Павел и снабженец. -- А если не успеем? -- спросил снабженец. -- А? -- Отстань, ну тя! -- обозлился Павел. -- Трухнул уже? Пошел снег. Поначалу сыпал сухой и мелкий, потом по­валил густо, хлопьями. Все пространство от земли до неба наполнилось тихим шорохом. Так продолжалось недолго. Стал дергать нехолодный ве­тер, и с каждым разом порывы его крепчали. Через десять минут вверху загудело. -- Так, -- сказал снабженец, останавливаясь. Но оба его спутника молча продолжали идти вперед. Снабженец догнал их. Ветер сперва кружил: то в спину толкал, то с боков. По­том наладился встречный -- в лоб. В ушах засвистело, в лицо полетели тысячи маленьких холодных пуль. Дорогу перемело; ноги то и дело вязли в сугробе. Павел раза три отбегал в сторону, пропадая во тьме. По­являлся и кричал бодро: -- Верно идем! А идти становилось все труднее. Ветер ревел, бил людей холодными мокрыми ладонями, пытался свалить с ног. Ввер­ху нечто безобразно огромное, сорвавшееся с цепей, бесно­валось, рыдало, выло... Снабженец путался в длинной дохе, падал. Один раз упал и потерял рукавицу. -- Э-э! -- заорал он, ползая в снегу -- Подождите! К нему подошел Федор. Долго вместе искали рукавицу. Нашли. Федор помог снабженцу подняться. Павел топтался на снегу кругами -- хотел понять: на до­роге они или сбились. -- Где же пасека-то твоя?! -- не скрывая раздражения, крикнул снабженец. -- Будет и пасека! Все будет... -- ответил Павел. -- Терпе­ние! -- Он надолго пропал в темноте. Федор и снабженец стояли рядом, спинами к ветру. -- Трепач он, -- сказал снабженец. Федор повернул к нему голову. -- Я говорю, сбился он! -- повторил снабженец. Федор промолчал. Он знал это. Неожиданно рядом появился Павел. -- Так, братики!.. -- Он коротко и невесело хохотнул. -- Маленько того... заблудились! -- Как? -- спросил снабженец. -- Но я направление примерно знаю. Надо идти. -- Как заблудились?! -- опять спросил снабженец. -- "Как! Как!" -- озверел Павел. -- Пасека должна быть, а ее нету, вот как! Заладил, блохастый! -- Ты что, смеешься, что ли? -- Пошли! -- скомандовал Павел. -- Главное, идти, не стоять. Я направление знаю: на ветер надо идти. Федор послушно двинулся вперед -- на ветер. -- Да куда идти?! Куда идти?! -- перекрывая вой ветра, за­орал снабженец. -- Вы что, маленькие, что ли?! Ему не ответили. Двое удалялись от него. Он догнал их, схватился за полушубок Федора, быстро заговорил: -- Надо счас в снег зарыться, переждать!.. Я слышал, так делают. Мы же пропадем иначе. Выбьемся из сил и пропа­дем! Он же не знает, куда идти!.. Федор, не оборачиваясь, крикнул: -- Ничо, шагай! С полчаса медленно, с отчаянным злым упорством шли навстречу ветру, проваливаясь по колено в снег. Ветер неистовствовал. Павел остановился наконец, долго соображал, бессмыс­ленно вглядываясь в ревущую тьму. -- Ну?! -- крикнул Федор. -- Придется выходить на тракт. На деревню можем не по­пасть -- ни черта не видно! Сворачиваем! -- распорядился он. -- Сволочь! -- громко сказал снабженец. Это услышали; Павел повернулся и пошел было к нему, но Федор подтолкнул его вперед. -- Дерьмо собачье, -- проворчал Павел. Опять трое, перегнувшись пополам, медленно побрели по целику. Ветер теперь бил слева. Еще прошло какое-то время. -- Я больше не могу! -- заявил снабженец. -- Все! Остановились. -- Как это не можешь? -- спросил Павел. -- Не могу! Ясно?.. -- Снабженец глотнул ветра, закаш­лялся. -- Надо же... кха-кха-кха!.. Надо ж понимать, идиоты! Никуда нам не выйти! -- Он сел на снег и согнулся в новом приступе кашля. -- Я зароюсь в снег и пережду. К нему подошел Павел. Склонился. -- Идти надо, чего ты слюни-то распустил! Куда заро­ешься, дура сырая?.. Замерзнешь тут, как кочерыжка, и все. Он на сутки зарядил, не меньше. Идти надо! -- - Уйди от меня, трепач! -- взвизгнул снабженец и заматерился. Павел облапил его, стал поднимать. -- Пойде-ешь!.. Как Исусик пойдешь у меня, ухажер су­чий. Я те зароюсь... Снабженец отчаянно упирался, хрипло, всхлипами ды­шал... Плюнул в лицо Павлу. -- Гад! Завел!.. Павел развернулся и навесил снабженцу в челюсть. Тот упал в снег. Федор, стоявший до этого в сторонке, подошел к ним, оттолкнул Павла. Взяв снабженца за грудки, поднял. -- Кому сказано: идти! А то, если я разок вмажу, от тебя одна доха останется. Шагай! Снабженец покорно пошел. -- Погоди, -- сказал Федор. -- Давай твою доху, а сам на­девай мой полушубок -- легче будет. Снабженец молча снял доху, надел легкий, удобный в ходьбе полушубок. Павел вышел вперед... И опять пошли. Часа в четыре ночи Павел остановился, расстегнул полу­шубок, вытряхнул из-за пазухи снег, сказал без особой ра­дости: -- Буланово -- собак слышно. -- Он устал смертельно. Постучались в крайнюю избу. Их спросили из-за двери, кто они, откуда... Павел назвал себя, Федора. Им сказали, что не знают таких. Павел заорал: -- Вы что, с ума там посходили?! Люди подыхают, а они допрос учинили! -- Вышибай дверь, -- робко и устало посоветовал снаб­женец. Их впустили. В избе выяснилось: это не Буланово, а зверосовхоз "Маяк". Павел аж присвистнул. -- Какого кругаля дали! Снабженец осторожно отряхивался у порога. Федор снял доху, повесил на стену. Снабженец снял ее, вынес в сенцы и там долго отряхивал с нее снег. -- Водки теперь, конечно, не достать? -- спросил Павел. -- Какая водка! -- воскликнул хозяин, зевая и кутаясь в одеяло -- в избе выстыло. Из-за его спины выглядывала не­довольная заспанная жена. -- Я б счас сам с удовольствием похмелился. -- Ну, нет так нет. На нет, говорят, и спроса нет, -- груст­но согласился Павел. Снабженец долго устраивал доху на вешалку, потом при­сел на припечье. -- Давай спать, Федор, -- сказал Павел. -- Небось не простынем. Они расстелили на полу полушубки, легли, не раздеваясь. Хозяин дал им укрыться свой тулуп. Снабженец залез на печку. Погасили свет. -- Стретили Новый год, -- вздохнул Павел. -- Язви тя в душу. Буран колотил по крыше дома. В печной трубе тоскливо завывало. Во дворе, под окнами, скулила собака. Громко хлопали ворота -- когда входили, забыли их закрыть. -- Ворота-то... черти вы такие, -- сказал хозяин. -- Рас­хлещет теперь. Пришельцы промолчали -- никому не хотелось идти за­крывать ворота. Минут десять лежали тихо. -- Слышь, на печке! -- строго сказал Павел. -- У тебя есть водка. В карманах, в дохе. Я видел вчера. Мы же отдадим тебе... -- Была, -- откликнулся негромко снабженец. -- Потерял я ее. Выронил. Павел повернулся на бок и затих. С печки послышалось ровное посапывание. Павел не­слышно поднялся, подошел к дохе снабженца и стал шарить по карманам -- искал водку. Водки действительно не было. В одном кармане он наткнулся на какой-то странный колю­чий предмет. Павел вытащил его, зажег спичку -- то была маленькая капроновая елочка, увешанная крошечными иг­рушечками. Елочка была мокрая и изрядно помятая у осно­вания. У крестовинки прикреплена бумажка, и на ней напи­сано печатными буковками: "Нюсе, моей голубушке. От Мити". -- Положь на место, -- сказал вдруг снабженец с печки. Павел положил елочку в карман дохи, лег. -- К Нюрке опять пошел? -- спросил он. -- Не твое дело. -- "Митя", -- передразнил Павел. -- Какой же ты Митя? Ты уж, слава те Господи, целый Митька. -- Огурцов Укроп Помидорыч, -- зачем-то сказал Федор. И хмыкнул. -- До чего ушлый народ! -- возмутился Павел. -- Залезет вот такой гад в душу с разными словами -- и все, и полный хозяин там... -- Пошли вы к черту! -- громко сказал снабженец. -- Че­го вы злитесь-то, как собаки? -- Да хватит вам, -- заворчал хозяин. -- Нашли время разговаривать. Дайте доспать нормально. Замолчали. Хозяин через три минуты захрапел. -- А то злятся все, как собаки, -- сказал снабженец с печ­ки. -- Не глянется, что лучше вас живу? Павел и Федор не сразу нашлись, что на это ответить. -- Закрой варежку, -- сказал наконец Павел. -- Ворюга. -- Ты меня поймал, чтоб так говорить? -- повысил голос снабженец. Чувствовалось, что он привстал. -- Я тебя по походке вижу. -- Нет, ты поймал меня? -- Сдался ты мне -- ловить тебя. А от Нюрки тебя, поган­ца, отвадим, заранее говорю. Придешь седня, мы там погово­рим. -- Да какое ваше дело?! -- почти закричал снабженец. Проснулся хозяин. -- Ну, ребята, -- сердито заговорил он, -- пустил вас как добрых людей, так вы теперь соснуть не даете. Чего вы орете-то? Что, дня не хватает для разговоров ваших дурацких? Замолчали. Долго лежали так. -- Как собаки накинутся... -- шепотом сказал снабженец. -- Гад, -- тоже шепотом сказал Павел. -- "Милой голу­бушке..." Голубчик нашелся. Я тя седня в деревне приголублю. Федор хохотнул в рукав. -- Мужики, у вас совесть есть или нету? -- совсем зло сказала хозяйка. -- Вы что?! -- Все, спим, -- серьезно сказал Павел. -- Давай спать, Федор. Скоро все заснули, К утру буран улегся. Павел с Федором проспали; снабженца в избе уже не было. -- Ушел, -- сказал хозяин. Выпили с хозяином две бутылки водки и пошли навеселе в Буланово. Двенадцать километров отшагали незаметно. В Буланове завернули еще в чайную, еще подкрепились... Совсем хорошо стало на душе. -- Пошли к Нюрке зайдем? -- предложил Павел. -- Поглядим на их... -- Пошли, -- согласился Федор. -- Мне все же охота поговорить с им, -- не терпелось Павлу -- Доху надел... Сука! А я полушубок не мог взять: по шестьдесят восемь рублей привозили, не мог занять ни у кого. А что я, хуже его работаю?! -- Павел кричал и размахи­вал руками. -- Что я, хуже его?! Федор молчал. Нюра ждала гостей... Только не этих. Сидела в прибран­ной избе -- нарядная, хорошая. Стол был застелен камчат­ной скатертью; на нем стоял начищенный самовар -- и все пока, больше ничего. В избе было празднично. -- А где он? -- сразу спросил Павел. -- Кто? -- Этот гусь... В дохе-то? Нюра покраснела. -- Никого здесь нету. Вы чего? -- Не пошел, -- сказал Федор. -- Он обратно в город уехал. -- А-а... струсил! -- Павел был доволен. Стал рассказы­вать Нюре: -- Шли ночью с твоим... ухажером. Елочку тебе нес, гад такой. И главное, написал: "От голубчика Мити". Я говорю: если, говорю, я тебя еще раз увижу у Нюрки, ноги повыдергаю. Ты, говорю, недостойный ее! Ты же так ез­дишь -- лишь бы время провести, а ей мужа надо. Да не тако­го мозгляка, а хорошего мужика! -- Не замечал Павел, как меняется в лице Нюра, слушая его. -- А ты гони его, если он еще придет! Гони метлой поганой! Митя мне, понимаешь... Федор смотрел на Нюру. Молчал. -- Спасибо, Павел, -- сказала Нюра. -- Ты мне скажи, когда он придет... -- Спасибо тебе. Позаботился. А то сидишь одна -- и ни­кому-то до тебя нету дела. А ты вот пришел... позаботил­ся... -- Нюра отвернулась к окну, кашлянула. -- А чего? -- не понял Павел. -- Ничего. Спасибо... -- Голос Нюры задрожал. Она вы­терла уголком платка слезы. -- Пошли, -- сказал Федор. -- А ты чего, Нюр? -- все хотел понять Павел. -- Пошли, -- опять сказал Федор. И подтолкнул Павла к двери. Вышли. -- А чего она? -- Зря, -- сказал Федор. -- Не надо было. -- Чего она, обиделась, что ли? Федор не ответил. -- Ей же, понимаешь, делаешь лучше, она -- в слезы. Бабье! -- Трепесся много, -- сказал Федор. -- Как сорока на колу. У вас все в роду трепачи были. Балаболки. -- А ты-то чо? -- Павел приостановился от неожиданности. Федор как шагал, так продолжал шагать. -- Федор! -- крикнул Павел. -- Пошли, у меня пара буты­лок дома есть. Пошли? Федор свернул в свой переулок -- не оглянулся. Павел постоял еще немного в раздумье. Плюнул в серд­цах и тоже пошел домой. -- Пошли вы все!.. Им же, понимаешь, лучше делаешь, а они... строют из себя. Я же виноват, понимаешь. Народ! OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Классный водитель Весной, в начале сева, в Быстрянке появился новый па­рень -- шофер Пашка Холманский. Сухой, жилистый, лег­кий на ногу. С круглыми изжелта-серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом, рябоватый, с крутой ломаной бровью, не то очень злой, не то красивый. Смахивал на какую-то птицу. Пашка был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел по Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада. В Быстрянку он попал так. Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай воз­вращался из города на колхозном "газике". Посреди дороги у них лопнула рессора. Прохоров, всласть наругавшись с шо­фером, стал голосовать попутным машинам. Две не остано­вились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу -- Куда? -- До Быстрянки. -- А Салтон -- это дальше или ближе? -- Малость ближе. А что? -- Садись до Салтона. Дорогу покажешь. -- Поехали. Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука -- на штурвале, левая -- локтем -- на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу, задумчиво щурился. Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился. -- Ты еще головы никогда не ломал? -- спросил Прохо­ров. -- А?.. Ничего. Не трусь, дядя. Главное в авиации что? -- улыбнулся шофер. Улыбка простецкая, добрая. -- Главное в авиации -- не трепаться, по-моему. -- Нет, не то. -- Парень совсем отпустил штурвал и полез в карман за папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит. Прохоров стиснул зубы и отвернулся. В этот момент полуторку основательно подкинуло. Про­хоров инстинктивно схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера. -- Ты!.. Авиатор! Парень опять улыбнулся. -- Уважаю скорость, -- признался он. Прохоров внимательно посмотрел в глаза парню: парень чем-то нравился ему. -- Ты в Салтон зачем едешь? -- В командировку. -- На сев, что ли? -- Да... помочь мужичкам надо. Хитрый Прохоров некоторое время молчал. Закурил тоже. Он решил переманить шофера в свой колхоз. -- В сам Салтон или в район? -- В район. Деревня Листвянка... Хорошие места тут у вас. -- Тебя как зовут-то? -- Меня-то? Павлом. Павел Егорыч. -- Тезки с тобой, -- сказал Прохоров. -- Я тоже по батьке Егорыч. Поехали ко мне, Егорыч? -- То есть как? -- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я тоже председатель. Листвянка -- это дыра, я тебе должен сказать. А у нас деревня... -- Что-то не понимаю: у меня же в командировке ска­зано... -- Да какая тебе разница?! Я тебе дам такой же доку­мент... что ты отработал на посевной -- все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз дол­жок имеется. А? -- Клуб есть? -- спросил Пашка. -- Клуб? Ну как же! -- Сфотографировано. -- Что? -- Согласен, говорю! Пирамидон. Прохоров заискивающе посмеялся. -- Шутник ты... (Один лишний шофер да еще с машиной на посевной -- это пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч. -- Стараюсь. Значит, клубишко имеется? -- Имеется, Паша. Вот такой клуб -- бывшая церковь! -- Помолимся, -- сказал Пашка. Оба -- Прохоров и Пашка -- засмеялись. Так попал Павел Егорыч в Быстрянку. Жил Пашка у Прохорова. Быстро сдружился с хозяйкой, женой Прохорова, охотно беседовал с ней вечерами. -- Жена должна чувствовать! -- утверждал Пашка, с удо­вольствием уписывая жирную лапшу с гусятиной. -- Правильно, Егорыч, -- поддакивал Ермолай, согнув­шись пополам, стаскивая с ноги тесный сапог. -- Что это за жена, которая не чувствует? -- Если я прихожу домой, -- продолжал Пашка, -- так? -- усталый, грязный -- то-се, я должен первым делом видеть энергичную жену. Я ей, например: "Здорово, Маруся!" Она мне весело: "Здорово, Павлик! Ты устал?" -- А если она сама, бедная, наработается за день, то отку­да же у нее веселье возьмется? -- замечала хозяйка. -- Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч? -- Абсолютно! -- поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками. В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда. Сдержанно веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым ворогом, в хромовых сапогах-вытяжках, в воен­ной новенькой фуражке, из-под козырька которой русой хмелиной завивался чуб. -- Как здесь население... ничего? -- равнодушно спросил он у одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами тан­цующих: хотел знать, какое он произвел впечатление на "местное население". -- Ничего, -- ответил парень. -- А ты, например, чего такой кислый? -- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? -- обиделся парень. Пашка миролюбиво оскалился: -- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить. -- Смотри, как бы тебе самому не навели тут. -- Ничего. -- Пашка подмигнул парню и продолжал рас­сматривать девушек и ребят в зале. Его тоже рассматривали. Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое, недружелюбное поначалу волновало его. Больше всего, ко­нечно, интересовали девки. Танец кончился. Пары расходились по местам. -- Что за дивчина? -- спросил Пашка у того же парня; он увидел Настю Платонову, местную красавицу. Парень не захотел с ним разговаривать, отошел. Заиграли вальс. Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился ей и громко сказал: -- Предлагаю на тур вальса! Все подивились изысканности Пашки; на него стали смотреть с нескрываемым веселым интересом. Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо; Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку. Закружились. Настя была несколько тяжела в движениях, ленива. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже перестали танцевать -- смотрели на него. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе и кру­жился, кружился... Но окончательно он доконал публику, когда, отойдя несколько от Насти, но не выпуская ее руки из своей, пошел с приплясом. Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда-то выше "мест­ного населения" с таким видом, точно хотел сказать: "Это еще не все. Будет когда-нибудь настроение -- покажу кое-что. Умел когда-то". Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно. -- Ну и трепач ты! -- весело сказала она, глядя в глаза Пашке. Пашка ухом не повел. -- Откуда ты такой? -- Из Москвы, -- небрежно бросил Пашка. -- Все у вас там такие? -- Какие? -- Такие... воображалы. -- Ваша серость меня удивляет, -- сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных загадочных глаз Насти. Настя тихо засмеялась. Пашка был серьезен. -- Вы мне нравитесь, -- сказал он. -- Я такой идеал давно искал. -- Быстрый ты. -- Настя в упор посмотрела на Пашку. -- Я на полном серьезе! -- Ну и что? -- Я вас провожаю сегодня до хаты. Если у вас, конечно, нет какого-нибудь другого хахаля. Договорились? Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой. Паш­ка не обратил на это никакого внимания. Вальс кончился. Пашка проводил девушку до места, опять изящно покло­нился и вышел покурить с парнями в фойе. Парни косились на него. Пашка знал, что так бывает всегда. -- Тут поблизости забегаловки нигде нету? -- спросил он, подходя к группе курящих. Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо. -- Вы что, языки проглотили? -- Тебе не кажется, что ты здесь слишком бурную дея­тельность развил? -- спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца. -- Нет, не кажется. -- А мне кажется. -- Крестись, если кажется. Парень нехорошо прищурился. -- Выйдем на пару минут... потолкуем? Пашка отрицательно качнул головой. -- Не могу. -- Почему? -- Накостыляете сейчас ни за что... Потом когда-нибудь потолкуем. Вообще-то чего вы на меня надулись? Я, кажется, никому еще на мозоль не наступал. Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились. Пока разговаривали, заиграло танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что, кажется, у них дело идет к свадьбе. Пашка внима­тельно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему го­ворят. Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился. -- Посмотрим, кто кого сфотографирует, -- сказал он и поправил фуражку. -- Где он? -- Кто? -- Инженеришка. -- Его нету сегодня. -- Я интеллигентов одной левой делаю. Танго кончилось. Пашка прошел к Насте. -- Вы мне не ответили на один вопрос. -- На какой вопрос? -- Я вас провожаю сегодня до хаты? -- Я одна дойду. Спасибо. Пашка сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза его опять смотрели серьезно. -- Поговорим, как жельтмены. -- Боже мой, -- вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала. Пашка смотрел ей вслед. Слышал, как вокруг него сочув­ственно посмеивались. Он не чувствовал позора. Только ста­ло больно под ложечкой. Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба. На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще прежнего: попросил у Прохорова вышитую рубаху, перепо­ясал ее синим шелковым пояском с кистями, надел свои диа­гоналевые синие галифе, бостоновый пиджак -- и появился в здешней библиотеке. (Настя работала библиотекарем, о чем Пашка заблаговременно узнал.) -- Здравствуйте! -- солидно сказал он, входя в простор­ную избу, служившую и библиотекой, и избой-читальней одновременно. В библиотеке была только Настя, и у стола сидел моло­дой человек, смотрел "Огонек". Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому знакомому. Пашка подошел к ее столу и начал спокойно рассматри­вать книги -- на Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с "Огоньком" и есть тот самый инженер, жених Насти. -- Почитать что-нибудь? -- спросила Настя, несколько удивленная тем, что Пашка не узнал ее. -- Да, надо, знаете... -- Что хотите? -- Настя невольно перешла на "вы". -- "Капитал" Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал. Парень отложил "Огонек" и посмотрел на Пашку. Настя хотела засмеяться, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержала смех. -- Как ваша фамилия? -- Холманский Павел Егорыч. Год рождения тысяча де­вятьсот тридцать пятый, водитель-механик второго класса. Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно искоса разглядывал ее. Потом оглянулся. Инженер наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка растерялся и... подмигнул ему. -- Кроссвордами занимаемся? Инженер не сразу нашелся что ответить. -- Да... А вы, я смотрю, глубже берете. -- Между прочим, Гена, он тоже из Москвы, -- сказала Настя. -- Ну?! -- Гена искренне обрадовался. -- Вы давно оттуда? Расскажите хоть, что там нового. Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал. -- Спасибо, -- сказал он Насте. Подошел к столу швыр­нул толстый том, протянул Гене руку. -- Павел Егорыч. -- Гена. Очень рад! -- Москва-то? -- переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. -- Шумит Москва, шумит... -- И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: -- Люблю смешные журналы! Особенно про алкоголиков -- так разри­суют всегда... -- Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы? -- Из Москвы-то? -- Пашка перелистнул страничку жур­нала. -- А я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спу­тала. -- Вы же мне вчера в клубе сами говорили! -- изумилась Настя. Пашка глянул на нее. -- Что-то не помню. Настя посмотрела на Гену, Гена -- на Пашку. Пашка разглядывал картинки. -- Странно, -- сказала Настя. -- Значит, мне приснилось. -- Бывает, -- согласился Пашка, продолжая рассматри­вать журнал. -- Вот пожалуйста -- очковтиратель, -- сказал он, подавая журнал Гене. -- Кошмар! Гена улыбнулся. -- Вы на посевную к нам? -- Так точно. -- Пашка оглянулся на Настю: та с интере­сом разглядывала его. Пашка отметил это. -- Сыграем в пеш­ки? -- предложил он инженеру -- В пешки? -- удивился инженер. -- Может, в шахматы? -- В шахматы скучно, -- сказал Пашка (он не умел в шах­маты). -- Думать надо. А в пешечки раз, два -- и готово. -- Можно и в пешки, -- согласился Гена и посмотрел на Настю. Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним. -- За фук берем? -- спросил Пашка. -- Как это? -- За то, что человек прозевает, когда ему надо рубить, берут пешку, -- пояснила Настя. -- А-а... Можно брать. Берем. Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две, спрятал за спиной. -- В какой? -- В левой. -- Ваша не пляшет. -- Ходил первым Пашка. -- Сделаем так, -- начал он, устроившись удобнее на сту­ле: выражение его лица было довольное и хитрое. -- Здесь курить, конечно, нельзя? -- спросил он Настю. -- Нет, конечно. -- По -- что? -- нятно! -- Пашка пошел второй. -- Сдела­ем некоторый пирамидон, как говорят французы. Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал против этого. -- Погоди! Ну так же нельзя, слушай... зачем же подска­зывать? -- Ты же неверно ходишь! -- Ну и что! Играю-то я. -- Учиться надо. Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро. -- Вон той, Гена, крайней, -- опять не стерпела Настя. -- Нет, я не могу так! -- возмутился Гена. -- Я сам только что хотел этой, а теперь не пойду принципиально. -- А чего ты волнуешься-то? Вот чудак! -- Как же мне не волноваться? -- Волноваться вредно, -- встрял Пашка и подмигнул не­заметно Насте. Настя покраснела. -- Ну и проиграешь сейчас! Принципиально. -- Нет, зачем?.. Тут еще полно шансов сфотографировать меня, -- снисходительно сказал Пашка. -- Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить. -- Теперь проиграл, -- с досадой сказала Настя. -- Занимайся своим делом! -- обиделся Гена. -- Нельзя же так в самом деле. Отойди! -- А еще инженер. -- Настя встала и пошла к своему месту. -- Это уже... не остроумно. При чем тут инженер-то? -- Боюсь ему понравиться-а, -- запела Настя и ушла в глубь библиотеки. -- Женский пол, -- к чему-то сказал Пашка. Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим голосом: -- Я проиграл. -- Выйдем покурим? -- предложил Пашка. -- Пойдем. В сенях, закуривая, инженер признался: -- Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вме­шивается. -- Ничего, -- неопределенно сказал Пашка. -- Давно здесь? -- Что? -- Я, мол, давно здесь живешь-то? -- Живу-то? Второй месяц. -- Жениться хочешь? Инженер с удивлением глянул на Пашку. -- На ней? Да. А что? -- Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя? Инженер вконец растерялся. -- Любит?.. По-моему, да. Помолчали. Пашка курил и сосредоточенно смотрел на кончик сигареты. Инженер хмыкнул и спросил: -- Ты "Капитал" действительно читаешь? -- Нет, конечно. -- Пашка небрежно прихватил губами сигаретку -- в уголок рта, сощурился, заложил ладони за по­ясок, коротким, быстрым движением расправил рубаху. -- Может, в кинишко сходим? -- А что сегодня? -- Говорят, комедия какая-то. -- Можно. -- Только это... пригласи ее... -- Пашка кивнул на дверь библиотеки, нахмурился участливо. -- Ну а как же! -- тоже серьезно сказал инженер. -- Я сей­час зайду к ней... поговорю... -- Давай, давай! Инженер ушел, а Пашка вышел на крыльцо, облокотился о перила и стал смотреть на улицу. ... В кино сидели вместе все трое. Настя -- между инже­нером и Пашкой. Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте и взял ее за руку. Настя молча отняла руку и отодвину­лась. Пашка как ни в чем не бывало стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал осторожно искать руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва слышно шеп­нула на ухо: -- Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб. Пашка моментально убрал руку. Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже шепотом сказал: -- У меня сердце разрывается, как осколочная граната. Настя тихонько засмеялась. Пашка опять начал искать ее руку. Настя обратилась к Гене: -- Дай я пересяду на твое место. -- Загораживают, да? Эй, товарищ, убери свою голову! -- распорядился Пашка. Впереди сидящий товарищ "убрал" голову. -- Теперь ничего? -- Ничего, -- сказала Настя. В зале было шумно. То и дело громко смеялись. Пашка согнулся в три погибели, закурил и стал торопли­во глотать сладкий дым. В светлых лучах отчетливо закучеря­вились синие облачка. Настя толкнула его в бок: -- Ты что? Пашка погасил папироску... Нашел Настину руку, с си­лой пожал ее и, пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене: -- Пусть эту комедию тигры смотрят. На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Мед­ленно пошел домой. Дома, не раздеваясь, прилег на кровать. -- Ты чего такой грустный? -- спросил Ермолай. -- Да так... -- сказал Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил: -- Интересно, сейчас женщин воруют или нет? -- Как это? -- не понял Ермалай. -- Ну как раньше... Раньше ведь воровали? -- А-а! Черт его знает! А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства. -- Это конечно. Я так просто, -- согласился Пашка. Еще немного помолчал. -- И статьи, конечно, за это никакой нет? -- Наверно. Я не знаю, Павел. Пашка встал с кровати, заходил по комнате. О чем-то со­средоточенно думал. -- В жизни раз бывает восемна-адцать лет, -- запел он вдруг. -- Егорыч, на -- рубаху. Сэнк-ю! -- Чего вдруг! -- Так. -- Пашка скинул вышитую рубаху Прохорова, надел свою. Постоял посреди комнаты, еще подумал. -- Сфотографировано, Егорыч! -- Ты что, девку какую-нибудь надумал украсть? -- спро­сил Ермолай. Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу. Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел где-то движок. Пашка вошел в РТС, где стояла его машина. Во дворе РТС его окликнули. -- Свои, -- сказал Пашка. -- Кто свои? -- Холманский. -- Командировочный, что ль? -- Ну. В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой. -- Ехать, что ль? -- Ехать. -- Закурить имеется? -- Есть. Закурили. -- Дождь, однако, ишо будет, -- сказал дед и зевнул. -- Спать клонит в дождь. -- А ты спи, -- посоветовал Пашка. -- Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот... Пашка прервал словоохотливого старика: -- Ладно, батя, я тороплюсь. -- Давай, давай. -- Старик опять зевнул. Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС. Он знал, где живет Настя -- у самой реки над обрывом. Днем разговорились с Прохоровым, и он показал Пашке этот дом. Пашка запомнил, что окна горницы выходят в сад. Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платановых собака или нет? На улицах в деревне никого не было. Даже парочки по­прятались. Пашка ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда-нибудь. Подъезжая к Настиному дому, он совсем почти сбросил газ, вылез из кабины. Мотор не заглушил. -- Так, -- негромко сказал он и потер ладонью грудь: он волновался. Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Сердце Пашки громко заколотилось. "Только бы собаки не было". Он кашлянул, осторожно потряс забор -- во дворе молча­ние. Тишина. Каплет с крыши. "Ну, Пашка... или сейчас в лоб получишь, или..." Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал сзади приглушенное ворчание своей верной полуторки, свои шаги и громкую капель. Весна исходила соком. Пахло погребом. Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про во­семнадцать лет, одну и ту же фразу: "В жизни раз бывает во­семнадцать лет". Он весь день сегодня пел эту песню. Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел дух. "Одна она тут спит или нет?" -- возник новый вопрос. Он вынул фонарик, включил и направил в окно. Желтое пятно света поползло по стенкам, вырывая из тьмы отдель­ные предметы: печка-голландка, дверь, кровать... Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову -- Настя. Не испугалась. Легко вскочила и пошла к окну в одной ночной рубашке. Пашка выключил фонарик. Настя откинула крючки и раскрыла окно. Из горницы пахнуло застойным сонным теплом. -- Ты что? -- спросила она негромко. Голос ее насторо­жил Пашку -- какой-то отчужденный. "Неужели узнала?" -- испугался он. Он хотел, чтобы его принимали пока за другого. Он молчал. Настя отошла от окна. Пашка включил фонарик. Настя прошла к двери, закрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь. "Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе". Пашка услышал запах ее волос. В голову ударил горячий туман. Он отстранил ее и полез в окно. -- Додумался? -- сказала Настя слегка потеплевшим го­лосом. "Додумался, додумался, -- думал Пашка. -- Сейчас будет цирк". -- Ноги-то вытри, -- сказала Настя, когда Пашка влез в горницу и очутился с ней рядом. Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую, мягкую. Так сдавил, что у ней лопнула на рубашке какая-то тесемка. -- Ох, -- глубоко вздохнула Настя, -- что ж ты делаешь? Шальной!.. Пашка начал ее целовать. И тут что-то случилось с Нас­тей: она вдруг вывернулась из его объятий, отскочила, судо­рожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель. "Все. Конец". Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его фотогра­фировать. Он отошел на всякий случай к окну. Вспыхнул свет. Настя настолько была поражена, что по­началу не сообразила, что стоит перед посторонним челове­ком почти нагая. Пашка ласково улыбнулся ей. -- Испугалась? Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке. Не успел он подумать о чем-либо, как ощутил на левой щеке сухую горячую пощечину. И тотчас такую же -- на правой. Потом некоторое время стояли друг против друга, смот­рели... У Насти от гнева расцвел на щеках яркий румянец. Она была поразительно красива в эту минуту. "Везет инженеру", -- невольно подумал Пашка. -- Сейчас же убирайся отсюда! -- негромко приказала Настя. Пашка понял, что она не будет кричать -- не из таких. -- Побеседуем, как жельтмены, -- заговорил Пашка, за­куривая. -- Я могу, конечно, уйти, но это банально. Это се­рость. -- Он бросил спичку в окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что Настя возьмет в руки какой-нибудь тяжелый предмет и снова пред­ложит убираться. От волнения Пашка стал прохаживаться по горнице -- от окна к столу и обратно. -- Я влюблен, так. Это факт, а не реклама. И я одного только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу легко стать Героем Социалистического Труда. Надо только сказать мне об этом. И все. Зачем же тут аплодисменты устраивать? Со­бирайся и поедем со мной. Будем жить в городе. -- Пашка остановился. Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он лю­бил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил. Она поняла это. ~ Какой же ты дурак, парень, -- грустно и просто сказа­ла она. -- Чего ты мелешь тут? -- Она села на стул. -- Натво­рил делов и еще философствует, ходит. Он любит!.. -- Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: запла­кала. -- Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю? -- Настя рез­ко повернулась к нему -- в глазах слезы. Она была на редкость, на удивление красива. И тут Паш­ка понял: никогда в жизни ему не отвоевать ее. Всегда у него так: как что чуть посерьезнее, поглубже -- так не его. -- Чего ты плачешь? -- Да потому, что вы только о себе думаете... эгоисты не­счастные! Он любит! -- Она вытерла слезы. -- Любишь, так уважай хоть немного, а не так... -- Что же я такого сделал? В окно залез -- подумаешь! Ко всем лазят... -- Не в окне дело. Дураки вы все, вот что. Тот дурак то­же... весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался. -- Как уезжать? Куда? -- Пашка понял, кто этот дурак. -- Куда... Спроси его! Пашка нахмурился. -- На полном серьезе? Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло. -- Собирайся! -- приказал он. Настя вскинула на него удивленные глаза. -- Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что такое любовь человеческая. -- Сиди уж... не трепись! -- Послушайте, вы!.. Молодая, интересная... -- Пашка приосанился. -- Мне можно съездить по физиономии, так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит -- не трепись? -- Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая... -- Наплевать. Одевайся. На -- кофту! Пашка снял со спинки стула кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности. Пашка опять заходил по горнице. -- Из-за чего же это он приревновал? -- спросил он не без самодовольства. -- Танцевали... ему сказал кто-то. Потом в кино шепта­лись. Он же дурак набитый. -- Что же ты не могла ему объяснить? -- Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду. Пашка остановился. -- Считаю до трех: раз, два... А то целоваться полезу! -- Я те полезу! Что ты ему скажешь? -- Я знаю что! -- А я к чему там? -- Надо. -- Да зачем? -- Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка. Настя надела кофту, туфли. -- Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас... Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу. Полуторка ворчала на хозяина. -- Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам. Пашке эта новая нежданная роль нравилась. Настя залезла в кабину -- Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то? -- Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем... -- Ну до чего ты, Павел... -- Что? -- строго спросил Пашка. -- Ничего. -- То-то. -- Пашка со скрежетом всадил скорость и по­ехал. ... Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно. -- Кто это? -- Я. -- Кто я? -- Пашка. Павел Егорыч. Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления, уставился на него. Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами. -- Грустные стихи сочиняешь? -- Я не понимаю, слушай... -- Поймешь. -- Пашка сел к столу, отодвинул локтем бу­маги. -- Любишь Настю? -- Слушай!.. -- Инженер начал краснеть. -- Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда -- она в маши­не сидит. -- Где? В какой машине? -- На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет. Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Его­рыч, опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как-то сразу устал. Опять некстати вспомнились надоевшие слова: "В жизни раз бывает..." В груди противно заболело. Вошли инженер с Настей. Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто собирался сказать напутственное слово. -- Все? -- спросил он. -- Все, -- ответил инженер. Настя улыбнулась. -- Вот так, -- сердито сказал Пашка. -- Будьте здоро­вы. -- Он поше