ную радость освобождения, как если бы вышел из глубокого подземного хода на свет.
Да, это была тайна смерти! - но тайна раскрытая и зримая. И в ней не было ничего ужасного или пугающего. Наоборот, от неЈ исходили бесконечное сияние и радость.
Теперь, когда я пишу эти слова, мне странно вспоминать то, что было каким-то мимолЈтным состоянием. От обычного восприятия себя и всего прочего я мгновенно перешЈл в это новое состояние, находясь в саду, на кипарисовой аллее, разглядывая белый силуэт Тадж-Махала.
Помню, как у меня в уме пронЈсся быстрый поток мыслей, как бы существующий независимо от меня, движущийся собственным путЈм.
Какое-то время мои мысли сосредоточились на художественном смысле Тадж-Махала, на тех художниках, которые его построили. Я знал, что они были суфиями, чья мистическая философия, неотделимая от поэзии, стала эзотерическим учением ислама; в блестящих земных формах радости и страсти она выражает идеи вечности, нереальности, отречения. И вот образ царицы Арджуманд Бану и еЈ 'красивейший в мире' памятник своими невыразимыми сторонами оказались связанными для меня с идеей смерти - но смерти не как уничтожения, а как новой жизни.
Я встал и направился вперЈд, не сводя глаз с огонька, который мерцал в дверях и над которым высилось гигантское очертание Тадж-Махала. И внезапно в моЈм уме совершенно независимо от меня стало складываться нечто.
Я знал, что свет горит над гробницей, где лежит тело царицы. Над гробницей и вокруг неЈ стоят мраморные арки, купола и минареты Тадж-Махала, которые как бы уносят еЈ вверх, в небо, в лунный свет - и растворяют в них.
Я почувствовал, что именно здесь таится начало разгадки. Ибо свет, мерцающий над гробницей, где лежит еЈ прах, этот свет, который так мал и незначителен по сравнению с мраморной формой Тадж-Махала, - это жизнь, та жизнь, которую мы знаем в себе и в других, противоположная той жизни, которой мы не знаем, которая скрыта от нас тайной смерти.
Этот свет, который так легко погасить, - есть маленькая преходящая земная жизнь. А Тадж-Махал - это будущая вечная жизнь.
Передо мной и вокруг меня пребывала душа царицы Мумтаз-и-Махал!
Душа столь бесконечно великая, сияющая и прекрасная по сравнению с телом, жившим на земле, а теперь заключЈнным в гробницу.
В это мгновение я понял, что не душа заключена в теле, а тело живЈт и движется в душе. И тогда я вспомнил мистическое выражение, которое приведено в одной старой книге и когда-то привлекло моЈ внимание:
'Душа - то же самое, что и будущая жизнь'.
Мне показалось странным, что я не сумел понять этого раньше. Конечно, они - одно и то же; жизнь как процесс и то, что живЈт, - их можно различать только до тех пор, пока существует идея исчезновения, смерти. Здесь же, как и в вечности, всЈ было единым. Измерения растворились, и наш маленький земной мир исчез в бесконечном мире.
Я не могу восстановить все мысли и чувства тех мгновений; сейчас я выражаю лишь ничтожную их часть.
Затем я подошЈл к мраморной платформе, на которой стоит Тадж-Махал с четырьмя минаретами по углам. Широкие мраморные лестницы по краям кипарисовой аллеи ведут к этой платформе из сада.
Я поднялся по ступеням и подошЈл к дверям, где горел свет. Меня встретили привратники-мусульмане с медленными, спокойными движениями, в белых одеждах и белых тюрбанах. Один из них зажЈг фонарь, и я пошЈл вслед за ним внутрь мавзолея.
Посредине, окружЈнные резной мраморной решЈткой, стояли два мраморных надгробия; в центре - надгробие Мумтаз-и-Махал, около него - надгробие Шах-Джехана. Оба надгробия были усыпаны красными цветами; над ними в фонаре с прорезями горел огонь.
В полутьме неясные очертания белых стен исчезали в высоком своде, куда лунный свет проникал как бы сквозь туман меняющихся оттенков.
Я долго простоял неподвижно; и спокойные, серьЈзные мусульмане в белых тюрбанах оставили меня в покое - и сами замерли в молчании около решЈтки, окружающей надгробия.
Сама по себе эта решЈтка - чудо искусства. Слово 'решЈтка' вообще ничего не говорит, ибо на деле это не решЈтка, а ожерелье из белого мрамора изумительной работы. Трудно поверить, что цветы и декоративный орнамент этого белого филигранного ожерелья не были отлиты, что их вырезали прямо из тонких плит мрамора.
Заметив, что я рассматриваю решЈтку, один из привратников бесшумно подошЈл ко мне и начал объяснять план внутреннего устройства Тадж-Махала.
Каменные надгробия не были настоящими гробницами; гробницы же, в которых покоятся тела, находятся в склепе под полом. Средняя часть мавзолея, где мы стояли, расположена под большим центральным сводом; она отделена от внешних стен широким коридором, который шЈл между четырьмя угловыми нишами; каждая ниша находилась под одним из малых куполов.
'Здесь никогда нет света, - сказал провожатый, поднимая руку. - Свет входит только сквозь ограду боковых галерей. Послушай, господин!'
Он сделал несколько шагов назад и, подняв голову, медленно и громко прокричал:
'Аллах!'
Голос заполнил всЈ огромное пространство свода у нас над головами; и когда он медленно-медленно стал затихать, внезапно от всех четырЈх боковых куполов отразилось ясное и мощное эхо;
'Аллах!'
Ему немедленно ответили арки галереи, но не сразу, а по очереди: голоса раздавались один за другим с каждой стороны, как бы перекликаясь друг с другом:
'Аллах! Аллах! Аллах! Аллах!'
А затем, подобно тысячеголосому хору или органу, зазвучал и сам большой свод; всЈ потонуло в его торжественном глубоком басе:
'Аллах!'
После этого опять ответили боковые галереи и купола, но уже тише; ещЈ раз прозвучал голос большого свода, не так громко, и врутренние арки тихо, почти шЈпотом, повторили его голос.
Эхо умолкло. Но и в наступившем молчании казалось, что какая-то далЈкая-далЈкая нота всЈ ещЈ продолжает звучать.
Я стоял, прислушиваясь; с обострЈнным чувством радости я понял, что это замечательное эхо было заранее расчитанной частью плана художников, которые дали Тадж-Махалу голос и велели ему вечно повторять Имя Бога.
Я медленно следовал за проводником, а он с поднятым фонарЈм показывал мне орнаменты на стенах: фиолетовые, розовые, синие, жЈлтые, ярко-красные цветы смешивались с гирляндами зелЈных каменных цветов, одни из которых имели размер листа, другие были чуть больше; каменные цветы казались живыми и неподвластными времени; затем следовали стены, целиком покрытые белыми мраморными цветами, далее - резные двери и окна, все из белого мрамора.
Чем дольше я смотрел и слушал, тем яснее и радостнее понимал я замысел художников, которые выразили бесконечное богатство, разнообразие и красоту души, или вечной жизни, по сравнению с мелкой и незначительной земной жизнью.
Мы поднялись на крышу Тадж-Махала, где на углах стояли купола; я посмотрел оттуда на широкую тЈмную Джамну. Справа и слева высились большие мечети из красного камня с белыми куполами. Затем я подошЈл к той стороне, откуда открывался вид на сад. Внизу всЈ было спокойно, лишь ветерок шелестел в деревьях; время от времени откуда-то издалека доносился громкий и мелодичный крик павлинов.
ВсЈ походило на сон, на ту 'Индию', которую можно увидеть во сне, так что я ничуть не удивился бы, если бы вдруг обнаружил, что лечу по воздуху над садом к входной башне, темнеющей в конце кипарисовой аллеи.
Затем мы спустились вниз и обошли вокруг белого здания Тадж-Махала по мраморной платформе, на углах которой стояли четыре минарета; при свете месяца мы осмотрели украшения и орнаменты наружных стен.
После этого мы сошли вниз, в белый мраморный склеп. Там, как и наверху, горел медный светильник. На белых гробницах царицы и падишаха лежали красные цветы.


На следующее утро я поехал в крепость, где до сих пор сохранился дворец Шах-Джехана и царицы Арджуманд Бану.
Крепость Агры - это целый город. Огромные крепостные башни поднимаются над воротами. За стенами толщиной в несколько футов - прямо-таки лабиринт внутренних дворов, казарм, лавок и иных строений. Значительная часть крепости отведена под нужды современной жизни и представляет особого интереса. Я подошЈл к Жемчужной мечети, которую знал по картине Верещагина. Здесь начинается царство белого мрамора и синего неба. Только два цвета - белый и синий. Жемчужная мечеть гораздо больше, чем я еЈ представлял. Крупные, тяжЈлые ворота, обшитые медью; за ними под сверкающим небом ослепительно белый мраморный дворец с фонтаном; далее - зал для проповедей с чудесными резными арками, орнаментированными золотом; его окна с мраморными решЈтчатыми переплЈтами выходят во внутреннюю часть дворца; сквозь них жЈны падишаха и придворные дамы могли глядеть в мечеть.
Затем идЈт дворец. Это не одно здание, а целый ряд мраморных строений и дворов посреди кирпичных домов и дворов самой крепости.
Трои Акбара, чЈрная мраморная плита на одном уровне с более высокими зубцами; перед ним - 'двор правосудия'. Далее - 'приЈмная' Шах-Джехана с новыми резными арками, похожими на арки Жемчужной мечети, жилые помещения дворца и Жасминовый павильон.
Дворцовые покои расположены на крепостной стене, откуда видна Джамна. Здесь множество комнат, не очень больших, если судить по современным стандартам; но их стены покрыты редкой и прекрасной резьбой. ВсЈ так великолепно сохранилось, как будто ещЈ вчера жили сл своими жЈнами всЈ эти падишахи-завоеватели, философы, поэты, мудрецы, фанатики, безумцы, которые уничтожили одну Индию и создали другую. Большая часть жилых помещений дворца скрыта под полами мраморных дворов и проходов, которые тянутся от 'приЈмной' до крепостной стены. Комнаты связаны коридорами, проходами и небольшими двориками с мраморной оградой.
За крепостной стеной находится глубокий внутренний двор, где устраивались состязания воинов, где дикие звери дрались друг с другом или с людьми. Выше находится малый двор, окружЈнный решЈткой, откуда дворцовые дамы наблюдали бои слонов с тиграми или воинские состязания. Сюда же приходили со своими товарами купцы из дальних стран - арабы, греки, венецианцы, французы. В 'шахматном' дворе, вымощенном рядами чЈрных и белых плит в шахматном порядке, танцовщики и танцовщицы в особых костюмах изображали шахматные фигуры. Далее комнаты жЈн падишаха; в стенах ещЈ сохранились резные шкафчики для драгоценностей и небольшие круглые отверствия, ведущие к тайникам, куда могли проникнуть только маленькие ручки. Ванная, выложенная горным хрусталЈм, благодаря чему стены, когда зажигается свет, искрятся мерцающими красками. Небольшие, почти игрушечные комнатки, похожие на бонбоньерки. Крошечные балконы. Комнаты под полами внутреннего двора, куда свет попадает лишь сквозь тонкие мраморные плиты, и где никогда не бывает жарко; наконец, чудо из чудес - Жасминовый павильон, любимое помещение царицы Мумтаз-и-Махал.
Это круглая башня, окружЈнная балконом, который висит над крепостной стеной и Джамной. С балкона внутрь ведут восемь дверей. На стенах Жасминового павильона, а также на балюстрадах и на колоннах балкона нет буквально ни одного дюйма пространства, который не был бы покрыт тончайшей, великолепной резьбой. Орнаменты внутри орнаментов, и в каждом из них ещЈ один орнамент; почти ювелирная работа. Таков весь Жасминовый павильон; таковы же небольшой зал с фонтаном и ряды резных колонн.
Во всЈм этом нет ничего грандиозного или мистического; но в целом возникает впечатление необыкновенной интимности. Я ощутил жизнь обитавших здесь людей; каким-то таинственным образом коснулся еЈ, словно эти люди всЈ ещЈ живы, и уловил проблески самых глубоких и сокровенных аспектов в их жизни. Во дворе совсем не чувствуется время. Прошлое, связанное с этими мраморными комнатами, кажется настоящим, настолько оно живо и реально; странно даже подумать, что всего этого больше нет.
Когда мы покидали дворец, проводник рассказал мне, что под крепостью есть подземный лабиринт, где, по слухам, хранятся несметные сокровища. Я вспомнил, что читал раньше об этом. Но вход в подземные коридоры закрыт и скрыт много лет назад после того, как в них заблудилась и погибла целая группа любопытных путешественников. Говорят, там водится множество змей, в том числе несколько гигантских кобр; эти кобры, возможно, жили ещЈ во времена Шах-Джехана. Рассказывают, что иногда в лунные ночи они выползают к реке.
Из дворца я снова поехал к Тадж-Махалу, а по пути купил фотографии старых миниатюр с портретами Шах-Джехана и царицы Арджуманд Бану. Стоит однажды увидеть эти фотографии, и их лица навсегда останутся в памяти. Голова царицы слегка наклонена; тонкой рукой она держит розу. Портрет сильно стилизован; но в форме рта и в больших глазах угадывается глубокая внутренняя жизнь, сила и мысль; еЈ лицо полно непреодолимого очарования тайны и сказочного мира. Шах-Джехан изображЈн в профиль. У него очень странный взгляд - экстатический и в то же время урановешенный. На портрете он как будто видит что-то такое, чего нельзя увидеть никому, вернее, то, чего никто не смеет увидеть. Кажется также, что он присматривается к самому себе, наблюдая за каждым свлим чувством, за каждой мыслью. Это взор ясновидца и мечтателя - но также и человека необыкновенной силы и храбрости.


Впечатление от Тадж-Махала при свете дня оказалось не только не слабее ночного, но, пожалуй, усилилось. Белый мрамор среди зелени удивительно контрастирует с синим небом, и вы одним взглядом схватываете больше мелочей и частностей, чем ночью. Внутри здания ещЈ сильнее поражает роскошь украшений и сказочные цветы - красные, жЈлтые, синие вместе с зелЈными гирляндами, сплетения мраморных листьев и цветов, узорные решЈтки, и всЈ это - душа царицы Мумтаз-и-Махал.
Я провЈл в саду, окружающем Тадж-Махал весь следующий день, до самого вечера. Приятнее всего было сидеть на балконе, на верху башенных ворот. Внизу раскинулся сад, его пересекали кипарисовая аллея и линия фонтанов, доходящая до самой мраморной платформы, на которой стоит Тадж-Махал. Под кипарисами медленно двигались группы посетителей-мусульман в одеждах и тюрбанах мягких тонов и самых разнообразных цветов: бирюзовых, лимонно-жЈлтых, светло-зелЈных, жЈлто-розовых. Надев очки, я долго наблюдал за светло-оранжевым тюрбаном бок о бок с изумрудной шалью. Снова и снова мелькали они за деревьями, а затем появились на мраморной лестнице, ведущей в мавзолей. Далее они исчезли у входа в Тадж-Махал; потом их можно было увидеть среди куполов на крыше. По кипарисовой аллее двигалось непрерывное шествие цветных одеяний и тюрбанов - плыли синие, жЈлтые, зелЈные, розовые ьюрбаны, шали и кафтаны. Не было видно ни одного европейца.
Тадж-Махал - место паломничества и прогулок горожан. Здесь встречаются влюблЈнные; вы видите детей с большими тЈмными глазами, спокойных и тихих, как все индийские дети; здесь проходят глубокие старики и калеки, женщины с маленькими детьми, нищие, факиры...
Перед вами появляются все лица, все типы мусульманской Индии.
Глядя на них, я испытывал странное чувство: мне казалось, что и это было частью плана строителей Тадж-Махала, частью их мистического замысла соприкосновения души с целым миром, с целой жизнью, которая со всех сторон непрерывно вливается в эту душу.

1914 г.


6. Дервиши мевлеви.

Впервые я увидел их в 1908 году, когда Константинополь был ещЈ жив. Позднее он умер. Именно они были душой Константинополя, хотя об этом никто не знал.
Помню, как я вошЈл во двор одного тэккэ на верхней части 'Юксэк Кальдерим', шумной и в те времена типично восточной улицы, которая своими ступеньками поднимается высоко по холму от моста через Золотой Рог к главной улице Пера.
Вертящиеся дервиши! Я ожидал маниакальной яркости безумия - неприятного и болезненного зрелища; и даже колебался, идти ли мне туда. Но двор тэккэ с его старыми зелЈными платанами и древними гробницами на старинном, попросшем травой кладбище поразил меня своим дивным воздухом, атмосферой мира и спокойствия.
Когда я подошЈл к дверям тэккэ, церемония уже началась; я услышал странную, негромкую музыку флейт и приглушЈнных барабанов. Впечатление было неожиданным и необыкновенно приятным.
Затем последовал разговор у входа - небольшое беспокойство по поводу ботинок и туфель; мы идЈм направо, потом налево, далее - тЈмный проход... Но я уже понял, что пришЈл в такое место, где увижу нечто.
Круглая зала устлана коврами и окружена деревянными перилами, доходящими до груди. За перилами, в круговом коридоре - зрители. ИдЈт церемония приветствия.
Мужчины в чЈрных халатах с широкими рукавами, в высоких жЈлтых шапках из верблюжьей шерсти, чуть суживающихся кверху (кула), один за другим приближаются под аккомпанемент музыки к шейху, который сидит в особой ложе, прислонившись к подушке. Они отдают шейху низкий поклон, становятся по правую его руку, затем, сделав несколько шагов, повторяют те же самые низкие поклоны и становятся слева от него. А потом, подобно чЈрным монахам, медленно и спокойно садятся друг за другом вдоль круговых перил в круглой зале. ВсЈ время играет музыка.
Но вот она затихает. Молчание. Мужчины в высоких кула сидят, опустив глаза.
Шейх начинает длинную речь. Он говорит об истории мевлеви, о султанах, которые правили в Турции, перечисляет их имена, говорит об интересе и симпатии к ордену дервишей. Странно звучат арабские слова. Мой друг, который долго жил на Востоке, негромко переводит мне слова шейха.
Но я больше смотрел, чем слушал. И вот что поразило меня в этих дервишах: все они были разные.
Когда вы видите вместе много людей, одетых в одинаковую одежду, вы, как правило, не разбираете их лиц. Кажется, что они у всех одинаковые.
Но то, что особенно поразило меня здесь и сразу же приковало к себе внимание, - это необычный факт: все лица были разными. Ни одно не походило на другое, и каждое немедленно запечатлевалось в памяти. Я никогда не встречал ничего подобного. Через десять-пятнадцать минут, в течение которых я наблюдал за церемонией, приветствия окончились, - лица всех дервишей, сидевших в кругу, стали мне близкими и знакомыми, словно лица школьных товарищей. Я уже знал их всех - и с приятным предчувствием ждал, что же последует дальше.
Снова, как будто издали, донеслись звуки музыки. Один за другим, не спеша, несколько дервишей сбрасывают своЈ одеяние и оказываются в коротких куртках по пояс и в каких-то длинных белых рубахах; остальные остаются в верхней одежде. Дервиши встают; спокойно и уверенно подняв правую согнутую руку, повернув голову вправо и вытянув левую руку, они медленно вступают в круг и с чрезвычайной серьЈзностью начинают вертеться, одновременно двигаясь по кругу. А в центре, так же согнув руку и глядя вправо, появялется дервиш с короткой седой бородой и спокойным приятным лицом; он медленно вертится на одном месте, переступая ногами какими-то особыми движениями. Все дервиши - некоторые очень молодые люди, другие средних лет, а кое-кто уже совсем старики - вертятся вокруг него. И все они вертятся и движутся по кругу с разной скоростью: старики - медленно, молодые - с такой быстротой, что дух захватывает. Одни, вертясь, закрывают глаза, другие просто смотрят вниз; но никто из них ни разу при этом не коснулся другого.
А в самой середине, не вертясь, как другие, медленно шагал седобородый дервиш в чЈрном одеянии и зелЈном тюрбане, закрученном на шапке из верблюжей шерсти; он прижимал ладони к груди и держал глаза опущенными. Шагал он как-то странно: то вправо, то влево, то делал несколько шагов вперЈд, то немного отступал назад, как будто всЈ время двигался по какому-то кругу; но временами он как бы переходил с одной орбиты на другую, а затем снова на неЈ возвращался. Он также ни разу не коснулся никого из окружающих, как и его самого никто не коснулся.
Как это могло быть? Я ничего не мог понять. Но об этом я даже и не думал, потому что в тот момент всЈ моЈ внимание было обращено на другое: я наблюдал за лицами.
Шейх, сидевший напротив меня на подушках, вертевшийся посредине дервиш, другой, в зелЈном тюрбане, медленно двигавшийся среди вертящихся дервишей, очень и очень старый человек, медленно вертевшийся среди молодых, - все они что-то мне напоминали.
Я не мог понять, что именно.
А дервиши продолжали вертеться, двигаясь по кругу. Одновременно вертелись тринадцать человек; то один, то другой останавливался и медленно и спокойно, с просветлЈнным и сосредоточенным лицом, усаживался около стены. Тогда поднимался другой и занимал его место в круге.
Невольно я стал думать, почему же эту церемонию описывают как безумное вращение, которое повергает дервишей в ярость? Ведь если и есть в мире нечто противоположное ярости, то именно это верчение. В нЈм имелась какая-то система, которую я не мог понять, но которая явно угадывалась; и, что ещЈ более важно, в нЈм было интеллектуальное сосредоточение, умственное усилие, как будто дервиши не просто вертелись, но и одновременно решали в уме труднейшие задачи.
Я вышел из тэккэ на улицу, полный необычных и беспокойных впечатлений. Я догадывался, что нашЈл нечто невероятно ценное и важное; но в то же время понимал, что у меня нет средств понять найденное, нет возможности подойти к нему ближе, нет даже языка.
ВсЈ, что я раньше прочЈл и понял о дервишах, не объясняло мне загадку, с которой я столкнулся. Я знал, что орден мевлеви был основан в XIII веке персидским поэтом и философом Джалаледдином Руми, что верчение дервишей схематически изображает Солнечную систему и вращение планет вокруг Солнца, что дервиши пронесли через столетия свой статут, правила и даже одеяние совершенно нетронутыми. Я также знал, что знакомство с существующей литературой о дервишах приносит глубокое разочарование, потому что в ней остаЈтся обойдЈнным самое важное. Так что теперь, когда я сам увидел дервишей, я сформулировал для себя важнейшие, относящиеся к ним проблемы. Первая: как им удаЈтся не натыкаться друг на друга, даже не касаться друг друга? И вторая: в чЈм заключается секрет этого напряжЈнного умственного усилия, связанного с верчением, усилия, которое я видел, но не мог определить? Впоследствии я узнал, что ответ на первый вопрос является одновременно ответом и на второй.


Константинополь исчез, подобно сну. Я побывал в других тэккэ, в Эйюбе, в Скутари; повидал других дервишей. И всЈ это время чувство тайны продолжало усиливаться.
Вертящиеся дервиши мевлеви и 'воющие' дервиши в Скутари стояли как-то особняком от всего, что я когда-либо знал или встречал в жизни, отличались от всего этого. Когда я думал о них, я вспоминал слова одного хорошо известного человека в Москве; он посмеялся надо мной, когда я сказал, что Восток хранит многое такое, что ещЈ неизвестно.
'Неужели вы действительно верите, что на Востоке осталось что-то неисследованное? - спросил он. - О Востоке написано столько книг; так много серьЈзных учЈных посвятило ему свою жизнь, изучая каждую пядь его земли, каждое племя, каждый обычай. Просто наивно думать, будто на Востоке осталось что-нибудь чудесное и неизвестное. Мне легче поверить в чудеса на Кузнецком мосту'.
Сказанное звучало очень умно, и я почти согласился с ним. Но теперь я сам оказался на Востоке, и первое, что я там встретил, было чудом. И чудо это происходило у всех на виду, почти на улице. Главная улица, Пера, была 'Кузнецким мостом' Константинополя. И никто не мог объяснить мне этого чуда, потому что никто ничего о нЈм не знал.


Прошло двенадцать лет, прежде чем я снова встретил дервишей.
Я повидал многие страны; за это время случилось много событий. Из тех людей, которые сопровождали меня в первую поездку в Константинополь, уже никого не было. Не было даже России, ибо за последние три года позади меня как бы происходили обвалы. В этот совершенно непостижимый период пути назад не было, и я испытывал к местам и людям то же самое чувство, которое мы обычно испытываем ко времени.
Не было никакой возможности вернуться ни в одно из тех мест, которые я оставлял. Ни от кого, с кем я расставался, не было больше вестей.
Но когда я увидел с корабля в тумане минареты Стамбула, а по другую сторону башню Галаты, мне тут же пришла на ум мысль о том, что скоро я увижу дервишей.
И вскоре я их увидел. Константинополь стал ещЈ более шумным, если это вообще возможно; но, несмотря на новые толпы, он казался опустевшим. За эти годы бедный город наполовину утратил свой восточный колорит и быстро приобретал однообразный и отталкивающий облик европейского города. Однако в тэккэ дервишей на Пера всЈ было так же, как и прежде: те же старые надгробия, те же платаны, та же тихая музыка, те же (или похожие на них) спокойные лица. После двенадцати лет нельзя быть уверенным, но мне показалось, что несколько лиц я узнал.
Теперь я знал о них больше; знал часть их тайны, знал, как они это делают, знал, в чЈм заключается умственная работа, связанная с верчением. Не детали, конечно, потому что детали знает только тот, кто сам принимает участие в церемониях или упражнениях; но я знал принцип.
ВсЈ это не уменьшило чуда; оно лишь приблизилось и стало более значительным. Вместе с тем я понял, почему дервиши не открывают своего секрета. Легко рассказать, что они делают и как делают. Но для того, чтобы вполне это понять, нужно сначала знать, зачем они это делают. А об этом рассказать нельзя.


Я опять уехал; и вскоре почва за мной снова обвалилась, так что вернуться в Константинополь стало невозможным.
А немного времени спустя исчезли и сами дервиши. ПросвещЈнные правители новой Турции запретили всякую деятельность 'астрологов, предсказателей и дервишей'. В тэккэ на Пера ныне находится полицейский участок.

1909 - 1925 гг.


Глава 10. НОВАЯ МОДЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ

Вопрос о форме вселенной. - История вопроса. - Геометрическое и физическое пространство. - Сомнительность их отождествления. - ЧетвЈртая координата физического пространства. - Отношение физических наук к математике. - Старая и новая физика. - Основные приницпы старой физики. - Пространство, взятое отдельно от времени. - Принцип единства законов. - Прицип Аристотеля. - НеопределЈнные величины старой физики. - Метод разделения, употребляемый вместо определения. - Органическая и неорганическая материя. - Элементы. - Молекулярное движение. - Броуновское движение. - Принцип сохранения материи. - Относительность движения. - Измерения величин. - Абсолютные единицы измерений. - Закон всемирного тяготения. - Действие на расстоянии. - Эфир. - Гипотезы о природе света. - Эксперимент Майкельсона. - Морли. - Скорость света как ограничивающая скорость. - Преобразования Лоренца. - Квантовая теория. - Весомость света. - Математическая физика. - Теория Эйнштейна. - Сжатие движущихся тел. - Специальный и общий принципы относительности. - ЧетырЈхмерный континуум. - Геометрия, исправленная и дополненная согласно Эйнштейну. - Отношение теории относительности к опыту. - 'Моллюск' Эйнштейна. - Конечное пространство. - Двухмерное сферическое пространство. - Эддингтон о пространстве. - Об исследовании структуры лучистой энергии. - Старая физика и новая физика.
- Недостаточность четырЈх координат для построения модели вселенной. - Отсутствие возможности математического подхода к этой проблеме. - Искусственность обозначения измерений степенями. - Необходимая ограниченность вселенной по отношению к измерениям. - ТрЈхмерность движения. - Время как спираль. - Три измерения времени. - Шестимерное пространство. - 'Период шести измерений'. - Два пересекающихся треугольника, или шестиконечная звезда. - Тело времени. - 'Историческое время' как четвЈртое измерение. - Пятое измерение. - 'Ткань' и 'основа'. - Ограниченное число возможностей в каждом моменте. - Вечное Теперь. - Осуществление всех возможностей. - Прямые линии. - Ограниченность бесконечной вселенной. - Нулевое измерение. - Линия невозможного. - Седьмое измерение. - Движение. - Четыре вида движения. - Разделение скоростей. - Восприятие третьего измерения животными. - Скорость как угол. - Предельная скорость. - Пространство. - Разнородность пространства. - Зависимость измерений от величины. - Разнообразие пространства. - Материальность и еЈ степени. - Мир внутри молекулы. - 'Притяжение' - Масса. - Небесное пространство. - Следы движения. - Градации в структуре материи. - Невозможность описания материи как агрегата атомов или электронов. - Мир взаимосвязанных спиралей. - Принцип симметрии. - Бесконечность. - Бесконечность в математике и геометрии. - Несоизмеримость. - Разный смысл бесконечности в математике, геометрии и физике. - Функция и размеры. - Переход явлений пространства в явления времени. - Движение, переходящее в протяжЈнность. - Нулевые и отрицательные величины. - ПротяжЈнность внутриатомных пространств. - Разложение луча света. - Световые кванты. - Электрон. - Теория колебаний и теория излучений. Длительность существования малых единиц. - Длительность существования электронов.


I

При любой попытке изучения мира и природы человек неизбежно оказывается лицом к лицу с целым рядом вопросов, на которые он не в состоянии дать прямых ответов. Однако, от того, признаЈт или не признаЈт он эти вопросы, как их формулирует, как к ним относится, зависит весь дальнейший процесс его мышления о мире, а значит, и о самом себе.
Вот важнейшие из этих вопросов: Какую форму имеет мир? Что такое мир: хаос или система? Возник ли мир случайно или был создан согласно некоторому плану?
И хотя это может на первый взгляд показаться странным, то или иное решение первого вопроса, т.е. вопроса о форме мира, фактические предрешает возможные ответы на другие вопросы - на второй и на третий.
Если вопросы о том, является ли мир хаосом или системой, возник он случайно или был создан согласно плану, разрешаются без предварительного определения формы мира и не вытекают из такого определения, то подобные решения неубедительны, требуют 'веры' и не в состоянии удовлетворить человеческий ум. Только в том случае, когда ответы на эти вопросы вытекают из определения формы мира, они оказываются достаточно точными и определЈнными.
Нетрудно доказать, что господствующая ныне общая философия жизни основана на таких решениях этих трЈх фундаментальных вопросов, которые могли бы считаться научными в XIX веке; а открытия XX и даже конца XIX столетия до сих пор не повлияли на обычную мысль или очень слабо на неЈ повлияли. Нетрудно также доказать, что все дальнейшие вопросы о мире, формулировка и разработка которых составляет предмет научной, философской и религиозной мысли, возникают из этих трЈх фундаментальных вопросов.
Но, несмотря на свою первостепенную важность, вопрос о форме мира сравнительно редко возникал самостоятельно; обычно его включали в другие проблемы - космологические, космогонические, астрономические, геометрические, физические и т.п. Средний человек был бы немало удивлЈн, если бы ему сказали, что мир может иметь какую-то форму. Для него мир формы не имеет.
Однако, чтобы понять мир, необходимо иметь возможность построить некоторую модель вселенной, хотя бы и несовершенную. Такую модель мира, такую модель вселенной невозможно построить без определЈнной концепции формы вселенной. Чтобы сделать модель дома, нужно знать форму дома; чтобы сделать модель яблока, нужно знать форму явлока. Поэтому, прежде чем переходить к принципам, на которых можно построить новую модель вселенной, необходимо рассмотреть, хотя бы в виде краткого резюме, историю вопроса о форме вселенной, нынешнее состояние этого вопроса в науке, а также 'модели', которые были построены до самого последнего времени.
Древние и средневековые космогонические и космологические концепции экзотерических систем (которые одни только и известны науке) никогда не были ни особенно ясными, ни интересными. Сверх того, вселенная, которую они изображали, была очень маленькой вселенной, гораздо меньше нынешнего астрономического мира. Поэтому я не стану говорить о них.
Наше изучение разных взглядов на вопрос о форме мира начнЈтся с того момента, когда астрономические и физико-механические системы отказались от идеи Земли как центра мира. Исследуемый период охватывает несколько веков. Но фактически мы займЈмся только последним столетием в основном, периодом с конца первой четверти XIX века.
К тому времени науки, исследующие мир природы, уже давно разделились: их взаимоотношения после разделения были такими же, как и сейчас, во всяком случае, какими они были до недавнего времени.
Физика изучала явления окружающей нас материи.
Астрономия - движение 'небесных тел'.
Химия пыталась проникнуть в тайны строения и состава материи.
Эти три физические науки основывали свои концепции формы мира исключительно на геометрии Евклида. Геометрическое пространство принималось за физическое пространство, и между ними не делалось никаких различий; пространство рассматривалось отдельно от материи, подобно тому, как ящик и его положение можно рассматривать независимо от его содержания.
Пространство понималось, как 'бесконечная сфера'. Бесконечная сфера геометрически определялась только центром, т.е. любой точкой и исходящими из этой точки тремя радиусами, перпендикулярными друг другу. И бесконечная сфера рассматривалась, как совершенно аналогичная во всех отношениях и физических свойствах конечной, ограниченной сфере.
Вопрос о несоответствии между геометрическим, евклидовым трЈхмерным пространством, бесконечным или конечным, с одной стороны, и физическим пространством, с другой, возникал очень редко и не препятствовал развитию физики в тех направлениях, какие были для неЈ возможны.
Только в конце XVIII и в начале XIX века идея их возможного несоответствия, сомнение в правильности отождествления физического пространства с геометрическим сделались настоятельными; тем более нельзя было обойти их молчанием в конце XIX века.
Эти сомнения возникли, во-первых, благодаря попыткам пересмотреть геометрические основы, т.е. или доказать аксиомы Евклида, или установить их несостоятельность; во-вторых, благодаря самому развитию физики, точнее механики, той части физики, которая занята движением; ибо еЈ развитие привело к убеждению, что физическое пространство невозможно расположить в геометрическом пространстве, что физическое пространство постоянно выходит за пределы геометрического. Геометрическое пространство удавалось принимать за физическое, только закрывая глаза на то, что геометрическое пространство неподвижно, что оно не содержит времени, необходимого для движения, что расчЈт любой фигуры, являющейся результатом движения, например, такой, как винт, уже требует четырЈх координат.
Впоследствии изучение световых явлений, электричества, магнетизма, а также исследование строения атома настоятельно потребовали расширения концепции пространства.
Результат даже чисто геометрических умозрений относительно истинности или неистинности аксиом Евклида был двояким, с одной стороны, возникло убеждение, что геометрия является чисто теоретической наукой, которая имеет дело исключительно с аксиомами и является полностью завершЈнной; что к ней нельзя ничего прибавить и ничего в ней изменить; что геометрия - такая наука, которую нельзя приложить ко всем встречающимся фактам и которая оказывается верной только при определЈнных условиях, зато в пределах этих условий надЈжна и незаменима. С другой стороны, возникло разочарование в геометрии Евклида, вследствие чего появилось желание перестроить еЈ на новой основе, создать новую модель, расширить геометрию и превратить еЈ в физическую науку, которую можно было бы приложить ко всем встречающимся фактам без необходимости располагать эти факты в искусственном порядке. Первый взгляд на геометрию Евклида был правильным, второй - ошибочным; но можно сказать, что в науке восторжествовала именно вторая точка зрения, и это в значительной мере замедлило еЈ развитие. Но к этому пункту я ещЈ вернусь.
Идеи Канта о категориях пространства и времени как категориях восприятия и мышления никогда не входили в научное, т.е. физическое мышление, несмотря на позднейшие попытки ввести их в физику. Научная физическая мысль развивалась независимо от философии и психологии; эта мысль всегда считала, что пространство и время обладают объективным существованием вне нас, в силу чего предполагалось возможным выразить их взаимоотношения математически.
Однако развитие механики и других физических дисциплин привело к необходимости признать четвЈртую координату пространства в дополнение к трЈм фундаментальным координатам; длине, ширине и высоте. Идея четвЈртой координаты, или четвЈртого измерения пространства, постепенно становилась всЈ более неизбежной, хотя долгое время она оставалась своеобразным 'табу'.
Материал для создания новых гипотез о пространстве скрывался в работах математиков - Гаусса, Лобачевского, Заккери, Бойяи и особенно Римана, который уже в пятидесятых годах прошлого века рассматривал вопрос о возможности совершенно нового понимания пространства. Никаких попыток психологического исследования проблемы пространства и времени сделано не было. Идея четвЈртого измерения долгое время оставалась как бы под сукном. Специалисты рассматривали еЈ как чисто математическую проблему, а неспециалисты - как проблему мистическую и оккультную.
Но если мы сделаем краткий обзор развития научной мысли с момента появления этой идеи в начале XIX века до сегодняшнего дня, это поможет нам понять то направление, в котором способна развиваться данная концепция; в то же время мы увидим, что она говорит нам (или может сказать) о фундаментальной проблеме формы мира.
Первый и важнейший вопрос, который здесь возникает, - это вопрос об отношении физической науки к математике. С общепринятой точки зрения считается признанным, что математика изучает количественные взаимоотношения в том же самом мире вещей и явлений, который изучают физические науки. Отсюда вытекают ещЈ два положения: первое - что каждое математическое выражение должно иметь физический эквивалент, хотя в данный момент он, возможно, ещЈ не открыт; и второе - что любое физическое явление можно выразить математически.
На самом же деле ни одно из этих положений не имеет ни малейшего основания; принятие их в качестве аксиом задерживает прогресс науки и мышления как раз по тем линиям, где такой прогресс более всего необходим. Но об этом мы поговорим позднее.
В следующем ниже обзоре физических наук мы остановимся только на физике. А в физике особое внимание нам необходимо обратить на механику: приблизительно с середины XVIII века механика занимала в физике господствующее положение, в силу чего до недавнего времени считалось возможным и даже вероятным найти способ объяснения всех физических явлений как явлений механических, т.е. явлений движения. Некоторые учЈные пошли в этом направлении ещЈ дальше: не довольствуясь допущением о возможности объяснить физические явления как явления движения, они уверяли, что такое оюъяснение уже найдено и что оно объясняет не только физические явления, но также биологические и мыслительные процессы.
В настоящее время нередко делят физику на старую и новую; это деление, в общем, можно принять, однако не следует понимать его слишком буквально.
Теперь я попробую сделать краткий обзор фундаментальных идей старой физики, которые привели к необходимости построения 'новой физики', неожиданно разрушившей старую; а затем перейду к идеям новой физики, которые приводят к возможности построения 'новой модели вселенной', разрушающей новую физику точно так же, как новая физика разрушила старую.
Старая физика просуществовала до открытия электрона. Но даже электрон понимался ею как существующий в том же искусственном мире, управляемом аристотелевскими и ньютоновскими законами, в котором она изучала видимые явления; иначе говоря, электрон был воспринят как нечто, существующее в том же мире, где существуют наши тела и другие соизмеримые с ними объекты. Физики не поняли, чьл электрон принадлежит другому миру.
Старая физика базировалась на некоторых незыблемых основагиях. Время и пространство старой физики обладали вполне определЈнными свойствами. Прежде всего, их можно было рассматривать и вычислять отдельно, т.е. как если бы положение какой-либо вещи в пространстве никоим образом не влияло на еЈ положение во времени и не касалось его. Далее, для всего существующего имелось одно пространство, в котором и происходили все явления. Время также было одним и тем же для всего существующего в мире; оно всегда и для всего измерялось по одной шкале. Иными словами, считалось допустимым, чтобы все движения, возвожные во вселенной, измерялись одной мерой.
Краеугольным камнем понимания законов вселенной в целом был принцип Аристотеля, утверждавший единство законов во вселенной.
Этот принцип в его современном понимании можно сформулировать следующим образом: во всей