29.
Когда, гонимый роком и людьми,
Один, как привидение, брожу,
Кляну судьбу и небо, ночи, дни,
И утешенья слов не нахожу,
Богатства жажду, роскоши, друзей,
Чтоб в комплиментах утопал мой гений,
Хочу почёта, золотых цепей,
И много-много-много наслаждений;
А после презираю эти думы,
Нашёл, о чем мечтать, глупец, медведь;
Быть птицей; да! и от земли угрюмой
Взмыть в высоту, и в небе песни петь;
К тебе лечу, внизу леса, поля,
Свободней я любого короля.
30.
When to the sessions of sweet silent thought
I summon up remembrance of things past,
I sigh the lack of many a thing I sought,
And with old woes new wail my dear time's waste:
Then can I drown an eye, unused to flow,
For precious friends hid in death's dateless night,
And weep afresh love's long since cancell'd woe,
And moan the expense of many a vanish'd sight:
Then can I grieve at grievances foregone,
And heavily from woe to woe tell o'er
The sad account of fore-bemoaned moan,
Which I new pay as if not paid before.
But if the while I think on thee, dear friend,
All losses are restored and sorrows end.
30.
Когда взволнованный красивой думой,
Тревожу тень умчавшихся времён,
Вздыхаю о потерях жизни юной,
И боль утрат рождает новый стон:
Тогда печали нет конца и края,
Друзей я вспоминаю дорогих,
И снова о любимых я стенаю,
И плачу об утратах я своих:
Мне хочется на небо волком выть,
И пересчёт несчастий скажет сам,
Что горько мне придётся заплатить
По прежде неоплаченным счетам.
Но дружбой нашей я теперь согретый,
И все уходят горести и беды.
31.
Thy bosom is endeared with all hearts,
Which I by lacking have supposed dead,
And there reigns love and all love's loving parts,
And all those friends which I thought buried.
How many a holy and obsequious tear
Hath dear religious love stol'n from mine eye
As interest of the dead, which now appear
But things removed that hidden in thee lie!
Thou art the grave where buried love doth live,
Hung with the trophies of my lovers gone,
Who all their parts of me to thee did give;
That due of many now is thine alone:
Their images I loved I view in thee,
And thou, all they, hast all the all of me.
31.
В твоей груди - сердца моих друзей,
Которых мёртвыми считал напрасно,
В ней царствует любовь минувших дней,
И живы все, кто умерли ужасно.
Ты знаешь, сколько слёз, святых и горьких,
С любовью я пролил из моих глаз,
О, скольких пережил, оплакал скольких,
Но всех нашёл в груди твоей сейчас!
Ты - та могила, где живёт любовь,
Вместилище трофейных экспонатов,
Собранье мертвецов, оживших вновь;
И ценностей великих и богатых:
Люблю твоё лицо, в нём вижу их,
Они и ты - суть звуки слов моих.
32.
If thou survive my well-contented day,
When that churl Death my bones with dust shall cover,
And shalt by fortune once more re-survey
These poor rude lines of thy deceased lover,
Compare them with the bettering of the time,
And though they be outstripp'd by every pen,
Reserve them for my love, not for their rhyme,
Exceeded by the height of happier men.
O, then vouchsafe me but this loving thought:
'Had my friend's Muse grown with this growing age,
A dearer birth than this his love had brought,
To march in ranks of better equipage:
But since he died and poets better prove,
Theirs for their style I'll read, his for his love.
32.
Когда мой прах забудут небеса,
И кость, истлев, отдаст земле все соки,
Быть может, попадутся на глаза,
Тебе, мой друг, скупые эти строки,
И ты, сравнив их с лучшими стихами,
Увидишь рифм банальный перепляс,
Но знай: под пылью строк, обросших мхами,
Есть нежность слов в тебя влюблённых фраз.
О, может быть, с улыбкой молвишь ты:
"Зерно любви он сеял вместе с Музой,
Взошли ростки добра и красоты,
Рождённые от славного союза:
Теперь он умер, лучше есть поэты,
Я чту их стиль, чту в нём - любви заветы".
33.
Full many a glorious morning have I seen
Flatter the mountain-tops with sovereign eye,
Kissing with golden face the meadows green,
Gilding pale streams with heavenly alchemy;
Anon permit the basest clouds to ride
With ugly rack on his celestial face,
And from the forlorn world his visage hide,
Stealing unseen to west with this disgrace:
Even so my sun one early morn did shine
With all triumphant splendor on my brow;
But out, alack! he was but one hour mine;
The region cloud hath mask'd him from me now.
Yet him for this my love no whit disdaineth;
Suns of the world may stain when heaven's sun staineth.
33.
Луч солнца будит запад и восток,
Касаясь гор своей рукой чудесной,
Луга целует, и речной поток
Он золотит алхимией небесной;
Но скоро, смотришь, орды подлых туч
Скрывают лик властителя земного,
И мир несчастен, что не виден луч,
Исполненный игры огня златого:
И я когда-то полон был огня,
И солнца свет ласкал мой взор могучий;
Теперь, увы! всё скрылось от меня;
И надо мной теперь нависли тучи.
Твоя любовь, мой друг, ещё живёт;
И не закрыли тучи небосвод.
34.
Why didst thou promise such a beauteous day,
And make me travel forth without my cloak,
To let base clouds o'ertake me in my way,
Hiding thy bravery in their rotten smoke?
'Tis not enough that through the cloud thou break,
To dry the rain on my storm-beaten face,
For no man well of such a salve can speak
That heals the wound and cures not the disgrace:
Nor can thy shame give physic to my grief;
Though thou repent, yet I have still the loss:
The offender's sorrow lends but weak relief
To him that bears the strong offence's cross.
Ah! but those tears are pearl which thy love sheds,
And they are rich and ransom all ill deeds.
34.
Зачем же, обещая ясный день,
Позвал в дорогу без плаща и шляпы,
И допустил, чтоб тучи злая тень
Закрыла свет своей медвежьей лапой?
Да ладно б туча! ветер, ливень с градом
Обрушились на голову мою,
Чтоб стихла боль, какой бальзам мне надо,
Пусть скажет тот, кто подложил свинью:
Пускай твой стыд излечит мою боль;
Хоть ты змея, я всё ещё в надежде:
Да, грубый я медведь, а не король,
Но боль знакома даже и невежде.
А! Словно слёзы капли дождевые,
Излечат и простят грехи любые.
35.
No more be grieved at that which thou hast done:
Roses have thorns, and silver fountains mud;
Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud.
All men make faults, and even I in this,
Authorizing thy trespass with compare,
Myself corrupting, salving thy amiss,
Excusing thy sins more than thy sins are;
For to thy sensual fault I bring in sense--
Thy adverse party is thy advocate--
And 'gainst myself a lawful plea commence:
Such civil war is in my love and hate
That I an accessary needs must be
To that sweet thief which sourly robs from me.
35.
Не будем горевать о том, что было:
С шипами розы, с грязью серебро;
Затмения бывают у светила,
Моль портит мех и прочее добро.
Все ошибаются, со всеми я,
Сравни мои слова, найди ошибки,
Целебной мазью исцели себя,
И отпусти грехи мои с улыбкой;
Я чувствую, что где-то ошибаюсь -
Твой обвинитель я и адвокат -
Сам довод привожу и отвергаю:
Во мне любовь и злоба говорят,
Что соучастник я в проделках вора,
Готового меня ограбить скоро.
36.
Let me confess that we two must be twain,
Although our undivided loves are one:
So shall those blots that do with me remain
Without thy help by me be borne alone.
In our two loves there is but one respect,
Though in our lives a separable spite,
Which though it alter not love's sole effect,
Yet doth it steal sweet hours from love's delight.
I may not evermore acknowledge thee,
Lest my bewailed guilt should do thee shame,
Nor thou with public kindness honour me,
Unless thou take that honour from thy name:
But do not so; I love thee in such sort
As, thou being mine, mine is thy good report.
36.
Признаюсь, что мы оба раздвоились,
Хотя любовь одна у нас с тобой:
Тем бедам, что со мною приключились,
Ты помогаешь, добрый мой герой.
В нашей любви есть общее зерно
И есть у каждого своя досада;
Она беснуется, взрастая, но
Задуть не в силах огнь твоей лампады.
Я не могу всегда с тобою быть,
Как ни стремился б чувствами своими,
Любовь, наверное, ты хочешь скрыть,
Но разрушаешь собственное имя:
Не делай так; люблю тебя, ведь я -
Есть сторона хорошая твоя.
37.
As a decrepit father takes delight
To see his active child do deeds of youth,
So I, made lame by fortune's dearest spite,
Take all my comfort of thy worth and truth.
For whether beauty, birth, or wealth, or wit,
Or any of these all, or all, or more,
Entitled in thy parts do crowned sit,
I make my love engrafted to this store:
So then I am not lame, poor, nor despised,
Whilst that this shadow doth such substance give
That I in thy abundance am sufficed
And by a part of all thy glory live.
Look, what is best, that best I wish in thee:
This wish I have; then ten times happy me!
37.
Как радуется старость, когда видит
Энергию и подвиги детей,
Так я, судьбу-злодейку ненавидя,
Завидую правдивости твоей.
Богатый ум ли, красота ль твоя,
Все вместе или взятые отдельно,
Наследное богатство короля,
Вот что скажу тебе, мой друг бесцельный:
Я не завистник, не бедняк, не шут,
Я дух и тень, в эфире обитаю,
Но я твоё наследство берегу
И будущую славу разделяю.
Храню твой клад, возьми его обратно:
И счастлив буду я десятикратно!
38.
How can my Muse want subject to invent,
While thou dost breathe, that pour'st into my verse
Thine own sweet argument, too excellent
For every vulgar paper to rehearse?
O, give thyself the thanks, if aught in me
Worthy perusal stand against thy sight;
For who's so dumb that cannot write to thee,
When thou thyself dost give invention light?
Be thou the tenth Muse, ten times more in worth
Than those old nine which rhymers invocate;
And he that calls on thee, let him bring forth
Eternal numbers to outlive long date.
If my slight Muse do please these curious days,
The pain be mine, but thine shall be the praise.
38.
Как может Муза выдумать сюжет,
Пока ты дышишь, льётся слог сонета,
Но будет ли прекрасным его цвет,
Размноженный бульварною газетой?
Благодари себя за странность слова,
Коль буквы режут благородный взгляд;
Когда же ты поймёшь письмо немого,
Крик тихих знаков, пятен светлый ряд?
Десятой Музой будь, и девять старых
Сонетом превзойди в десятки раз;
И пусть твой звук возносится к Стожарам,
Высокий, вечный, чистый как алмаз.
Пусть Музы пропоют его на бис,
Я огорчусь, а ты получишь приз.
39.
O, how thy worth with manners may I sing,
When thou art all the better part of me?
What can mine own praise to mine own self bring?
And what is 't but mine own when I praise thee?
Even for this let us divided live,
And our dear love lose name of single one,
That by this separation I may give
That due to thee which thou deservest alone.
O absence, what a torment wouldst thou prove,
Were it not thy sour leisure gave sweet leave
To entertain the time with thoughts of love,
Which time and thoughts so sweetly doth deceive,
And that thou teachest how to make one twain,
By praising him here who doth hence remain!
39.
Какую песнь пропеть тебе в награду,
Когда ты часть меня же самого?
Сложу ли я прекрасную руладу?
Достойную вниманья твоего?
Наверно, нам раздельно надо жить,
И имена забудем мы друг друга,
Тогда смогу как надо восхвалить
Твоих достоинств ценные заслуги.
Разлука! изведи мученьем лютым,
Досуг тоскливый услади опять,
Чтоб время угостить приятным блюдом,
Дабы его немножко скоротать,
И чтоб ты понял, можно ль раздвоиться,
Чтоб наградить того, кто прочь умчится!
40.
Take all my loves, my love, yea, take them all;
What hast thou then more than thou hadst before?
No love, my love, that thou mayst true love call;
All mine was thine before thou hadst this more.
Then if for my love thou my love receivest,
I cannot blame thee for my love thou usest;
But yet be blamed, if thou thyself deceivest
By wilful taste of what thyself refusest.
I do forgive thy robbery, gentle thief,
Although thou steal thee all my poverty;
And yet, love knows, it is a greater grief
To bear love's wrong than hate's known injury.
Lascivious grace, in whom all ill well shows,
Kill me with spites; yet we must not be foes.
40.
Возьми мою любовь, да! всю возьми;
Любовь моя, ты больше или меньше?
Не исчерпать её, как ни стремись;
В тебе живёт любовь мужчин и женщин.
Не упрекну тебя, когда с любовью
Используешь любовь, весь мир любя;
Но горе, если, движимый злословьем,
Вкусив её, отвергнешь от себя.
Прощаю воровство своих соседей,
Хотя забрал ты всё, чем я владел;
Отныне же, клянусь, любовь медведя
Ужасней самых чёрных, грязных дел.
Мой светлый, добрый принц и лютый зверь,
Убей меня; мы не враги теперь.
41.
Those petty wrongs that liberty commits,
When I am sometime absent from thy heart,
Thy beauty and thy years full well befits,
For still temptation follows where thou art.
Gentle thou art and therefore to be won,
Beauteous thou art, therefore to be assailed;
And when a woman woos, what woman's son
Will sourly leave her till she have prevailed?
Ay me! but yet thou mightest my seat forbear,
And chide thy beauty and thy straying youth,
Who lead thee in their riot even there
Where thou art forced to break a twofold truth,
Hers by thy beauty tempting her to thee,
Thine, by thy beauty being false to me.
41.
Ошибки, совершенные свободой,
Желающей забыть учебный бред,
Вполне понятны в молодые годы,
Играют силы, и манит запрет.
Ты молод, и запрету уступаешь,
Красивый, и поэтому грешишь;
Но разве сердце женское не знаешь?
Ему всё мало, что не совершишь.
Твоя энергия меня тревожит,
И я браню шальную красоту,
Что, обещая счастие умножить,
Обманет и убьёт твою мечту,
Испытывает правду красота,
Но ложь - её природная черта.
42.
That thou hast her, it is not all my grief,
And yet it may be said I loved her dearly;
That she hath thee, is of my wailing chief,
A loss in love that touches me more nearly.
Loving offenders, thus I will excuse ye:
Thou dost love her, because thou knowst I love her;
And for my sake even so doth she abuse me,
Suffering my friend for my sake to approve her.
If I lose thee, my loss is my love's gain,
And losing her, my friend hath found that loss;
Both find each other, and I lose both twain,
And both for my sake lay on me this cross:
But here's the joy; my friend and I are one;
Sweet flattery! then she loves but me alone.
42.
Что ты красивый, это не беда,
Мне даже нравится, что ты красивый;
Но вот когда смысл жизни красота,
Я горько плачу и теряю силы.
Мой милый вор, тебя я извиняю:
Её ты любишь, ибо я люблю;
Меня красотка вором выставляет,
А ты страдаешь за любовь мою.
Убив тебя, убью мою любовь,
Убив её, разрушу сердце друга;
Если обоим выпущу я кровь,
Заноет сердце от морозной вьюги:
Но всё игра; и с другом я един;
Выходит, красотой любим один.
43.
When most I wink, then do mine eyes best see,
For all the day they view things unrespected;
But when I sleep, in dreams they look on thee,
And darkly bright are bright in dark directed.
Then thou, whose shadow shadows doth make bright,
How would thy shadow's form form happy show
To the clear day with thy much clearer light,
When to unseeing eyes thy shade shines so!
How would, I say, mine eyes be blessed made
By looking on thee in the living day,
When in dead night thy fair imperfect shade
Through heavy sleep on sightless eyes doth stay!
All days are nights to see till I see thee,
And nights bright days when dreams do show thee me.
43.
Когда прищурюсь, лучше видит глаз,
Неясный образ ясно различая;
А если сплю, то снов цветной рассказ
Опять к тебе забег свой устремляет.
И тень твоя, как солнце золотая,
Предметов выделяет силуэт,
Таким прекрасным светом освещая,
Что глаз слепого видит этот свет!
Как счастлив тот, чьи сбудутся мечты,
Кто днём узрит чудесный образ твой,
Раз тень твоей небесной красоты
Сквозь тень ночную видит и слепой!
День без тебя темнее темноты,
И ночь светлее дня, коль снишься ты.
44.
If the dull substance of my flesh were thought,
Injurious distance should not stop my way;
For then despite of space I would be brought,
From limits far remote where thou dost stay.
No matter then although my foot did stand
Upon the farthest earth removed from thee;
For nimble thought can jump both sea and land
As soon as think the place where he would be.
But ah! thought kills me that I am not thought,
To leap large lengths of miles when thou art gone,
But that so much of earth and water wrought
I must attend time's leisure with my moan,
Receiving nought by elements so slow
But heavy tears, badges of either's woe.
44.
Ах, если б мог дух мыслью обратиться,
Не знал бы остановок на пути;
К тебе, презрев пространство, я б пустился,
Лети, мой глупый дух, вперед лети.
Не одолеет плоть глухой ограды,
Что сторожит покой твоих земель;
Для мысли ж быстрокрылой нет преграды,
Через моря и земли - прямо в цель.
Но! Убивает мысль, что я не мысль,
И расстоянье велико до друга,
И над землёю мне не пронестись,
И занят мозг работой в час досуга,
Да, ничего мне разум не принёс,
Кроме печальных знаков, горьких слёз.
45.
The other two, slight air and purging fire,
Are both with thee, wherever I abide;
The first my thought, the other my desire,
These present-absent with swift motion slide.
For when these quicker elements are gone
In tender embassy of love to thee,
My life, being made of four, with two alone
Sinks down to death, oppress'd with melancholy;
Until life's composition be recured
By those swift messengers return'd from thee,
Who even but now come back again, assured
Of thy fair health, recounting it to me:
This told, I joy; but then no longer glad,
I send them back again and straight grow sad.
45.
Огнь очищающий, и лёгкий ветер,
В тебе живут стихии две мои;
Намеренье и мысль - стихии эти,
В круженье вихря быстрые огни.
Когда стихии быстрые послами
К тебе, любовь моя, отправлю я,
Оставив две другие сиротами,
Разрушится единая семья;
Пока не в равновесье, я томлюсь,
И сообщений жду от скороходов,
Пусть возвратятся и уверят пусть,
Что в здравье ты, и минули невзгоды:
Мне говорят, игра; но я не рад,
Послов шлю вновь, печалясь от шарад.
46.
Mine eye and heart are at a mortal war
How to divide the conquest of thy sight;
Mine eye my heart thy picture's sight would bar,
My heart mine eye the freedom of that right.
My heart doth plead that thou in him dost lie--
A closet never pierced with crystal eyes--
But the defendant doth that plea deny
And says in him thy fair appearance lies.
To 'cide this title is impanneled
A quest of thoughts, all tenants to the heart,
And by their verdict is determined
The clear eye's moiety and the dear heart's part:
As thus; mine eye's due is thy outward part,
And my heart's right thy inward love of heart.
46.
Глаза и сердце битвою смертельной
Добычу делят взгляда твоего;
Укрылось сердце стойкою барьерной,
Кроме границ не видя ничего.
И заявляет сердце, что ты в нём,
Ничьим глазам кристальным недоступный,
Но отвечает глаз, горя огнём,
И отрицает оговор преступный.
Тогда присяжных сердце нанимает,
Чтоб разобрать вопрос без плутовства,
И честных мыслей суд постановляет
Глазам и сердцу разделить права:
Итак; имеет право видеть око,
Пусть сердце - любит; ныне и без срока.
47.
Betwixt mine eye and heart a league is took,
And each doth good turns now unto the other:
When that mine eye is famish'd for a look,
Or heart in love with sighs himself doth smother,
With my love's picture then my eye doth feast
And to the painted banquet bids my heart;
Another time mine eye is my heart's guest
And in his thoughts of love doth share a part:
So, either by thy picture or my love,
Thyself away art resent still with me;
For thou not farther than my thoughts canst move,
And I am still with them and they with thee;
Or, if they sleep, thy picture in my sight
Awakes my heart to heart's and eye's delight.
47.
Мир заключили сердце и глаза,
Служить друг другу в пользе обоюдной:
Коль взор однажды исказит слеза,
Иль огорчится сердце мыслью трудной,
Пусть взор утешится картиной чудной,
Пусть прочь уйдёт сердечная гроза;
Гостя у сердца каждую минуту,
Его любовь разделят с ним глаза:
Прости, любовь, нелепые затеи,
Если обижу образ твой златой;
Ведь ты не дальше, чем мои идеи,
И с ними я ещё, они с тобой;
А если мысли спят, бодр стук сердечный,
Вновь радуя задумкой безупречной.
48.
How careful was I, when I took my way,
Each trifle under truest bars to thrust,
That to my use it might unused stay
From hands of falsehood, in sure wards of trust!
But thou, to whom my jewels trifles are,
Most worthy of comfort, now my greatest grief,
Thou, best of dearest and mine only care,
Art left the prey of every vulgar thief.
Thee have I not lock'd up in any chest,
Save where thou art not, though I feel thou art,
Within the gentle closure of my breast,
From whence at pleasure thou mayst come and part;
And even thence thou wilt be stol'n, I fear,
For truth proves thievish for a prize so dear.
48.
Я осторожен был перед дорогой,
И спрятал всех вещей своих запас,
А схрон укрыл я тайною глубокой
От лживых рук и вороватых глаз!
Но о тебе печалюсь, мой герой,
Достойный славных слов высокопарных,
Из лучших лучший попечитель мой,
Что станешь жертвою воров вульгарных.
Я чувствую, но за семью замками
Не скрыть твой образ в тайном сундуке,
В моей груди огонь, и его пламя
Твой свет хранит в прекрасном лепестке;
Боюсь, похитят пламя из груди,
И умыкнут тебя, того гляди.
49.
Against that time, if ever that time come,
When I shall see thee frown on my defects,
When as thy love hath cast his utmost sum,
Call'd to that audit by advised respects;
Against that time when thou shalt strangely pass
And scarcely greet me with that sun thine eye,
When love, converted from the thing it was,
Shall reasons find of settled gravity,--
Against that time do I ensconce me here
Within the knowledge of mine own desert,
And this my hand against myself uprear,
To guard the lawful reasons on thy part:
To leave poor me thou hast the strength of laws,
Since why to love I can allege no cause.
49.
Если наступит день, когда увижу
Твою суровость от моих грехов,
Когда твою любовь я вдруг обижу
Занудною нелепостью стихов;
Коль миг придёт, когда чужим ты станешь,
И мне при встрече даже не кивнёшь,
Когда любовь, которой прорастаешь,
Стихи осудит и найдёт в них ложь, -
До той поры, я спрячусь прямо здесь,
Среди барханов собственной пустыни,
И пусть моя рука оставит весть,
Чтоб защититься строчками живыми:
Оставь сонетов бедную тетрадь,
Коль не дано любви мне доказать.
50.
How heavy do I journey on the way,
When what I seek, my weary travel's end,
Doth teach that ease and that repose to say
'Thus far the miles are measured from thy friend!'
The beast that bears me, tired with my woe,
Plods dully on, to bear that weight in me,
As if by some instinct the wretch did know
His rider loved not speed, being made from thee:
The bloody spur cannot provoke him on
That sometimes anger thrusts into his hide;
Which heavily he answers with a groan,
More sharp to me than spurring to his side;
For that same groan doth put this in my mind;
My grief lies onward and my joy behind.
50.
Как тяжело узнать в конце пути,
Устав от тщетности борьбы жестокой
Что цели ты, увы, не смог найти:
"По-прежнему мой друг в стране далёкой!"
Губитель мой, нытьём мне надоевший,
Тупой работой утомил меня,
Как поступает всадник озверевший,
Что мучает несчастного коня:
Нельзя ускорить бег кровавой шпорой,
Рождает гнев наездника толчок;
На это конь ответит мне укором,
Тем тягостней, чем больше ноет бок;
Запомни стон и храп коней своих;
Вперёд, печаль, забавы - позади.
51.
Thus can my love excuse the slow offence
Of my dull bearer when from thee I speed:
From where thou art why should I haste me thence?
Till I return, of posting is no need.
O, what excuse will my poor beast then find,
When swift extremity can seem but slow?
Then should I spur, though mounted on the wind;
In winged speed no motion shall I know:
Then can no horse with my desire keep pace;
Therefore desire of perfect'st love being made,
Shall neigh--no dull flesh--in his fiery race;
But love, for love, thus shall excuse my jade;
Since from thee going he went wilful-slow,
Towards thee I'll run, and give him leave to go.
51.
Любовь простит наезднику обиды,
Когда примчусь я с вестью от тебя:
Зачем спешить, когда тебя я видел?
Не надо, всадник, гнать, вернулся я.
Простить обиды, жалкая скотина,
Когда твой бег улитки не быстрей?
Я ветру даже исхлестал бы спину;
Как стар ты стал, стремительный борей:
Нет скакуна, увы, чтоб вихрем мчался;
Пронёс бы ураганом он меня
И мощью -- неземною -- упивался;
Прости, любовь, несносного коня;
Вернулся конь, не хочет бег свой скорить,
Я сам к тебе пойду, не стану спорить.
52.
So am I as the rich, whose blessed key
Can bring him to his sweet up-locked treasure,
The which he will not every hour survey,
For blunting the fine point of seldom pleasure.
Therefore are feasts so solemn and so rare,
Since, seldom coming, in the long year set,
Like stones of worth they thinly placed are,
Or captain jewels in the carcanet.
So is the time that keeps you as my chest,
Or as the wardrobe which the robe doth hide,
To make some special instant special blest,
By new unfolding his imprison'd pride.
Blessed are you, whose worthiness gives scope,
Being had, to triumph, being lack'd, to hope.
52.
Итак, я как богач, что ключ хранит
От сундуков с несметными дарами,
Но, хоть игра брильянтов веселит,
Не каждый час я пользуюсь ключами.
И оттого, что редко прихожу,
Игрой любуюсь редкой, величавой,
Так будни ценят карнавала шум,
И ценит камень красота оправы.
Ты как сундук мой, временем хранимый,
Или как шкаф, в котором сорок шуб,
Но близок уже час неумолимый
Восторженного блеска медных труб.
Ты счастлив широтой своих пределов,
Своих триумфов и желаний смелых.
53.
What is your substance, whereof are you made,
That millions of strange shadows on you tend?
Since every one hath, every one, one shade,
And you, but one, can every shadow lend.
Describe Adonis, and the counterfeit
Is poorly imitated after you;
On Helen's cheek all art of beauty set,
And you in Grecian tires are painted new:
Speak of the spring and foison of the year;
The one doth shadow of your beauty show,
The other as your bounty doth appear;
And you in every blessed shape we know.
In all external grace you have some part,
But you like none, none you, for constant heart.
53.
Ты тень какой субстанции, что светом
Твоей игры наполнен миллион?
Ведь тень одна у каждого предмета,
А ты - один, кто в каждом отражён.
Представь Адониса, и тенью странной
Он будет имитации твоей;
Елены лик, царицы чужестранной,
Есть отражение твоих теней:
Поговорим об осени и мае;
Тень прелести твоей видна в весне,
И созревает в добром урожае;
Мы тень твою встречаем в каждом дне.
Ты всех красот счастливейший венец,
Твой звук в биенье лёгком всех сердец.
54.
O, how much more doth beauty beauteous seem
By that sweet ornament which truth doth give!
The rose looks fair, but fairer we it deem
For that sweet odour which doth in it live.
The canker-blooms have full as deep a dye
As the perfumed tincture of the roses,
Hang on such thorns and play as wantonly
When summer's breath their masked buds discloses:
But, for their virtue only is their show,
They live unwoo'd and unrespected fade,
Die to themselves. Sweet roses do not so;
Of their sweet deaths are sweetest odours made:
And so of you, beauteous and lovely youth,
When that shall fade, my verse distills your truth.
54.
Воистину, прекрасней красота
В узоре правды, свежестью блистая!
Красива роза, но её нектар
Красивый вид прекрасно дополняет.
Красивый вид и сладость аромата
К цветам влекут цветочного жука,
И, наслаждаясь дуновеньем сада,
Жучок резвится в глубине цветка:
Но, оттого, что увядает цвет,
И век измерен каждому созданью,
Жучок умрёт. Но запах розы нет;
Цветочный куст хранит благоуханье:
Мой юный друг, так твой весёлый вид
Сонет, когда увянешь, сохранит.
55.
Not marble, nor the gilded monuments
Of princes, shall outlive this powerful rhyme;
But you shall shine more bright in these contents
Than unswept stone besmear'd with sluttish time.
When wasteful war shall statues overturn,
And broils root out the work of masonry,
Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn
The living record of your memory.
'Gainst death and all-oblivious enmity
Shall you pace forth; your praise shall still find room
Even in the eyes of all posterity
That wear this world out to the ending doom.
So, till the judgment that yourself arise,
You live in this, and dwell in lover's eyes.
55.
Ни мрамору, ни камням пирамид
Не пережить энергии сонета;
Исчезнет позолота царских плит,
Но ты играй в лучах златого света.
Когда война низвергнет монументы,
И славу принцев уничтожит бой,
Меч Марса и кровавые фрагменты,
Как страшный сон, забудет род людской.
Но смертный хлад и неприязнь забвенья
Ты избежишь; и будет образ твой
В глазах людей любого поколенья,
И сохранится в памяти земной.
До дня суда ты будешь жить в веках,
Средь строк моих, и в любящих сердцах.
56.
Sweet love, renew thy force; be it not said
Thy edge should blunter be than appetite,
Which but to-day by feeding is allay'd,
To-morrow sharpen'd in his former might:
So, love, be thou; although to-day thou fill
Thy hungry eyes even till they wink with fullness,
To-morrow see again, and do not kill
The spirit of love with a perpetual dullness.
Let this sad interim like the ocean be
Which parts the shore, where two contracted new
Come daily to the banks, that, when they see
Return of love, more blest may be the view;
Else call it winter, which being full of care
Makes summer's welcome thrice more wish'd, more rare.
56.
Взбурли, любовь, взбурли; и с новой силой
Остри металл, и аппетит умножь,
Достаток дней сегодняшних унылых
Пусть, кровь пуская, взрежет острый нож:
Так, так, любовь; ты ныне насыщаешь
Обилием морщин голодный глаз,
Смотри опять! ты просто убиваешь
Свой вечный дух как вялый дикобраз.
Сегодня хмурый день, а завтра новый,
И между ними - целый океан,
На вёсла! в путь! и океан суровый
Переплыви, отважный капитан.
Иначе зимний холод сменит лето,
Встречай его, сбылась мечта поэта.
57.
Being your slave, what should I do but tend
Upon the hours and times of your desire?
I have no precious time at all to spend,
Nor services to do, till you require.
Nor dare I chide the world-without-end hour
Whilst I, my sovereign, watch the clock for you,
Nor think the bitterness of absence sour
When you have bid your servant once adieu;
Nor dare I question with my jealous thought
Where you may be, or your affairs suppose,
But, like a sad slave, stay and think of nought
Save, where you are how happy you make those.
So true a fool is love that in your will,
Though you do any thing, he thinks no ill.
57.
Я разве раб твой, чтоб ловить минуту
И угождать вниманью твоему?
Я трачу время на тебя, зануду,
А для чего, никак я не пойму.
Не жалко мне бесчисленных часов,
Прошедших, господин мой, в ожиданье,
Слуга хороший вытерпеть готов
Разлуки боль и холодность прощанья.
Из ревности не смею я спросить,
Ты где сейчас, и с кем ведёшь сраженье,
Бездельник я, я не могу продлить
Счастливой юности твоей мгновенье.
Так глупая любовь, живя в неволе,
Всё делает, не думая о боли.
58.
That god forbid that made me first your slave,
I should in thought control your times of pleasure,
Or at you