ался делу и своим отношением к нему как-то очень хорошо умел заражать всех своих сотрудников. - А теперь два слова о связи, - заключил Пронин. - Кажется, всех нас осенила одна и та же идея. Она возникла у Железнова, встретила ответный отклик у вас и нашла мое одобрение. Это идея устроить Железнова в качестве вашего шофера... Пронин не мог не заметить моего оживления, хотя я и старался быть сдержанным, - уж очень было приятно сознавать, что возле меня будет находиться верный товарищ, свой, близкий, родной человек. - Это, конечно, сопряжено со значительным риском и для него и для вас, но уж очень большие перспективы для его действий открывает положение вашего шофера, - объяснил Пронин. - Дело в том, что одна из функций Железнова - связь с латышскими партизанами, а шоферу Блейка, как вы понимаете, необходимо бывать в самых различных местах. Поэтому мы пойдем на такой риск. К вам явится сын небогатого русского фабриканта, бежавшего после Октябрьской революции из Ленинграда в Эстонию. Типичный представитель второго поколения русских эмигрантов, обнищавший неудачник, пробирающийся на запад, подальше от большевиков. Документы у него будут в порядке. Виктор Петрович Чарушин. Он явится к вам, и вы наймете его. Будет неплохо, если его заподозрят в том, что он англичанин: Железнов говорит по-английски безукоризненно. Пусть предполагают, что он тоже агент английской секретной службы. Этим, кстати, будет объясняться и ваше расположение к нему. Ну а в случае, если каким-нибудь образом Железнов провалится, вы сделаете большие глаза. Не вздумайте в таком случае открыто взять его под защиту, наоборот, чтобы не провалить себя, сразу же проявите беспокойство - не подослан ли он к вам; заботу о Железнове возьмут на себя другие. Покуда Железнов будет возле вас, связь будет поддерживаться через него. А в крайнем случае, если что случится, то же место и тот же пароль. С хозяином лавки о делах ни слова. Вы как-то встретились у него с господином Гашке, и тот обещал достать вам какие-то пикантные французские книжки... Пронин протянул мне руку, и мы обменялись рукопожатием, которое было многозначительнее и красноречивее всяких слов. - Все, - сказал он. - Желаю успеха. Поезжайте. Фельдфебелю Гашке тоже пора в город. Мы еще раз пожали друг другу руки, я сел в машину, и, как только отъехал, девушка тотчас направилась к Пронину. Я кивнул ей, проезжая мимо, но она мне не ответила. Когда я подъехал к дому, я увидел в воротах Марту, и не успел я вылезти из машины, как она подошла ко мне. - Господин Берзинь, - торопливо сказала она, - уезжайте отсюда поскорее. Вскоре после того как вы уехали, к нам явилось двое эсэсовцев. Они спросили вас. Я сказала, что вы вернетесь нескоро. Они ответили, что будут ждать вас, и сидят сейчас в гостиной. Уезжайте, прошу вас, пока не поздно. Я думаю, они пришли за вами. Глава IX. ПОД БЕЖЕВЫМ АБАЖУРОМ Нелепо было убегать от эсэсовцев: Ригу я знал недостаточно хорошо да и вообще почти никого не знал в городе, а тех немногих, кому я был известен, только поставил бы под удар своим появлением; в постоянной охоте на людей, проводимой нацистами в оккупированных местностях, редко кто мог уйти от этих охотников за черепами; и, наконец, у меня не было твердой уверенности в том, что эсэсовцы пришли за моей головой... Меня заинтересовало, как Марта могла выйти из дома, если там сидели эсэсовцы, и я спросил ее об этом. - Они сидят в гостиной и курят сигареты, - объяснила Марта. - В кухню они не заглядывали. Поэтому я решила выйти во двор и дождаться вас... Марта знала, что я не господин Берзинь, и все-таки почему-то жалела меня. Однако об этом некогда было раздумывать. - Возвращайтесь к себе и не волнуйтесь, - сказал я Марте, - Не так страшен черт, как его малюют. Я вошел в парадный подъезд, поднялся по лестнице, отпер дверь своим ключом и прямо прошел в гостиную. - Хелло! - сказал я. - Здравствуйте, ребята! Два молодых парня с отупевшими от своей работы лицами сидели в креслах и попыхивали сигаретами. При виде меня они вскочили. - Хайль! Хайлитль! "Хайлитль" значило то же, что "хайль Гитлер", это была жаргонная скороговорка. Нет, не похоже было на то, что они готовились забрать меня в тюрьму. - Очень хорошо, - сказал я. - Вы зашли отдохнуть или у вас есть ко мне дела? Один из них осклабился, другой остался серьезен. - Господин Август Берзинь? - осведомился тот, который оставался серьезным. - Нам приказано доставить вас в гестапо. - Может быть, доедем в моей машине? - предложил я. - Отлично, - согласился тот, который оставался серьезным, и царственным жестом пригласил меня идти вперед: - Прошу! Нет, так эсэсовцы не арестовывали... Когда мы подъехали к гестапо, спесь сразу сползла с моих провожатых; тот, что оставался серьезным, выскочил, козырнул и остался у машины, а тот, который улыбался, повел меня к Эдингеру. Я опять очутился в знакомом уже мне кабинете перед руководителем рижского гестапо. - Садитесь, - предложил он и для внушительности на минуту задумался. - Садитесь, капитан Блейк. У меня к вам два дела. Увы, Эдингер придерживался не столь уже выгодной политики кнута и пряника; если при первом свидании он манил меня пряником, на этот раз он пытался меня припугнуть. - Я хочу вас информировать. Получен приказ рейхслейтора Гиммлера, - торжественно произнес он. - Всех иностранных офицеров я обязан интернировать в лагеря особого назначения. Однако это относится только к офицерам, захваченным в форме, с оружием в руках... Он многозначительно посмотрел на меня своими бесцветными глазами. - Это не относится к шпионам, скрывающимся среди мирного населения, - принялся он перечислять. - Не относится к личностям, представляющим особую опасность для государства. Не относится к лицам, злоумышляющим против фюрера и германского народа. Не относится к задержанным, пытающимся бежать... Его крашеные усики зашевелились, как у таракана. Он ничего не добавил, но я отлично понял, что он хотел сказать. Я легко мог стать и скрывающимся шпионом, и личностью, представляющей особую опасность, и лицом злоумышляющим, и, наконец, меня просто могли пристрелить при попытке к бегству. Это-то я понял, но еще не вполне понимал, чего домогался Эдингер, а ему, разумеется, что-то было от меня нужно. - Вам не надо забывать, кому вы обязаны жизнью, - торжественно заявил Эдингер. - Когда рука советского агента настигла вас в собственной вашей квартире, мы сделали все, чтобы вырвать вас из объятий смерти. Эта версия происшедших событий, придуманная, вероятно, Янковской, мало соответствовала действительности, но мне следовало ее принять. Со всей прямолинейностью и самоуверенностью, которые особенно сильно проявлялись у немецких чиновников в ту пору, он не замедлил поставить передо мной категорический вопрос: - Вы умеете быть благодарным? Наш вы или не наш? Теперь, после полученных мною указаний, я мог пренебречь тем, что может подумать обергруппенфюрер Эдингер об английских офицерах, которых, по его мнению, я представлял сейчас перед ним. - Вы ставите меня в безвыходное положение, - ответил я с достаточной долей высокопарности, которая, впрочем, не могла не импонировать такому субъекту, как Эдингер. - Интересы Великобритании вынуждают меня разоружиться и вручить вам свою шпагу. - Хайль Гитлер! - в ответ на это крикнул Эдингер. Я не знал, ждет ли он от меня подобного вопля, но промолчал, считая, что английскому офицеру даже в таких обстоятельствах нельзя уподобляться гитлеровскому штурмовику. - Я рад, что мы нашли общий язык, - сказал Эдингер. - Потому что ваш выживший из ума Черчилль ничего не понимает в политике... Он вылил на голову Черчилля такой поток ругательств, который, по-моему, не мог бы понравиться даже противнику Черчилля, будь тот английским офицером; однако я дисциплинированно молчал, и это понравилось Эдингеру. - Вы не пожалеете о сегодняшнем дне! - патетически воскликнул Эдингер. - Германия позаботится о будущем Великобритании. Может показаться, что, изображая Эдингера, я рисую его слишком ходульным, слишком напыщенным, не таким, какими бывают люди в обыденной жизни, но я хочу здесь подчеркнуть, что Эдингер был именно таким. Затем он сразу перевел разговор на рельсы сугубого практицизма. - Я хочу вас обрадовать, капитан Блейк, - произнес он со снисходительной улыбкой. - Как только вы передадите нам свои дела в Риге, мы перебросим вас в Лондон. У нас есть соответствующие возможности. Вы сделаете вид, что вам грозил арест и вы бежали. Вы начнете работать на нас в Англии. - Но я не собираюсь в Лондон, - сказал я. - Мне полезнее находиться здесь. - Не хотите рисковать? - иронически спросил Эдингер. - Спокойнее оставаться с победителями? - Думаю, что здесь я буду полезнее, - уклончиво ответил я. - На мое место пришлют кого-нибудь другого, и еще неизвестно, захочет ли он сотрудничать с вами. - Хорошо, - великодушно сказал Эдингер. - Мы вернемся к этой проблеме, когда получим доказательства вашей лояльности. - Каких доказательств вы хотите? - настороженно спросил я. - Я уже обещал свое сотрудничество... - Вот мы и хотим доказательств этого сотрудничества! - воскликнул Эдингер. - Связи и агентура, агентура и связи! - вот что нужно от вас! Только это можем мы принять от вас в уплату за вашу жизнь и наше доверие. И здесь я совершил ошибку, посчитав Эдингера глупее, чем был он на самом деле: я пообещал познакомить гестапо со всеми своими агентами, имея в виду своих девиц, тем более что немцы имели о них, как я безошибочно предполагал, очень хорошее представление. - Когда? - строго спросил Эдингер. - Когда мы получим вашу сеть? Я мог составить список своих девиц за полчаса, но решил придать этой работе солидный характер. - Я дам список своих агентов... через три... нет, скажем, через четыре дня. - Хорошо, я буду ждать, - серьезно сказал Эдингер. - С этого дня двери моего дома открыты для вас. Сегодня двенадцатое... Тринадцатого, четырнадцатого, пятнадцатого... шестнадцатого я жду вас у себя. Эдингер нажал кнопку звонка. - Мюллера с документами, - приказал он появившемуся и тут же исчезнувшему адъютанту. Затем Эдингер загадочно посмотрел на меня. - Я хочу показать вам, что значит работать в германской разведке, - внушительно сказал он. - Нет людей великодушнее немцев! Мюллер не замедлил появиться. Это был весьма солидный господин с белесыми волосами, напомаженными бриллиантином, в роговых золотистых очках и в черном мундире, плотно облегавшем его упитанную фигуру и еле сходившемся на выпиравшем животе. - Господин Мюллер, наш главный кассир, - представил его Эдингер. Господина Мюллера сопровождал еще какой-то чиновник, но его господин Эдингер не нашел нужным представлять. - Вы принесли? - осведомился Эдингер, ласково взглянув на Мюллера. - О да, господин обергруппенфюрер, - почтительно ответил Мюллер. - Все, как было указано. - Мы хотим выплатить вам некоторую сумму, - сказал Эдингер, посматривая то на меня, то на Мюллера. - Мы умеем ценить людей, господин Блейк! Я сделал какое-то движение, которое Эдингер истолковал в двойном смысле. - Не смущайтесь, господин Блейк, мы верим, что вы оправдаете вложенные в вас средства, - убежденно произнес он. - И не смущайтесь, что я так открыто называю вас перед господином Мюллером. Тот, кто платит деньги, должен знать, кому он их платит. Господин Мюллер раскрыл принесенную с собой папку и подал мне деньги - тут были и рейхсмарки и фунты стерлингов. - Мы даем вам и марки и фунты, - пояснил Эдингер. - Марки на текущие расходы, фунты в копилку. Мюллер подобострастно рассмеялся. По-видимому, отказываться от этих денег не следовало. Я взял бумажки и со светской небрежностью, свойственной, как мне думалось, английскому аристократу, не считая, сунул их в карман. - Нет, нет, так не годится, - строго поправил меня Эдингер. - Прошу вас пересчитать деньги, обязательно пересчитать, и, увы, написать расписку: денежные расчеты требуют самого неуклонного педантизма. Чиновник, пришедший с Мюллером, засуетился, пододвинул ко мне лампу, указал на стол. Мне пришлось подчиниться, я достал деньги, пересчитал, написал расписку, передал Мюллеру. - Все готово? - спросил Эдингер, но почему-то не Мюллера, а его спутника. - О да! - сказал тот, и Эдингер кивком головы отпустил обоих своих чиновников. Затем он встал. Я полагал, что со мною все закончено, но оказалось, что Эдингер не мог отказать себе в удовольствии еще раз выступить передо мной в своем репертуаре. На прощание он произнес целую речь: "Раса господ, германский дух, карающий меч..." Это надо было послушать! "Новая империя должна следовать путями, проторенными рыцарями Тевтонского ордена. Германский плуг вонзится в русскую землю при помощи германского меча. Даже самый плохой германский рабочий в биологическом отношении и с расовой точки зрения в тысячу раз лучше русских, поляков, латышей и прочего сброда. Все они будут использованы для победы германского оружия. Местное население должно работать, работать и работать. Не обязательно его кормить. Оно вообще годно только на удобрение. В борьбе с большевизмом неуместны рыцарство и военная честь. Более сильная раса вытеснит более слабые и сломает нелепые барьеры гуманности. Карающим мечом уничтожим мы силы, пытающиеся воспрепятствовать нашему движению, будь то сегодня, через десять лет или через столетие..." Это был набор фраз из Гитлера, Гиммлера и Розенберга. Эдингер декламировал передо мной так, точно находился на многолюдном митинге. На следующий день появился, как и было условлено, Железнов. На этот раз он пришел с черного хода. - Вас спрашивает человек, с которым вы на днях куда-то ездили, - сообщила Марта. Железнов явился с документами на имя Виктора Петровича Чарушина. Это были отличные документы, возможно, даже подлинные, все опознавательные данные Чарушина соответствовали внешним приметам Железнова. Я позвал Марту и сообщил, что нанял шофера; меня интересовало, как она к этому отнесется. - Ночевать он будет у нас, - распорядился я. - Стелить постель будете ему в коридоре. Коридор мы с Железновым избрали для ночевки потому, что тогда в его распоряжении находились оба выхода из квартиры. Марта не отличалась общительностью, но к появлению нового жильца отнеслась довольно благосклонно. - Слушаю, господин Берзинь, - сказала она. - Для господина Чарушина мы вынесем из гостиной маленький диванчик, если вы разрешите. - Он вас не стеснит? - полюбопытствовал я. - Напротив, господин Берзинь, - сказала она. - Мне приятно ухаживать за таким симпатичным человеком... Она ушла, а я вопросительно посмотрел на Железнова. - Как это вам удалось завоевать ее сердце? - Она кое о чем догадывается, - признался Железнов. - Марта самая обыкновенная женщина, но она сильно пострадала от фашистов. Многие ее родственники отправлены в Германию, а один из братьев повешен. Марту хорошо знают товарищи ее брата, и это они посоветовали справиться у нее о вашем поведении. Она отзывается о вас неплохо, говорит, что вы порядочный человек. Ей понравилось, что вы не стали амурничать ни с Янковской, ни с кем-либо из прочих ваших посетительниц. А когда мы условились о поездке за город, она должна была предупредить меня на случай возможной засады. Железнов открывал мне глаза на Марту с такой стороны, с какой я ее еще не видел. А я-то подозревал, что она приставлена ко мне немцами. Еще больше меня интересовало, как отнесется к появлению Железнова Янковская. Она приехала под вечер, прошла в столовую, села у стола, закурила. - Вас можно поздравить, - сказала она. - Эдингер доволен вами. - А вы уже осведомлены об этом? - спросил я. - Я обо всем осведомлена, - сказала она. - Особенно, если это в какой-то степени касается меня. - У меня тоже есть для вас новость, - сообщил я. - Я нанял себе шофера. - Для чего? - резко сказала она. - Это лишнее! - Не могу же я постоянно злоупотреблять вашей любезностью, - спокойно возразил я. - Кроме того, он уже здесь. - А кто он такой? - поинтересовалась Янковская. - Русский эмигрант из Таллина, - объяснил я. - Виктор Петрович Чарушин. - Ах, Август, Август! - укоризненно заметила Янковская. - Вас еще легко обвести вокруг пальца. Я, разумеется, не согласился. - Вы преувеличиваете мою наивность. - Документы его вы по крайней мере видели? - осведомилась Янковская. - Вы можете их мне показать? - Разумеется, - сказал я и принес документы из кабинета. Она внимательно их пересмотрела. - К сожалению, ни к чему нельзя придраться, - недовольно сказала она. - Почему "к сожалению"? - удивленно спросил я. - Потому что всегда лучше, чтобы документы были чуточку не в порядке, - заметила она, поджимая губы. - У людей, которые выдают себя не за тех, кем они являются в действительности, всегда бывают слишком хорошие документы. Мы помолчали. - Может быть, он подослан немцами? - высказала она предположение. - Хотя с таким же успехом может оказаться и русским партизаном. Не исключено даже, что вы сами предложили ему убежище. - Она прищурила свои хитрые глаза. - Смотрите, Август, не вздумайте вести двойную игру, - предупредила она меня. - Во второй раз я уже не промахнусь. - У вас слишком развита профессиональная недоверчивость, - развязно сказал я. - Я во всем следую вашим советам, - а что касается шофера, по-моему, этот шофер всего-навсего только шофер. - Он здесь? - спросила Янковская. Я нажал звонок, вызвал Марту. - Если Виктор здесь, попросите его зайти, - сказал я. Железнов немедленно появился в столовой, очень вежливый, спокойный, независимый. Янковская долго, чересчур долго рассматривала Железнова, но он не проявил никакого нетерпения. - Как ваша настоящая фамилия? - внезапно спросила она. - Чарушин, - невозмутимо ответил Железнов. - Откуда вы сюда попали? - Из Таллина, - все так же безмятежно ответил он. Он говорил по-русски, но в его голосе звучало что-то чужеземное: у него были актерские способности. - Мне не нравятся ваши документы, - сказала она. Железнов только пожал плечами. Она отпустила его. - Мне он и сам не нравится, - сказала она, когда Железнов вышел. - Фальшивые люди умеют казаться симпатичными. - На его счет у меня другие соображения, - сказал я. - Вы заметили, как он говорит по-русски? По-английски он говорит гораздо лучше, без какого бы то ни было акцента. Янковская упрямо покачала головой. - Если бы Интеллидженс сервис понадобилось, чтобы он был русским, он бы не акцентировал, - уверенно возразила она. - Кстати, вы сами неплохо говорите по-английски. Она ушла и не показывалась два дня, она сердилась на меня за проявленную мною самостоятельность и хотела дать мне это почувствовать. Шестнадцатого днем ко мне заехал какой-то гауптштурмфюрер. - Господин обергруппенфюрер просил напомнить, что он ждет вас сегодня вечером у себя, - с изысканной вежливостью предупредил меня посланец. Я тут же взял свою телефонную книжку и за полчаса выписал для Эдингера имена всех сотрудниц покойного Блейка. Вечером Железнов отвез меня к Эдингеру. Начальник гестапо занимал просторный особняк. В подъезде дома дежурил эсэсовец, дверь открыл мне тоже эсэсовец. Навстречу вышел сам Эдингер и ввел меня в гостиную. Просторная комната казалась удивительно тесной - так она была заставлена мебелью. Тут были и столы, и столики, и этажерки, всякие горки и полочки, стулья, кресла, пуфы, везде было полно всякой посуды, хрусталя и фарфора, ваз и статуэток; все эти предметы были, несомненно, накрадены здесь же, в Риге, или, как выражались сами немцы, реквизированы. Но если мебель, посуда и безделушки были позаимствованы Эдингером в Риге, то великое множество салфеточек, накидочек и дорожек, по всей вероятности, были привезены из Дортмунда, где жил Эдингер до начала своей политической карьеры. Вышитые гладью красные и коричневые буквы старомодного готического шрифта сплетались в назидательные надписи и украшали диван, стены и этажерки: "У того хороший дом, кто все добыл своим трудом", "Того, кем труд не позабыт, господь всегда вознаградит", "Если женушка верна, то спокойно спит она"... На диване, загораживая широкой спиной одну из таких надписей, сидела та самая дама, которую я видел вместе с Эдингером у профессора Гренера. Эдингер подвел меня к ней. - Позволь, Лотта, представить тебе... - он на секунду задумался: - Пока что господина Августа Берзиня. Вероятно, ты его помнишь, он бывает у доктора Гренера. Она церемонно поздоровалась и устремила свой тусклый взгляд на круглый столик перед искусственным камином, явно привезенным сюда тоже из какого-то другого помещения. Столик был сервирован для кофе. На нем стояли крохотные кофейные чашечки, рюмки, вишневый ликер, печенье и бисквитный пирог. Перед столиком стояли обитые золотистые шелком низкие пуфы; и столик и пуфы освещал торшер с тусклым желтовато-бежевым абажуром, украшенным каким-то неясным синеватым рисунком. - Пригласи господина Берзиня выпить чашку кофе, - отдал Эдингер команду своей супруге. Мы сели за стол, эсэсовец, открывший мне наружную дверь и исполнявший здесь обязанности горничной, принес дымящийся кофейник, госпожа Эдингер разлила по чашкам кофе, а сам хозяин налил мне и себе ликеру. - Прозит! Эдингер бросил на жену снисходительный взгляд. - Что же ты не похвастаешься, Лотта? - сказал он. - Похвались перед господином -Берзинем своей обновкой! Лотта немедленно перевела свой взгляд на абажур. - Так трудно угнаться за модой, - послушно сказала она. - Я с большим трудом достала этот абажур. Я мельком посмотрел на торшер, абажур не привлек моего внимания, но госпожа Эдингер, кажется, сочла, что я разделяю ее восхищение. - Если бы вы знали, чего он мне стоил! - продолжала она. - Такие абажуры хотят иметь все! Взамен мне пришлось отдать свой лучший чайный сервиз, вывезенный Генрихом еще из Франции... Госпожа Эдингер вела обычный салонный разговор, которому я не придавал значения. От второй чашки я отказался. - Я не пью много кофе на ночь, господин обергруппенфюрер. - В таком случае займемся делами, - сказал Эдингер и кивнул жене. - Лотта, ты можешь идти спать. Мы раскланялись. - Давайте, господин Блейк, вашу сеть, - нетерпеливо произнес Эдингер, когда мы остались вдвоем. - Удовлетворите мое нетерпение. Я подал свой список. Он цепко схватил листок, просмотрел его, и я увидел, как багровеет его лицо и шевелятся его усики. - Что это? - спросил он меня зловещим шепотом. - Что это такое? - Моя агентура, - небрежно, но не без гордости объяснил я. - Мною охвачены все кафе, многие магазины и парикмахерские. Здесь указано, где кто работает... Но Эдингер не слушал меня. - Вы смеетесь надо мной? - прохрипел он. - На что мне нужны ваши девки? - Впрочем, он выразился хуже - Мы их давно знаем! Они обслуживают и вас, и нас, и всех, кто только этого пожелает! Вы считаете меня идиотом? Мне нужна настоящая агентура! По-видимому, он говорил о той самой агентуре, которую имел в виду Пронин, но я-то, увы, не знал никого, кроме этих девушек! - Господин обергруппефюрер... - сказал я, понимая, что переборщил... - Не валяйте со мной дурака! - закричал Эдингер. - Вы прячете свою агентуру, свою рацию, пытаетесь обвести нас вокруг пальца и воображаете, что это вам удастся! Капитан Блейк! Или вы разоружитесь, или мы сделаем абажур из вашей собственной кожи! В этот момент я его не понял, я думал, что это просто гипербола. Он впал в неистовство. Нужно было, как говорится, перестроиться на ходу; следовало осторожно спустить Эдингера на тормозах. - Господин обергруппенфюрер, не стоит меня пугать, - произнес я с чувством собственного достоинства. - Все-таки я британский офицер, а британский офицер боится лишь бога и своего короля... Эдингер на минуту замолчал, выпучил на меня свои оловянные глаза и неожиданно разразился смехом. - Интересно, что скажет ваш король, когда увидит это! Он торопливо полез в карман своего френча и выбросил на стол несколько фотографий. Несомненно, они заранее были приготовлены для меня. - Любуйтесь! - хрипло выкрикнул он. - Это будет отличным сюрпризом для короля! Я взял эти фотографии в руки. Собственно говоря, это была одна фотография. На ней был снят я собственной своей персоной, я сидел у стола Эдингера и пересчитывал полученные мною банкноты, позади меня виднелся Эдингер, и не требовалось большого труда, чтобы разобраться в смысле этого снимка. Самый настоящий уличающий документ, который мог скомпрометировать кого угодно... Теперь мне стало понятно присутствие чиновника, сопровождавшего щедрого господина Мюллера! Будь снят подлинный капитан Блейк и получи Интеллидженс сервис такой снимок, карьера Блейка быстро закончилась бы! - Что еще нужно для того, чтобы держать вас в руках? - вызывающе спросил Эдингер. Было необходимо как-то обезоружить этого господина. Я задумался, затем понурил голову и, пользуясь самыми мрачными гамлетовскими интонациями, уныло произнес: - Да, вы победили, господин Эдингер, я у вас в руках. Но я знаю, что теперь делать. Пуля в лоб - это единственное, что остается офицеру в моих обстоятельствах. Надеюсь, вы подарите мне эту ночь для того, чтобы я мог написать письма своим близким... И, представьте себе, мой трагический тон подействовал на этого гестаповца! Эдингер испугался, что я покончу с собой, сразу увял, переборол себя и еще раз показал, как важно было немцам заполучить агентурную сеть английской секретной службы - Хорошо, господин Блейк, - сказал Эдингер, понижая голос. - На этот раз я прощаю вам вашу шутку Но помните, второй раз подшутить над собой я не позволю. Если вы хотите любоваться луной, покажите мне свои звезды. - Вы их увидите, господин обергруппенфюрер, - меланхолично произнес я. - Но вы должны понимать, что агентов, которых вы хотите иметь, нельзя просто перечислить из одного ведомства в другое, их надо подготовить и предупредить, если вы хотите иметь от них какую-либо пользу. Одно дело - хористы и совсем другое - солисты, имеющие каждый свою неповторимую индивидуальность. Никто не может продать меня, кроме меня самого! - Ну, хорошо, Блейк, хорошо, - сказал Эдингер, уже окончательно смягчаясь. - Мы верим вам и подождем, но только бросьте свою английскую фанаберию и не считайте нас детьми. Эдингер отступал, и я мог сейчас что-нибудь от него потребовать. - Наоборот, господин обергруппенфюрер, я буду вполне откровенен, - с готовностью произнес я. - Я даже буду просить вас о помощи. Я знаком не со всеми своими агентами, некоторые из них перешли ко мне еще от моего предшественника. Мне нужно лично проверить всю сеть, предстоят поездки, нужен подходящий шофер... Эдингер благосклонно улыбнулся. - Мы найдем вам... - О, нет, благодарю вас, - поспешил я отказаться от его любезности. - Шофер у меня есть, нужно только ваше указание оформить без лишних придирок необходимые документы. - А кто он? - поинтересовался Эдингер. - Эмигрант из Эстонии, - сказал я. - Некто Виктор Петрович Чарушин. - Русский? - подозрительно спросил Эдингер. - Я вам скажу правду, - сказал я с таким видом, точно Эдингер принудил меня к признанию. - Это как раз один из тех агентов, которыми вы интересуетесь, он работал у нас по связи и принесет немало пользы, если будет находиться при мне. - Англичанин? - быстро спросил Эдингер. - Да, англичанин, - подтвердил я. - Но я не хотел бы... - Я вас понимаю, - благосклонно согласился Эдингер. - В таком случае я могу пойти вам навстречу... Он пообещал на следующий же день дать распоряжение без всяких проволочек оформить для моего шофера документы, и мы расстались, довольные друг другом. На другой день я рассказал Янковской о своем визите. Она интересовалась моим посещением Эдингера во всех подробностях, и я, делясь с ней своими впечатлениями, с шутливой иронией отозвался между прочим и о показной роскоши хозяев, и о самой госпоже Эдингер. - Мещанство в самой махровой его разновидности! - Как сказать! - зло возразила Янковская. - Чего стоит один их абажур! - А что в нем особенного? - спросил я с недоумением. - По-моему, абажур как абажур, хотя действительно госпожа Эдингер очень им хвасталась! - Да ведь он из человеческой кожи! - воскликнула Янковская. - Их изготовляют в каком-то из лагерей, и за ними сейчас в Германии гоняются все модницы из самого лучшего общества! Я не сразу поверил... - Да-да! - выразительно сказала Янковская. - А если попадется кожа с татуировкой, бюварам и абажурам нет цены! Вот когда я вполне понял, что представляют собой эти супруги... Шакалы! Самые настоящие шакалы! Но Янковская тут же забыла об абажуре и перешла К обычным делам. Согласие Эдингера выдать Чарушину документы ей явно не понравилось, она, кажется, снова начала подозревать, не подослан ли он самим Эдингером; его брань по адресу девушек вызвала у нее только усмешку, а требование Эдингера демаскировать агентурную сеть Интеллидженс сервис заставило серьезно задуматься. - Эдингер повторяет ту же ошибку, которую совершил Блейк, он хочет владеть тем, что предназначено совсем не для него, - задумчиво сказала она. - Что ж, он сам лезет в петлю, которую не так уж трудно затянуть. Глава X. "ПРАВЬ, БРИТАНИЯ!" На первый взгляд жизнь в городе шла своим чередом: жители ходили на работу, прохожие заполняли улицы, торговали по-прежнему магазины. И все же Рига, казалось, существовала только для немцев: лишь они непринужденно расхаживали по улицам, сидели в ресторанах и кафе, громко смеялись и разговаривали на всех углах. Тем временем в городе шла и другая, странная и страшная жизнь. Молодых латышей насильно отправляли в Германию. Транспорт за транспортом с девушками и подростками уходил из Латвии. В застенках гестапо казнили всех, кого подозревали в симпатиях к коммунистам. Евреев убивали и сжигали в газовых камерах. Десятки тысяч евреев были замучены, казнены, сожжены, а их продолжали ловить и "обезвреживать". Коммунисты были уничтожены все до одного - об этом не раз писалось в приказах и листовках. Но коммунисты появлялись вновь и вновь, точно они были бессмертны. Заводы не давали продукции. Поезда с немецкими солдатами шли под откос. Распространялись подпольные газеты. Самолеты взрывались на аэродромах. Гитлеровские офицеры боялись ходить вечерами по улицам... Рига жила двойной жизнью, одна была наружная, показная, сравнительно благополучная; другая была наполнена непрекращающейся борьбой, смертью, отчаянием и надеждой. Но самым непостижимым в этой двойственной Риге было для меня мое собственное существование. Впервые за все свои тридцать лет я вел образ жизни ничего не делающего рантье. Железнов, который находился рядом со мной, был поглощен бурной и опасной деятельностью. Он исчезал по ночам и не появлялся по нескольку дней, делал множество дел и при всем этом успевал играть роль моего шофера. В сложном механизме, каким являлось организованное антифашистское подполье, он был одним из тех, кто очень способствовал слаженной работе всего подполья. Не знаю, было ли это врожденной способностью или у него постепенно выработались профессиональные навыки, но конспиратором Железнов был необыкновенным! Он ускользал от гестаповских ищеек с удивительной ловкостью. Не скажу, что гестапо держало меня и мою квартиру под неослабным надзором, но интерес ко мне со стороны полиции, разумеется, не ослабевал никогда. Тем не менее Железнову удавалось создавать у нее впечатление, что он всецело поглощен лишь специфическими делами английского резидента Блейка. О том, что делал Пронин, я говорить не берусь. Но если Железнов изо дня в день участвовал в делах, требовавших от него исключительной смелости и ловкости, Пронин, я думаю, делал еще больше. А я в это время неторопливо вставал по утрам, пил кофе, встречался с Янковской, фланировал по улицам. Я старался поменьше привлекать к себе внимания, боялся выдать себя, и мне казалось, что я совсем не гожусь в актеры. Иногда мы с Янковской ездили в гости ко всяким негодяям, которых давно пора было расстрелять. Время от времени я принимал своих девушек, снабжавших меня недорогой информацией. Впрочем, девушки отсеивались, они заходили все реже и реже, я не проявлял большого интереса ни к их сообщениям, ни к ним самим. Да, такова была внешняя сторона жизни, и если бы рядом не находился Железнов, если бы я не сознавал, что где-то поблизости находится Пронин, если бы мне не была ясна вся шаткость и зыбкость собственного моего положения, я бы мог вообразить себя персонажем какого-нибудь мещанского романа, перенесенным волею автора в прошлый век. За этот год я крепко подружился с Железновым, стал называть его Виктором, а он меня Андреем; мы были погодки и в главных своих направлениях жизнь наша текла одинаково. Сын питерского рабочего, погибшего на фронте в бою против Юденича, Виктор Железнов еще подростком познакомился с Прониным. После гибели отца тот как бы взял над мальчиком шефство. Виктор учился, очень много учился - на этот счет Пронин был суров. Получив образование, Виктор, всегда чуточку влюбленный в своего опекуна, пошел на работу в органы государственной безопасности, и в ранней юности, и в последующие годы Пронин во всем был для него примером. Меня интересовала история появления Пронина в Риге, и Железнов, хоть и не очень подробно, рассказал мне об этом. Когда командование решило заслать Пронина в тыл к гитлеровцам, план переброски вырабатывал он сам В часть он прибыл под фамилией Гашке; о том, кто это на самом деле, знали только командир, комиссар полка да командир роты, в которую был назначен Гашке. Пронин ждал подходящего случая. Таким он посчитал день, когда осколком снаряда был убит начальник штаба полка. Так как на эти же дни был намечен отход группы наших войск на новые позиции, Пронин получил приказы, которые через два дня должны были устареть, хорошенько запомнил дислокацию войск, которая через два дня должна была измениться, и собрался в путь. Проводить "перебежчика" прибыл начальник разведотдела армии. На тот случай, если бы у немцев оказался на нашей стороне какой-нибудь осведомитель, в целях полной дезинформации был пущен слух, что Гашке проник в штаб полка, убил начальника штаба и похитил секретные документы. Выждав, когда в постоянной перестрелке между противными сторонами наступило недолгое затишье, начальник разведотдела и Пронин вышли на линию расположения роты. Они стали за кустами жимолости. Пронин в последний раз измерил глазами расстояние, которое ему предстояло пробежать, пожал своему провожатому руку - в его лице он прощался со всем тем, ради чего шел рисковать своей жизнью, - шагнул было из-за кустов, и в этот миг немцы снова открыли стрельбу. Нет, не по перебежчику, его они не успели еще увидеть, и, однако, один из выстрелов поразил Пронина. Он покачнулся и прислонился к ветвям жимолости, которые не могли служить никакой опорой. - Вы ранены? - тревожно воскликнул начальник разведотдела, хотя это было очевидно без слов. - Кажется, - сказал Пронин. - Где-то под ключицей... - Ну, что ж, в таком разе пошли в госпиталь, - предложил начальник разведотдела. - Операция отменяется. - Ни в коем случае! - возразил Пронин. - Надо идти. - А как же рана? - спросил начальник разведотдела. - А может, она и послужит мне лучшей рекомендацией, - сказал Пронин. - Вы сами видите, обстановка не для госпиталя! - Не советую, товарищ Пронин, - сказал начальник разведотдела. - Может, еще и кость задета... - Ничего, сегодня командую я, разведчик должен уметь пользоваться обстоятельствами, рискну, - сказал Пронин. - Кланяйтесь там... Он поморщился, отстранил от себя ветку с багровыми волчьими ягодами, рванулся и побежал в сторону противника. С нашей стороны по перебежчику, разумеется, открыли стрельбу; стреляли, как это заранее было приказано, холостыми патронами, хотя для Пронина риск все равно был большой: и с той и с другой стороны кто-нибудь всегда мог пустить настоящую пулю. Немцы сразу поняли, кто к ним устремился, и прекратили обстрел. Остальное было понятно. Пронину удалось осуществить свой замысел. Он упал перед самыми позициями немцев, обессиленный, истекающий кровью, счастливый, что добежал до "своих". В нем погиб талантливый актер, в этом я убедился, наблюдая его в госпитале. С самим Прониным за всю зиму я встретился всего лишь один раз, да и это свидание навряд ли состоялось бы, если бы Эдингер не поставил меня, что называется, в безвыходное положение. Да, Эдингер становился все настойчивее, все чаще и чаще требовал он от меня реальных доказательств моего сотрудничества с немцами. От меня ждали многого и поэтому относились ко мне с известной снисходительностью, но в конце концов я должен был предъявить свою агентурную сеть и свои средства связи, именно это и должно было быть моим вкладом в фирму, именовавшуюся "Германский рейх". Как и следовало ожидать, Эдингер припер меня к стене. - Милейший Блейк, вы злоупотребляете нашей снисходительностью, - сказал он, пригласив меня как-то к себе. - Но больше мы не намерены ждать. Мы понимаем, что вашу агентуру надо подготовить для новых задач, серьезных агентов не перебрасывают из рук в руки, точно мячик, но ваши связи с Лондоном мы хотим теперь же взять под свой контроль. Я желаю, чтобы вы предъявили нам свою рацию. В среду или, скажем, в четверг вы дадите нам это доказательство своего сотрудничества или мне придется переправить вас в Берлин... Вечером я сообщил об этом требовании Железнову. - На этот раз господин обергруппенфюрер от вас, пожалуй, не отвяжется, - сказал Виктор. - Доложу начальству, что-нибудь да придумаем. На следующий день Виктор передал, что Пронин хочет со мной встретиться и назначает свидание в кинотеатре "Сплендид". Я пришел в назначенный день на последний сеанс (в это время всегда бывало мало публики: для хождения по городу после десяти часов требовались специальные пропуска), взял билет - двадцатый ряд, справа, - и ряд и сторона были названы заранее. Зал погрузился в темноту, сеанс начался, минут через двадцать кто-то ко мне подсел. - Добрый вечер, - тихо сказал Пронин. Он крепко пожал мою руку. - Ну, что случилось? Какую еще там рацию требует от вас Эдингер? Я повторил все, о чем уже рассказывал Железнову, и со всей возможной точностью изложил свой разговор с Эдингером. - Н-да, - задумчиво протянул Пронин, выслушав мой рассказ. - Предлог для отлучки придуман неплохо, но нетрудно было предвидеть, что немцы заинтересуются рацией... Судя по его тону, мне показалось, что Пронин укоризненно покачал головой, хотя я и не видел его в темноте. - Однако вам нельзя выходить из игры, придется бросить им эту подачку, - проговорил он. - Надо тянуть с немцами как можно дольше и ждать, ждать... - Чего? - спросил я, подавляя возникающее раздражение. - Не кажется ли вам, что я напрасно провожу время? Вокруг меня все бурлит, я чувствую, какой интенсивной жизнью живет Железнов, в то время как меня держат в состоянии какого-то анабиоза. - Не тревожьтесь, анабиоз скоро кончится... Спра