. Тогда его неожиданно охватило любопытство, и он, спустившись на первый этаж, пересек зал и вновь поднялся на второй, но уже с той стороны, где находился заинтересовавший его человек. Успев подняться на три четверти лестницы, он увидел, как мужчина быстро встал и двинулся в сторону таможенного контроля, куда недавно он проводил Шубарина с женой. Сомнения развеялись: он, конечно, знал этого молодого человека и даже помнил его фамилию -- Стрельцов, Стрельцов Сергей Юрьевич. В ту пору, когда он курировал КГБ, он не раз встречался с ним на Ленинградской, а еще больше слышал о нем как об очень талантливом офицере, которому поручались самые ответственные и деликатные задания. Его часто использовала Москва,