его существ. Оставляя когтями глубокие царапины на полу, он двинулся на стаю. Теперь уже все существа, за исключением тех, что лежали на полу, бросились прочь от Охотника. Охотник остановился и присел. Затем задрал голову и издал протяжный, трубный звук - клич победы и вызова, древний, до сего момента неизвестный ему клич предков, которым давным-давно оглашались плавучие пески и снега родной далекой планеты. Тоннель очистился, и в нем уже не было странного зловония, как в том месте, где он очнулся; напротив, запахи сухого чистого воздуха напомнили ароматы дома... Тех мест, где когда-то раса древних воинов, его раса, билась не на жизнь, а на смерть с ныне почти забытыми чешуйчатыми созданиями, которые оспаривали у Охотников власть над планетой. А затем запахи тоннеля, и его теснота, и резкость ярких огней, отражаемых стенами, развеяли ощущение другого времени и места, и он снова встал и неуверенно огляделся. Где-то вдалеке сбегались двуногие существа, и воздух стал пасмурным и вязким от обрывков мыслей, потоками накатывающих со всех сторон. - Оборотень? - К лестнице, Охотник. Пробирайся к лестнице. - Лестница? - Дверь. Закрытое отверстие. То, над которым надпись. Маленький квадратик с красными буквами. - Вижу. Но дверь твердая. - Толкни ее. Она откроется. Толкай руками, а не телом. Не забудь - руками. Ты так редко ими пользуешься, что забываешь о них вообще. Охотник прыгнул к двери. - Руками, болван! Руками! Охотник ударил дверь телом. Она подалась, и он быстро проскользнул в щель. Теперь Охотник находился в небольшой комнате, и через пол этой комнатки вниз уходила дорожка из узких уступов. Должно быть, это и есть лестница. Он двинулся по ней, наступая на ступеньки сперва осторожно, потом, приноровившись, все быстрее. Они привели его в другую комнату, где тоже были ступеньки. - Оборотень! - Вниз, вниз, вниз. Ты должен пройти три такие лестницы. Затем через дверь выйти в комнату, большую комнату. В ней будет много существ. Иди прямо, никуда не сворачивая, пока слева не увидишь большое отверстие. Пройдешь в него и окажешься на улице. - Улице? - На поверхности планеты. Надо выбираться из пещеры, где мы сейчас находимся. Пещеры здесь располагаются на поверхности. Охотник двинулся вниз по лестнице. От каждого предмета, от каждого квадратного сантиметра пола отдавало густым металлическим привкусом страха. Если мы отсюда выберемся, думал Охотник, если мы только отсюда выберемся... Он почувствовал, как по коже набухающей тяжестью неуверенности и сомнения ползут мурашки страха. - Оборотень? - Вперед, вперед. У тебя отлично получается. Охотник сбежал по третьей лестнице и остановился перед дверью. Он встал в боевую стойку, выдвинул руки. Затем сгруппировался и бросился на дверь. - Оборотень, слева? Отверстие будет слева? - Да. Вытянутые руки Охотника ударили в дверь и распахнули ее. Его тело, словно снаряд из катапульты, влетело в помещение, в котором были и испуганные вопли, и широко открытые рты, и быстро передвигающиеся существа, и отверстие слева. Развернувшись, он бросился туда. Снаружи в этот проход входила новая стая существ - странных созданий, населяющих эту планету, одетых в искусственные шкуры. Они тоже закричали на него, подняли зажатые в руках черные предметы, и оттуда брызнули резкие вспышки огня, струи острых запахов. Что-то, ударившись о металл совсем рядом с ним, отлетело в сторону с низким гудящим звуком, еще что-то с хрустом вгрызлось в дерево. Но Охотник уже не мог остановиться. Он ворвался в толпу существ, и тело его вновь вибрировало от раскатов старинного боевого клича. Охотник находился среди врагов какой-то миг, а затем прорвался через стаю и устремился к выходу из огромной пещеры. Из-за спины доносился треск разрывов, и какие-то маленькие, но тяжелые и очень быстро летящие предметы выбивали осколки из пола, по которому он бежал. Наверное, сейчас ночь, подумал Охотник, потому что в небе светило множество далеких звезд, но ни одной крупной звезды не было видно, и он обрадовался им, потому что не мог себе представить планету без звездного купола. И еще были запахи, но уже другие, не столь горькие и резкие, как в здании, а более приятные и мягкие. Охотник добежал до угла, завернул и, помня слова Оборотня, побежал дальше. Побежал, наслаждаясь движением, ровным, гладким перекатыванием мускулов, ощущением твердой почвы под подушечками лап. Только сейчас у него впервые появилась возможность вобрать в себя первые данные об этой планете. Складывалось впечатление, что это весьма оживленное место. И весьма необычное. Например, кто и когда слышал, чтобы планету застилали полом? А здесь пол тянулся от края пещеры вдаль, к горизонту. Пещеры, поднимающиеся от поверхности ввысь, светились желтыми квадратиками огней. Перед другими, на маленьких огороженных площадках, стояли металлические или каменные изображения обитателей планеты. Чем это можно объяснить? - изумлялся Охотник. Может быть, гадал он, когда эти существа умирают, они превращаются в металл и камень, и их оставляют стоять там, где они умерли? При этом многие существа, обращенные в металл и камень, были больше натуральной величины. Может быть, создания эти имеют самые разные размеры и превращению в металл или камень подвергаются лишь самые крупные особи? Живых обитателей планеты, по крайней мере поблизости, было немного. Но по поверхности покрытия двигались, и очень быстро, металлические формы, впереди у них горели глаза. Формы издавали гудящий звук и выбрасывали позади себя струю воздуха. Из них тоже исходили волны мысли и ощущение жизни, но такой жизни, у которой не один, а несколько разумов, и эти волны были тихими и спокойными, а не исполненными ненависти и страха, как те, что окружали его в пещере. И это казалось удивительным, но Охотник убедил себя, что было бы странно, если бы на планете существовал только один-единственный вид жизни. А пока он обнаружил вид, который передвигался на двух задних ногах и состоял из протоплазмы, и металлические объекты, перемещавшиеся очень быстро и целенаправленно, испускали из глаз лучи света и содержали не один мозг, а несколько. А еще до этого, припомнил Охотник, той сырой жаркой ночью он почуял и множество других форм жизни, почти или совсем не обладающих интеллектом, крохотные узелки материи. - Охотник! - Да, Оборотень. - Справа от тебя деревья. Высокие растения на фоне неба. Беги туда. Деревья помогут нам спрятаться. - Эти существа пустятся за нами в погоню? - Думаю, что да. - Наш разум должен стать единым. Все, что знаешь ты, должно быть известно и мне, Охотнику. - Добеги до деревьев, - сказал Оборотень, - тогда у нас появится время. Охотник обогнул громаду уходящей в небо пещеры и оказался на широкой твердой полосе, ведущей к деревьям. С мягким шелестом, напоминающим порыв ветра, из темноты вынырнуло одно из металлических созданий с горящими глазами. Изменив направление движения, оно устремилось прямо на него, и тогда Охотник действительно помчался, словно подхваченный волной ужаса. Ноги его мелькали с такой скоростью, что сливались в сплошное пятно, тело скользило над блестящей поверхностью покрытия, уши прижались к голове, а хвост вытянулся позади, будто шлейф от реактивного двигателя. - Ну, вперед, паршивый волк! - погонял Оборотень. - Быстрее, драный шакал! Давай, бешеная лисица! 13 Главврач был человеком спокойным и дружелюбным. Трудно представить, чтобы он мог стучать кулаком по столу. Но сейчас он делал именно это. - Вы мне вот что скажите! - ревел он. - Какой дурак позвонил в полицию? Мы бы и сами с этим разобрались! На кой черт нам полиция? - Я полагаю, - сказал Даниэльс, - что тот, кто позвонил в полицию, считал, что без этого не обойтись. В коридоре было полно искусанных людей. - Мы бы о них позаботились, - сказал главврач. - Это наша работа. Мы бы позаботились о ним, а потом разобрались бы во всем. - Поймите, сэр, - сказал Гордон Барнс, - все были перепуганы. Волк в... Главврач взмахом руки заставил Барнса замолчать и обратился к сиделке: - Мисс Грегерсон, вы первая увидели эту тварь? Девушка все еще была бледна и напугана, но кивнула: - Я вышла из палаты, а он был в коридоре. Волк. Я уронила поднос, закричала и побежала... - Вы уверены, что это был волк? - Да, сэр. - Но откуда такая уверенность? Это ведь могла быть и собака. - Доктор Уинстон, - сказал Даниэльс, - вы пытаетесь все запутать. Какая разница, волк это был или собака? Главврач сердито зыркнул на него и раздраженно взмахнул рукой. - Ладно, - сказал он. - Ладно. Будьте любезны задержаться, доктор Даниэльс, я хотел бы побеседовать с вами. Остальные могут идти. Они остались в комнате вдвоем, другие вышли за дверь. - А теперь, Майк, - предложил главврач, - давайте присядем и попытаемся договориться до чего-то путного. Блейк был вашим пациентом, не так ли? - Да. Вы знакомы с ним, доктор. Это человек, которого нашли в космосе. Замороженным и запрятанным в капсулу. - Да, знаю, - сказал Уинстон. - Какое он имел отношение ко всему этому? - Я не уверен, но подозреваю, что он-то и был волком, - ответил Даниэльс. Уинстон поморщился. - Ну-ну, - сказал он. - Вы ведь не думаете, что я в это поверю. Ваши слова означают, что Блейк, скорее всего, был оборотнем. - Вы читали сегодняшние вечерние газеты? - Нет, не читал. А какая связь между газетами и тем, что тут случилось? - Возможно, и никакой. Но я склоняюсь к мысли... - Даниэльс осекся. Господи, подумал он, это чересчур фантастично. Такого просто быть не могло. Хотя только этим и можно объяснить случившееся на третьем этаже час назад. - Доктор Даниэльс, к какой мысли вы склоняетесь? Если у вас есть какие-то сведения, сделайте милость, выкладывайте. Вы, разумеется, понимаете, что это для вас значит. Слишком много славы, и славы дурной. Сенсационной. А больница не может позволить себе сенсационности. И думать не хочу о том, как сейчас все это подается в газетах и по трехмернику. А еще будет и полицейское расследование. Они уже шастают по зданию, беседуют с людьми, с которыми не имеют права беседовать, и задают вопросы, которые лучше бы не задавать. Скорее всего, нам теперь не отвертеться от слушаний в конгрессе. Космическая Служба вцепится нам в глотку, желая узнать, что стряслось с Блейком, с этой их гордостью и детищем. Не могу же я сказать им, Даниэльс, что он превратился в волка! - Не в волка, сэр. А в чуждое нам существо, похожее на волка. Вспомните: полиция утверждала, что это был волк, из плеч которого торчали руки. - Никто этого не подтвердил, - прорычал главврач. - Полиция была в панике. Открыть пальбу прямо в вестибюле! Одна из пуль пролетела в каком-то дюйме от сестры приемного покоя и вонзилась в стену над самой ее головой. Эти люди были испуганы, они и сами не знают, что видели. Что вы там говорили про чуждое существо? Даниэльс глубоко вздохнул. - Сегодня на слушаниях по вопросам биоинженерии свидетель по имени Люкас показал, что он раскопал старые отчеты, в которых говорится о том, как два столетия назад была изготовлена пара искусственных людей. По его утверждению, бумаги эти он нашел в делах Космической Службы. - Почему у них? Почему отчеты такого рода... - Погодите, - сказал Даниэльс. - Вы еще не слышали и половины. Эти люди были андроидами с незамкнутыми цепями. - Господи боже! - вскричал Уинстон. Он смотрел на Даниэльса тусклым взглядом. - Давнишний принцип оборотня! Организм, способный превращаться во все, что угодно. Существует древний миф... - По-видимому, это был не миф, - мрачно произнес Даниэльс. - Два андроида действительно были синтезированы и отправлены в космос на исследовательских разведывательных кораблях. - И вы думаете, что Блейк - один из них? - Да, я так думаю. Сегодня Люкас показал, что они улетели, и с тех пор летописи молчат о них. Нет никаких упоминаний об их возвращении. - Это просто бессмыслица, - возразил Уинстон. - Боже мой, прошло двести лет. Если б тогда сделали исправных андроидов, сейчас мир кишел бы ими. Нельзя же выпустить всего двух, а потом похерить весь проект. - Можно, - отвечал Даниэльс. - Если с этими двумя ничего не получилось. Давайте допустим, что не вернулись не только андроиды, но и корабли, на которых они полетели. Может быть, они просто исчезли и больше не подавали о себе вестей. Тогда не только не стали бы делать новых андроидов, но и засунули бы отчет о неудаче подальше. Вряд ли Космослужба хотела, чтобы кто-нибудь докопался до него. - Но там не могли знать, что исчезновение кораблей как-то связано с андроидами. В старину, да и сейчас, корабли, бывает, не возвращаются. Даниэльс покачал головой: - Один корабль - возможно. С одним кораблем может случиться все что угодно. Но два корабля, имеющие нечто общее, два корабля с андроидами на борту... Туг любой сразу предположит, что причиной мог быть андроид. Или что андроид создал какие-то условия... - Все это не внушает мне доверия. Я не хочу связываться с Космической Службой. Им вряд ли понравится, если мы попытаемся свалить все на них. Так или иначе, я не вижу связи между этой историей и превращением Блейка в волка, как вы считаете. - Я уже говорил вам, что это не волк, - поправил его Даниэльс. - Это инопланетное существо, похожее на волка. Допустим, принцип оборотня сработал не так, как они рассчитывали. Предполагалось, что андроид примет облик инопланетного существа, переработает данные, полученные от плененного инопланетянина, и проживет какое-то время в его шкуре. Потом постороннюю информацию сотрут, и он вновь станет гуманоидом, готовым к превращению во что-нибудь еще. Но допустим, что... - Понятно, - сказал Уинстон. - Допустим, что это не сработало. Допустим, что постороннюю информацию стереть не удалось. Допустим, что андроид остался одновременно и человеком, и инопланетянином. Два существа в одном, и он по желанию способен становиться любым из них. - Именно так я и думаю, сэр, - сказал Даниэльс. - Но это не все. Мы сняли электроэнцефалограмму Блейка, и она показала, что у него как бы не один разум, а больше. В линиях мозга видны тени других разумов. Уинстон поднялся из-за стола и принялся мерить шагами комнату. - Надеюсь, что вы ошибаетесь, - сказал он. - Я думаю, что ошибаетесь. Это безумие... - Но это единственное, чем можно объяснить случившееся, - настаивал Даниэльс. - Но один факт мы так и не можем объяснить. Блейка нашли замороженным, в капсуле. И никаких следов корабля. Никаких обломков. Как быть с этим? - Никак, - ответил Даниэльс. - Мы не можем знать, что случилось. Говоря об обломках, вы подразумеваете, что корабль был уничтожен, но мы не знаем, так ли это. Даже если и так, за двести лет обломки разлетелись бы далеко друг от друга. Может, некоторые из них находились недалеко от капсулы, но их не заметили. В космосе так бывает. Если предмет не отражает света, вы его не разглядите. - Вы думаете, команда могла догадаться о том, что произошло с Блейком, заморозить его и, сунув в капсулу, катапультировать в пространство? Что это была единственная возможность избавиться от него, не замарав рук? - Не знаю, сэр. У нас слишком широкий простор для догадок, и мы не способны с уверенностью определить, какая из них верна. Если команда поступила так, как вы сказали, и избавилась от Блейка, почему тогда не вернулся корабль? Объяснив одно, вы тут же сталкиваетесь с необходимостью объяснить что-то другое, а потом, возможно, и третье, и четвертое... По-моему, это безнадежное дело. Уинстон прекратил вышагивать по комнате, вернулся к столу и сел в кресло. Он протянул руку к аппарату связи: - Как звали человека, дававшего показания? - Люкас. Доктор Люкас. Имени не помню. Оно должно быть в газетах. Оператор на коммутаторе наверняка знает его. - По-моему, стоит пригласить сюда и сенаторов, если они смогут прийти. Гортон. Чандлер Гортон. А кто второй? - Соломон Стоун. - Хорошо, - сказал Уинстон. - Посмотрим, что они об этом думают. Они и Люкас. - И Космическую Службу, сэр? - Нет. Не сейчас. Сначала надо узнать побольше, а уж потом связываться с Космослужбой. 14 Щебенка предательски осыпалась под лапами Охотника, словно не желая пускать его к пещере, но все же ему удалось подняться и втиснуться в щель, а затем и повернуться головой к выходу. Теперь, когда его бока и спина были защищены, он впервые ощутил себя более или менее в безопасности, при этом отдавая себе отчет, что безопасность его - всего лишь иллюзия. Вполне вероятно, даже сейчас обитатели этой планеты продолжают охоту за ним, и тогда очень скоро они начнут прочесывать этот район. Ведь то металлическое создание - оно наверняка заметило его и неспроста бросилось за ним, рассекая воздух и высвечивая его горящими глазами. От воспоминания о том, как он едва успел укрыться за деревьями, Охотника передернуло. Всего несколько футов отделяло его от страшного существа, еще немного - и оно задавило бы его. Он приказал телу расслабиться. Его разум отправился на разведку, выискивая, собирая, проверяя информацию. Да, на планете существовала жизнь, и ее было куда больше, чем можно ожидать. Жизнь на уровне крошечных неподвижных организмов, не наделенных разумом, все действия которых сводились к факту существования. Были и маленькие носители разума - подвижные, суетливые, настороженные, - интеллект этот оказался настолько слабым и бесплодным, что сознание их практически не поднималось над осмыслением собственной жизни и угрожающих ей опасностей. Одно из существ, жуткое, злобное и очень голодное, кого-то искало, охотилось, подталкиваемое красной волной убийства, пульсирующей у него в мозгу. Три других существа забились вместе в одно укрытие, и по ощущению довольства, уюта и теплоты, исходящему от них, было ясно, что укрытие вполне надежно и удобно. И еще другие существа, и еще, и еще... Это была жизнь, и некоторые формы ее обладали разумом. Но ничего похожего на то резкое, яркое и пугающее ощущение, которое вызывали существа, обитающие в наземных пещерах. Запущенная планета, подумал Охотник, переполненная жизнью, водой, растительностью, со слишком плотным и тяжелым воздухом и чересчур жарким климатом. Мир, где нет ни покоя, ни безопасности, одно из тех мест, где постоянно надо держать наготове все чувства и где, несмотря на это, неизвестная опасность может проскользнуть через все заслоны и схватить тебя за горло. Приглушенно стонали деревья, и, вслушиваясь в эти звуки, Охотник не мог понять, от чего исходит стон. И, лежа в пещере и размышляя, он понял, что звук этот - шуршание листьев и скрежет ветвей, а сами деревья не способны издавать звуки, что деревья и прочая растительность на этой планете, называемой Землей, наделены жизнью, но не разумом и чувствами. И что пещеры были постройками, и что люди объединялись не в племена, а в ячейки по признакам пола, именуемые семьями, и что постройка, в которой живет семья, называется домом. Информация нахлынула на него, словно цунами, сомкнулась над ним, и, на миг поддавшись панике, он вдруг почувствовал, что тонет в ней, но напрягся, рванулся вверх - и волна исчезла. Однако в его разуме осталось все знание о планете, каждый бит информации, которой владел Оборотень. - Извини, - сказал Оборотень. - Следовало бы передать тебе все постепенно, чтобы ты ознакомился с данными и попробовал их классифицировать, но у меня не было времени. Пришлось дать тебе все сразу. Теперь это все твое. Охотник окинул приобретенное знание оценивающим взглядом и содрогнулся при виде горы перемешавшихся, перепугавшихся между собой данных. - Многие из них устарели, - сказал Оборотень. - Многого не знаю и я сам. Сведения о планете, которые ты получил, состоят из того, что я знал двести лет назад, и узнанного после возвращения. Мне хочется, чтобы ты обязательно помнил: информацию эту нельзя считать исчерпывающей, а часть ее сегодня может оказаться просто бесполезной. Охотник сел на каменный пол пещеры и еще раз прощупал темноту леса, подтянул, подправил сигнальную сеть, которую он развесил во всех направлениях. Отчаяние охватило его. Тоска по родной планете со снежными и песчаными дюнами, на которую нет возврата. И, возможно, никогда не будет. Он обречен жить здесь, в этом хаосе жизни и опасностей, не зная, куда идти и что делать. Преследуемый доминирующим видом жизни на планете, видом, как выяснилось, куда более опасным, чем можно предположить. Существами коварными, безжалостными, нелогичными, отягощенными ненавистью, страхом и алчностью. 15 - Оборотень, - позвал он, - а что стало с тем моим телом, в котором я жил до того, как пришли вы, люди? Я помню, вы захватили его. Что вы с ним сделали? - При чем здесь я? Я его не ловил. И ничего с ним не делал. - Не надо со мной играть в вашу человеческую казуистику. Пусть не ты, не ты лично, и все же... - Охотник, - сказал Мыслитель. - Мы все втроем в одной ловушке, если это можно считать ловушкой. Я склонен думать, что мы оказались в уникальной ситуации, которая, не исключено, обернется для нас выигрышем. У нас одно тело, а наши разумы так близки, как не были никогда близки другие разумы. И нам нельзя ссориться: между нами не должно быть разногласий, мы просто не можем себе их позволить. Мы должны установить между собой гармонию. И если есть какие-то разногласия, их надо устранить немедленно, чтобы они не дали о себе знать потом. - Именно это, - сказал Охотник, - я и делаю. Выясняю то, что меня беспокоит. Что стало с тем первым мной? - То первое тело, - ответил Оборотень, - подверглось биологическому анализу. Его исследовали, разложив на молекулы. Собрать его обратно невозможно. - Другими словами, вы меня убили. - Если ты предпочитаешь это слово. - И Мыслителя? - И Мыслителя тоже. Его первым. - Мыслитель, - обратился Охотник, - и ты это принимаешь? - У меня нет готового ответа. Я должен обдумать. Естественно, совершенное над личностью насилие должно вызывать неприятие. Однако я склонен рассматривать случившееся скорее как преображение, чем насилие. Если б со мной не произошло того, что произошло, я бы никогда не смог оказаться в твоем теле или соприкоснуться с твоим разумом. И твое знание, собранное со звезд, миновало бы меня, и это было бы прискорбно, поскольку ничего из него мне не было известно. А теперь давай возьмем тебя. Если бы люди не сделали с тобой того, что сделали, ты никогда не познал бы значения картин, которые наблюдал там, на звездах. Ты просто продолжал бы собирать их и наслаждаться ими и никогда, может быть, не задумывался бы над ними. Я не могу представить себе ничего более трагичного - быть на пороге великой тайны и даже не задуматься над ней. - Я не уверен, - сказал Охотник, - что предпочел бы тайну чуду. - Неужели тебя не увлекает необычность ситуации? - спросил Мыслитель. - Мы трое - вместе. Три существа, столь разные, столь непохожие друг на друга. Ты, Охотник, буян и разбойник, коварный, хитроумный Оборотень и я... - И ты, - добавил Охотник, - всезнающий, дальновидный... - Правдоискатель, - закончил Мыслитель, - я только собирался сказать это. - Если кому-то из вас будет легче, - сказал Оборотень, - я готов принести извинения за человеческую расу. Во многих отношениях люди мне нравятся не больше, чем вам. - И правильно, - согласился Мыслитель. - Потому что ты не человек. Ты нечто, созданное людьми, ты агент человеческой расы. - И все-таки, - возразил Оборотень, - надо же быть кем-то. Лучше я буду человеком, чем совсем никем. Одиночество невыносимо. - Ты не одинок, - сказал Мыслитель. - Теперь нас трое. - Все равно, - упрямился Оборотень, - я настаиваю на том, что я человек. - Я не понимаю, - сказал Мыслитель. - А я, кажется, понимаю, - сказал Охотник. - Там, в больнице, я почувствовал что-то такое, чего не ощущал никогда прежде, чего давным-давно не испытывал ни один Охотник. Гордость расы и, более того, боевой дух расы, который был запрятан так глубоко во мне, что я о нем даже не подозревал. Мне кажется, Оборотень, что некогда моя раса была такой же задиристой, как твоя сегодня. Принадлежностью к такой расе надо гордиться. Она дает силу, осанку и в значительной мере самоуважение. Это нечто такое, чего Мыслителю и его виду никогда не ощутить. - Моя гордость, если я таковой обладаю, - отозвался Мыслитель, - наверное, другого рода и проистекает из других мотивов. Но я ни в коей степени не исключаю существования множества видов гордости. Охотник вдруг обратил свое внимание на склон и на лес, встревоженный запахом опасности, которая проскользнула через расставленную им сигнальную сеть. - Тихо! - приказал он. Где-то вдалеке он уловил едва слышные сигналы и сосредоточился на них. Шли трое, три человека, затем их стало больше - целая шеренга людей прочесывала лес. И насчет того, что они ищут, сомневаться не приходилось. Он перехватил размытые закраины их перекатывающихся волнами мыслей: люди были напуганы, но полны ярости и отвращения, усиленного ненавистью. Помимо злости и ненависти, их подгонял азарт погони, странное, дикое возбуждение, которое заставляло их искать существо, ставшее причиной страха, - искать, чтобы найти и убить. Охотник напряг тело и приподнялся, чтобы броситься прочь от пещеры. Есть только один способ спастись от этих людей, подумал он, - бежать, бежать, бежать. - Подожди, - сказал Мыслитель. - Сейчас они будут здесь. - Не спеши. Они идут медленно. Возможно, есть лучшее решение. Нельзя убегать вечно. Одну ошибку мы уже сделали. Другой быть не должно. - О какой ошибке ты говоришь? - Нам не следовало бы превращаться в тебя. Надо было оставаться Оборотнем. Мы превратились, поддавшись слепому страху. - Но мы тогда не знали. Увидели опасность и среагировали. Нам угрожали... - Я мог что-нибудь придумать, - сказал Оборотень. - Но, может быть, так лучше. Меня уже подозревали. И наверняка установили бы за мной наблюдение. Или заперли бы. А так мы, по крайней мере, на свободе. - Если будем и дальше убегать, - возразил Мыслитель, - нас хватит ненадолго. Их слишком много - слишком много на этой планете. От всех не спрятаться. Невозможно уклониться от всех и каждого. Математически шансы так малы, что на них не стоит рассчитывать. - У тебя есть какая-то идея? - спросил Охотник. - Предлагаю превратиться в меня. Я могу стать бугром или чем-то незаметным, например камнем в этой пещере. Когда они заглянут сюда, то ничего необычного не увидят. - Погоди-ка, - сказал Оборотень, - идея неплохая, но могут возникнуть осложнения. - Проблемы? - Ты должен был бы уже разобраться. Не проблемы, а проблема. Климат планеты. Для Охотника здесь слишком жарко. Для тебя будет слишком холодно. - Холод - это недостаток тепла? - Да. - Недостаток энергии? - Правильно. - Трудно сразу запомнить все термины, - сказал Мыслитель. - Все надо разложить по мысленным полочкам, усвоить разумом. Однако я могу выдержать немного холода. А ради общего дела постараюсь выдержать много холода. - Дело не в том, выдержишь ты или нет. Конечно, ты можешь выдержать. Но для этого тебе потребуется огромное количество энергии. - Когда в тот раз я возник в доме... - Ты мог воспользоваться энергоснабжением дома. Здесь же энергию брать неоткуда, разве что из атмосферного тепла. Но и его становится все меньше и меньше, так как солнце давно село. Тебе придется рассчитывать на энергию тела. Внешних источников нет. - Теперь понятно, - сказал Мыслитель. - Но ведь я могу принять такую форму, которая позволит сэкономить энергию тела. Я могу удержать ее. При превращении вся энергия, которая сейчас останется в теле, перейдет ко мне? - Думаю, что да. Какая-то часть энергии уходит на само перевоплощение, но, мне кажется, небольшая. - Как ты себя чувствуешь, Охотник? - Мне жарко. - Я не о том. Ты не устал? Не испытываешь нехватку энергии? - Нет. - Будем ждать, - объявил Мыслитель, - пока они не подойдут почти вплотную. Затем превращаемся в меня, а я становлюсь ничем или почти ничем. Бесформенным комом. Лучше всего было бы растечься по стенам пещеры тонкой оболочкой. Но при такой форме я потрачу слишком много энергии. - Они могут не заметить пещеру, - возразил Оборотень. - Могут пройти мимо. - Нельзя рисковать, - сказал Мыслитель. - Я буду собой не дольше, чем это нам необходимо. Как только они пройдут, мы совершим обратное превращение. Если ты не ошибся в своих оценках. - Попробуй, просчитай сам, - предложил Оборотень. - Все данные я тебе передал. А физику и химию ты знаешь не хуже меня. - Данными я, может быть, владею, Оборотень. Но не навыком использовать их. Ни твоим образом мышления, ни твоей способностью к математике, ни твоим умением так быстро схватывать универсальные принципы. - Прекращайте болтовню, - нетерпеливо оборвал их Охотник. - Давайте решать, что нам делать. Они проходят, и мы превращаемся обратно в меня. - Нет, - возразил Оборотень, - в меня. - Но у тебя же нет одежды. - Здесь это не играет роли. - А ноги? Тебе нужна обувь. Кругом острые камни и палки. И потом, твои глаза не приспособлены к темноте. - Они совсем близко, - предупредил Мыслитель. - Ты прав, - сказал Охотник. - Они спускаются сюда. 16 До начала ее любимой трехмерной программы оставалось пятнадцать минут. Элин дожидалась ее целый день, потому что Вашингтон наскучил ей. Элин уже не терпелось вернуться поскорее в старый каменный дом среди холмов Вирджинии. Она села, взяла журнал и принялась бесцельно листать его, когда вошел сенатор. - Чем занималась сегодня? - спросил он. - Какое-то время следила за ходом слушаний. - Неплохой спектакль? - Очень интересно. Не пойму только, зачем ты извлек на свет это дело двухсотлетней давности. Он усмехнулся: - Ну, наверное, отчасти для того, чтобы встряхнуть Стоуна. Я не могу смотреть на его физиономию. Думал, у него глаза лопнут. - Он почти все время только и делал, что сидел и сверкал ими, - сказала Элин. - Ты, я полагаю, доказывал, что биоинженерия - вовсе не такая новая штука, как считает большинство людей. Он сел в кресло, взял газету и взглянул на яркие заголовки. - Да, - ответил он. - И еще я доказывал, что биоинженерия возможна, что она уже применялась, и довольно искусно, два столетия назад. И что, однажды с испугу забросив ее, мы не должны трусить снова. Подумать только, сколько времени мы потеряли - двести лет! У меня есть и другие свидетели, которые достаточно убедительно подчеркнут это обстоятельство. Он встряхнул газету, расправляя ее, и принялся за чтение. - Мать улетела благополучно? - спросил он. - Да, самолет поднялся незадолго до полудня. - На сей раз Рим, не так ли? Что там, кино, поэзия? - Кинофестиваль. Кто-то отыскал старые фильмы, конца двадцатого века, кажется. Сенатор вздохнул. - Твоя мать - умная женщина, - сказал он. - И способна оценить такие вещи, а я, боюсь, нет. Она говорила, что возьмет тебя с собой. Возможно, тебе было бы интересно посмотреть Рим. - Ты же знаешь, что мне это не интересно, - ответила она. - Ты просто старый жулик: притворяешься, будто тебе нравится то, что любит мама, но тебе нет до этого никакого дела. - Наверное, ты права, - согласился сенатор. - Что там по трехмернику? Может, я втиснусь в будку вместе с тобой? - Тебе отлично известно, что места там вдоволь. Милости прошу. Я жду Горацио Элджера. Минут через десять начнется. - Горацио Элджер? Что это такое? - Ты бы, наверное, назвал это сериалом. Он никогда не кончается. Горацио Элджер - тот, кто его сочинил. Он написал много книг, давно, в первой половине двадцатого века, а может быть, еще раньше. Тогдашние критики считали, что это дрянные книжки, и, наверное, так оно и было. Но их читало множество людей, и, по-видимому, книги вызывали у них какой-то отклик. В них говорилось, как бедный парень разбогател, хотя все было против него. - По-моему, пошлятина, - сказал сенатор. - Вероятно. Но режиссеры и сценаристы взяли эти дрянные книжки и превратили в документ общественной жизни, вплетя в историю немало сатиры. Они чудесно воссоздали фон; декорации в большинстве своем относятся, я думаю, к концу девятнадцатого или началу двадцатого века. И не только предметный фон, но и социальный, и нравственный... Это были времена варварства, ты знаешь? В фильме человек попадает в такие положения, что кровь стынет... Послышался гудок телефона, и видеоканал заморгал. Поднявшись с кресла, сенатор пересек комнату, а Элин устроилась поудобнее. Еще пять минут, и начнется передача. Хорошо, что сенатор будет смотреть с нею вместе. Она надеялась, что его не отвлекут какие-нибудь события, вроде этого телефонного звонка к примеру. Она листала журнал. За спиной у нее приглушенно звучали голоса собеседников. - Я должен ненадолго уйти, - сказал, возвращаясь, сенатор. - Горацио пропустишь. Он покачал головой: - В другой раз посмотрю. Звонил Эд Уинстон из Сент-Барнабаса. - Из больницы? Что-то стряслось? - Никто не болен, если ты об этом. Но Уинстон, похоже, в расстройстве. Говорит, надо встретиться. Не пожелал ввести меня в курс по телефону. - Ты там недолго? Возвращайся пораньше. Тебе надо выспаться: эти слушания... - Постараюсь, - сказал он. Элин проводила его до двери, помогла надеть плащ и вернулась в гостиную. Больница, подумала она. Услышанное пришлось ей не по нраву: какое отношение мог иметь сенатор к больнице? При мысли о больнице она всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Не далее как сегодня Элин была в этой самой лечебнице. Она и не хотела туда, но теперь радовалась, что сходила. Бедняге Блейку действительно нелегко, думала она. Не знать, кто ты такой, не знать, что ты такое... Она вошла в будку трехмерника и села в кресло; впереди и по бокам поблескивал вогнутый экран. Элин нажала кнопки, повернула диск, и экран заморгал, нагреваясь. Странно, как это мать восторгается старинными фильмами, - плоскими, лишенными объема изображениями? И хуже всего, уныло подумала она, что люди, которые прикидываются, будто видят в старом какие-то великие ценности, в то же время выказывают притворное презрение к новейшим развлечениям, заявляя, что в них-де нет никакого искусства. Быть может, спустя несколько веков, когда разовьются новые формы развлечений, трехмерник тоже переживет свое второе рождение - как древнее искусство, которое недооценивали в пору его расцвета. Экран перестал мигать, и Элин "очутилась" на улице в центре города. "...Никто пока не может предложить какое-либо объяснение тому, что произошло здесь менее часа назад, - услышала она чей-то голос. - Поступают противоречивые сообщения, но до сих пор нет двух полностью совпадающих версий. Больница начинает успокаиваться, но в течение некоторого времени здесь царил кавардак. Сообщают, что один пациент пропал, но эти сообщения нечем подкрепить. По свидетельству большинства очевидцев, какое-то животное - некоторые утверждают, что волк, - в ярости пронеслось по коридору, бросаясь на всех, кто стоял у него на пути. Один свидетель говорит, что из плеч волка, если это был волк, торчали руки. Прибывшая полиция открыла пальбу, изрешетив пулями приемный покой..." Элин затаила дыхание. Сент-Барнабас! Это было в Сент-Барнабасе. Она была там, навещала Эндрю Блейка, и ее отец сейчас на пути туда. Что же происходит? Элин привстала с кресла, но потом снова села. Она ничего не могла сделать. И не должна была делать. Сенатор сумеет позаботиться о себе: он всегда это умел. Да и животное это, по-видимому, уже убежало из больницы. Если она немного подождет, то увидит, как ее отец вылезает из машины и поднимается по лестнице. Она стояла, дрожа на ледяном ветру, дувшем вдоль улицы. 17 Скользя по осыпающейся щебенке, выстилавшей склон вокруг пещеры, люди приближались. Луч света пронзил каменную нишу. Мыслитель уплотнился и ослабил поле. Он понимал, что поле может его выдать, но дальше ослаблять поле было нельзя, поскольку оно составляло часть самого Мыслителя и без него он не мог существовать. Тем более здесь, в таких обстоятельствах, когда охлаждающаяся атмосфера с жадностью высасывает из него энергию. Мы должны быть самими собой, подумал он. Нам не стать больше или меньше, чем мы есть, кроме как через долгий, медленный процесс эволюции, однако можно ли допустить, чтобы тысячелетия сплавили три различных разума в один? Чтобы этот разум был наделен эмоциями, которых я не имею, но осознаю, и холодной отстраненной логикой, которой не владеют мои компаньоны, но владею я, и обостренной пронзительностью Охотника, недоступной ни мне, ни Оборотню. Только слепая случайность свела наши три разума, поместила их в массу вещества, которое можно превратить в тело, - какова вероятность, что такое случилось бы в будущем само по себе? Результатом чего мы оказались - слепого случая или судьбы? Есть ли судьба? Что такое судьба? Возможно ли, что существует некий огромный, всеобъемлющий вселенский План и что ход событий, объединивший три разума, являет собой часть этого Плана, необходимый шаг в цепи шагов, которыми План приближается к своей невероятно далекой, но всегда существовавшей цели? Камни осыпались под ногами, и, сопротивляясь стаскивающей его вниз силе тяжести, человек цеплялся за землю пальцами, отчего фонарик в его руке прыгал и вздрагивал, описывая лучом судорожные дуги. Человек оперся локтем о карниз и заглянул в пещеру. - О-хо, - выдохнул он и закричал: - Эй, Боб, здесь какой-то чудной запах. В пещере кто-то был. Совсем недавно. Мыслитель расширил поле, резко двинув его вперед. Оно обрушилось на человека, словно кулак боксера, выбило из-под него локоть, удерживающий его на карнизе, и швырнуло прочь. Перевернувшись и потеряв опору, человек издал крик - один вопль ужаса, выдавленный легкими. Затем его тело рухнуло на склон и покатилось. Мыслитель чувствовал, как оно катится, увлекая за собой камни, - они осыпались, стуча по скале, и сухие сучья трещали и хрустели. Затем стук и треск прекратились, а снизу донесся всплеск. Люди бросились вниз по склону, размахивая фонариками и высвечивая из темноты кусты и блестящие стволы деревьев. Раздались голоса: - Боб, с Гарри что-то случилось! - Точно, он кричал. - Он полетел вниз, в ручей. Я слышал, как он плюхнулся. Стараясь замедлить головокружительный спуск по откосу, люди пронеслись мимо пещеры. Пять фонарей уже бешено шарили внизу под горой, и несколько человек бродили по ручью. - А что тепер