но стучали кулаками. - А где твоя мама, Марат? - спросил Володя. - Опять этот идиотский вопрос, - сказал Марат и будто даже обиделся. - Мамы у меня нет. Она нас бросила. Только по телефону руководит: бе-бе-бе, двойки-тройки. - Ну так что же ты на отца-то с ружьем? - возмутился Володя. - А знаете, как он меня ударил? Со злостью! Володя пошел открывать. - Ну, наверное, за дело? - спросил он. - За маленькое, - сказал Марат. - Можно было просто объяснить, как советует педагогическая наука - так и так, вы не правы. Володя открыл дверь. Там и вправду были очень хорошие иностранные замки. Воронков печально стоял перед ними. - Доволен? - спросил он у Марата. Тот не ответил. - Спасибо, товарищ Садыков. - Не за что, - сказал Володя и стал собирать свои веревки. - Запомни мой телефон, Марат, - сказал Володя, поглядывая на Воронкова, - 33-06-47. Приходи к нам на тренировки. А обижать тебя мы никому не позволим. Пока. - А кого спросить? - спросил Марат. - Садыкова Володю. Или капитана. Позовут. Володя вышел из квартиры, и за ним сразу же вышел, предварительно прихватив большую связку ключей, и Воронков. - Товарищ Садыков, - сказал он, - я хотел бы, чтобы этот случай не подлежал огласке. Я работаю в министерстве... - Что же вы на сына руку поднимаете? - зло спросил Володя. - Довел! - воскликнул Воронков. - Руку! Хорошо, что еще сдачи не дал. У меня такая работа, вы себе не представляете. Я ухожу - он еще спит, прихожу - он уже спит. Сколько я вам должен? - Я зарабатываю на основном производстве, - ответил Володя и стал спускаться по лестнице. - Вы зря, я от чистого сердца... Я вообще не знаю, как мне с ним справиться. А вас что, отец никогда не трогал? - Я детдомовский, - ответил Володя с нижней площадки, уходя. - Я тоже, между прочим, из рабочих! - крикнул вслед ему Воронков... Володя и его друзья жили в замечательном городе, на скальные тренировки можно было ездить за пять копеек на рейсовом автобусе; восхождение средней сложности отнимало субботу и воскресенье - горы были рядом. Они стояли над городом, составляя не только его пейзаж, но и погоду, и многочисленные хозяйственные заботы, и замечательный отдых горожан. Ледовые и скальные склоны гор смотрели прямо на центральные проспекты. На очередную тренировку собралась вся команда: Садыков, Руслан, Саша, Лида и двое запасных - студент университета Спартак Ишимбаев и Петр Семушин, приехавший в город на подготовку к восхождению со строительства большой гидростанции, где он работал монтажником. Тренировались на скалах. Проходили сложные участки, били крючья, страховали - словом, обычная работа. На нижней страховочной площадке с травинкой в зубах сидел на камне Марат и посматривал на эти занятия с видом многоопытного горовосходителя. По случаю тренировки он гордо повесил на куртку значок "Турист СССР". Видно было, что ему самому хотелось полазить, но капитан был занят работой и редко погл- ядывал на подростка. Наконец очередь дошла и до Марата. - Курсант, - сказал Володя, - пойдем овладевать азами. Он обнял за плечо Марата и, повернув его лицом к отдыхавшей после занятий команде, сказал: - Моряки, это мой друг. Зовут - Марат. Вы, конечно, знаете, кто такой Марат. Это славный довоенный линкор Балтийского флота. Так что прошу с Маратом обращаться уважительно. Второе. Марат будет ходить к нам на тренировки для укрепления внутренней мощи и постижения общего смысла жизни. - Я уже многое понял, - сказал Марат. - Ну, прекрасно. Сегодня мы потренируемся на простеньких маршрутах. Первое правило скалолазания - три точки опоры... Володя укреплял на груди у Марата обвязку, продолжая объяснять. Показал маршрут, по которому должен был лезть Марат. Маршрут этот и без того был промаркирован ясными жирными стрелами, нарисованными на скалах. Марат полез. Он делал это быстро и цепко, Володя страховал снизу. Все смотрели, как он лезет. А Марату лезть страшно понравилось. Он поднялся метра на два вверх и, обернувшись, спросил у Володи: - А может, без веревки? - Без сетки, - ответил Володя, - работают только в цирке и очень большие мастера. А мы не в цирке, и ты не мастер. Вперед! Марат полез дальше. Внезапно он пошел вдоль скал вправо. Тут же вскочила Лида Афанасьева. Там, куда двинулся Марат, были скалы высокой категории сложности. - Марат, сейчас же уйди влево! - закричала она. Она стояла рядом с Володей, ожидая, что он поддержит ее приказание, но Володя молчал. Тогда Лида толкнула его, и в этом полутолчке полушлепке была не только просьба поддержать ее, но и нечто другое. - Если взялся, пусть лезет, - тихо сказал Володя, не спуская глаз с Марата. Марат и сам был бы рад уйти на старый маршрут, но не знал, как это сделать. Он понял, что совершил легкомысленную ошибку и ему сейчас здорово нагорит от капитана. Однако Володя, видя, как трудно мальчишке, совсем не ругался, а, наоборот, говорил нечто подбодряющее. - Так, не забывай про три точки опоры... нет, руку сначала... еще, еще тянись, там зацепка есть... Марат, будто распятый на стене, пытался дотянуться до зацепки. Вдруг он посмотрел вниз и вот тут испугался. Вся команда стояла далеко, в невообразимой глубине. Марат сделал отчаянное усилие и... сорвался. Впрочем, никуда он не полетел, а просто повис на страхующей веревке. Володя быстро спустил Марата вниз. Мальчишка дрожащей рукой пытался отстегнуть карабин от страхующей веревки, но Володя остановил его. - Ты хочешь, - сказал Володя, - чтобы я к тебе относился как к мужчине? Марат кивнул, хотя не понимал, к чему клонит капитан. - Тогда снова пройди этот маршрут. Только без всяких фокусов. Прямо по стрелам. Ну? Вперед, курсант! Марат вздохнул, и хотя понимал, что его воспитывают, а этого он совершенно не терпел, все же сдержался, полез вверх. Однако его снова захватило это прекрасное чувство владения своим телом, на середине маршрута он почувствовал удовольствие, к концу радость. А когда он вылез на вершину скалы, улыбнулся настолько широко, насколько мог... Когда по некрутой тропинке счастливый Марат спустился вниз, он увидел, что его подвиг забыт, только Лида мельком взглянула на него и улыбнулась, а все сгрудились вокруг Володи, читающего какое-то письмо. Марат тоже стал слушать. - "... В связи с создавшейся обстановкой на строительстве, читал капитан, и невозможностью проведения подобных работ на отвесных скалах силами имеющегося в наличии состава Главное управление Министерства, Генеральная дирекция строительства убедительно просят сборную команду республики по альпинизму провести указанные работы... в кратчайший срок... дело всей республики..." Петя? Все посмотрели на Петю Семушина. - Там метров сорок будет примерно, - сказал Петр. - Камень висит прямо над зданием компрессорной. - Камень большой? - спросил Руслан. - Десять примерно на десять, на пять. Все замолчали. - Может, рвануть хорошенько, и он пройдет мимо? - Руслану нравились резкие варианты жизни. - Ему там деваться некуда, - ответил Петя. - Он пойдет прямо на здание. И единственную дорогу перекроет. Там он держится на честном слове. А район у нас сейсмический. Потихоньку трясет почти каждый день. Здесь взорвался Саша Цыплаков. - Я не понимаю, почему обязательно мы? Там висит, тут горит, там прорвало... Ну и что? В конце концов, у нас есть службы специальные. Мы занимаемся спортом, мы участвуем в первенстве Советского Союза! Ключ перед нами! Здесь Саша выхватил из портфеля кучу фотографий и бросил их на траву. - Кто это все будет лезть? "Желтый пояс"? "Зеркало"? Где сам Сеня Чертынский сорвался! И вместо подготовки мы будем заниматься какой-то... лабудой! Почему обратились именно к нам? - Они обратились ко мне, - тихо сказал Петя, - как к альпинисту. А я их направил в адрес команды, в которой я состою как запасной. - Ну, спасибо, Петя, - в сердцах сказал Саша, - ты оказал большую услугу команде. Как запасной. - Спокойно, моряки, - сказал Володя. - Конечно, все это не вовремя. У нас куча проблем... но отступать нам, кажется, некуда. - Там люди могут погибнуть, - сказал Петя. - Мы тоже можем погибнуть, из-за того что не подготовились к горе! - мрачно сказал Саша. - Сашка! - воскликнула Лида и сильно ударила Цыплакова по спине. - Дурак ты невозможный! - Ну и тяжелая рука у тебя, - сказал Саша. - А ты не каркай! - вставил Руслан. Марат подошел к Володе и спросил его, заглядывая в глаза: - Ты возьмешь меня с собой? - Нет, - сказал Володя. Замечательным утром, солнечным и ясным, Володя и Лида шли по красивой аллее, в глубине которой виднелось двухэтажное белое здание. - Это ты мне звонил на работу? - спросила Лида. - Когда? - Позавчера. - Я. - Я как раз улетала в санрейс. - Что-нибудь серьезное было? - Острая сердечная недостаточность. Лида сказала это многозначительно, слишком многозначительно. Но Володя промолчал. - Ты звонил, я тебе была нужна? - продолжала она. - Сашка мне помог. - Жалко, что это было такое депо, в котором мог помочь тебе Сашка, а не я. Володя остановился. - Лид, - сказал он, - у нас с тобой был договор. - Да, да, - сказала Лида, - извини... Вон и Сашка, - добавила она с деланным оживлением, разглядев в конце аллеи спешившего Цыплакова. По случаю субботы он был в спортивном костюме, шел пританцовывая. ...Они увидели Сеню издали и, когда увидели, напряглись, разговор сник. Он сидел на скамейке в самом конце аллеи и, сощурив близорукие глаза, смотрел на них. Было рано, и совсем немного больных в байковых пижамах и халатах мелким шагом устремлялись к процедурному корпусу. Узнав приближавшихся к нему, Сеня Чертынский встал, морщась от боли, и, опираясь на палку, не твердо пошел навстречу. "Стойте, стойте! - кричал он. - Я сам к вам подойду!" Володя, Саша и Лида остановились и стоя смотрели, как Сеня, борясь с неуверенностью в шагах и пытаясь одновременно скрыть эту неуверенность, приближался к ним. Первой не выдержала Лида, она подбежала к Семену и обняла его. - Черт! - сказала она. - Это немыслимо. Я сама врач, но все это... Ты - гений! - Это еще что! - гордо воскликнул Сеня. Он был страшно возбужден, глаза блестели. - Смотрите! Сеня, опираясь о палку, стал медленно приседать. Тут страх промелькнул на его лице, неуверенная улыбка погасла, и неизвестно чем бы этот опыт закончился, если бы Володя резко не подоспел. Сеня повис у него на руках, встал. - Не вышло, - печально сказал он. - А в палате два раза приседал. - Это потрясающе! - сказала Лида. - Я ведь видела твой рентген... Тогда кто-то пошутил: "Кузнечик коленками назад". Я думала, коляска на всю жизнь. В лучшем случае. Чтобы так разработать лавсановые связки... - Как родные, - сказал Сеня. - Я их уже полюбил. И он погладил свои колени. - Сеня! - как бы между прочим сказал Володя. - А мы ведь на Ключ собрались. Сначала Сеня ухмыльнулся и, кажется, хотел что-то сострить, но через секунду помрачнел. Понял, зачем пришли. - Поздравляю, - сказал он. - А что так? - спросил Володя. - Думаешь, не пройдем? - Я "зеркало " не прошел. "Желтый пояс" пролез. Там метров семьдесят и порода мягкая, как речной песок. Взяться не за что, все гниль. Но пролез. А на "зеркале" у меня было четыре попытки. Погода была идеальная, сухо. Я был в прекрасной форме. Кто будет лезть "зеркало"? Конечно, Саша? - Да, - сказал Саша. - Наверно, я. - Тогда я тебе, Саша, дам совет от чистого сердца: если с первого раза "зеркало" не пройдешь, второй раз не пытайся. - Почему? - резко и вдруг недобро спросил Саша. - Потому что я не хочу присутствовать на твоих похоронах, - ответил Сеня, повернулся и, не прощаясь, пошел к больнице, опираясь на палку. - Я, между прочим, не собираюсь помирать! - крикнул ему вслед Саша, но Сеня не обратил никакого внимания на эту фразу. Он уходил от них, стоявших группой, и даже со спины было видно, что с ним сделал этот год, это пятимесячное лежание, а потом пятимесячное обучение тела. В его столь недавно легких и сильных ногах мышцы и сухожилия съежились, похудели, сморщились, а иных вовсе нет - заменены бог знает чем, не своим... Он был, конечно, тем же самым Сеней Чертынским по альпинистской кличке Черт, тем же самым, только немного другим, потому что он уже знал то, что они трое не знали. Видать - видали, но со стороны. А он-то уже знал и видел свою собственную смерть. В секунды срыва, в целые сто лет полета его ожгла тогда мысль - не падение, не травма, не невезуха - смерть! Он боролся с ней. Он, как и Миша Хергиани, боролся до последнего мига и сумел, как и Миша, перевернуться в воздухе, чтобы грохнуться о камни не головой. Ногами. Но Миша падал долго. Да, долго. Сеня коротко. Это был страшный, плотный звук, когда тебя всего припечатывает о что-то не плоское и твердое. И дикое, удивительно нелепое ощущение неповиновения собственного тела. А боль боль потом, да и не главное это, не главное. Боль - это сладкое возвращение оттуда. И ежедневный вид иглы, через которую извергается в воздух серебряным фонтанчиком что-то, что сейчас же разбежится сладкой тревогой по твоим венам... и всякие слезы... цветы в стакане... фрукты, засыхающие у стопки чужих книг на тумбочке, - все это уже, моряки, неважно, все это потом. Сеня уходил, сказав свое слово, и никто не решился его остановить. Но внезапно он наткнулся на какую-то мысль, пошатнулся, палка с резиновым наконечником уперлась в трещину в старом асфальте больничного двора. Сеня обернулся, посмотрел, криво усмехнулся, будто гнев проглотил. - Я ничего не хочу накаркать, - сказал он. - Я вообще считаю, что "зеркало" могут в нашей стране пройти два человека я и ты. Ну и еще, конечно, Миша Хергиани. Но Миша давно погиб, а мне "зеркало" подарило лавсановые связки. Так что давай, двигай. Пуля - дура, штык - молодец! Саша выслушал все это, как родитель выслушивает капризного ребенка. - Где ты сорвался? - спросил он. - Увидишь! - ответил Сеня - Мимо не пройдешь. Ребята! обратился он к Лиде и Володе. - Извините, у нас промежсобойчик. Сеня, обняв Сашу за плечо, отвел его в сторону. - Я уже скоро год лежу здесь, - сказал он. - Я имел возможность подумать. Я этот год лежал и ждал, кто ко мне придет и скажет: "Черт, мы собрались на Ключ. Скажи, где ты сорвался". И я решил попросить этого человека, как бы там ни вышло у него на этом проклятом "зеркале", вернуться и сказать, что пройти его невозможно. Я думал, что это будешь ты, Саша, и я, как видишь, не ошибся. - Я не понял, - сказал Саша. - Зачем это нужно? - Ну, не затем, чтобы оправдать меня, уверяю тебя. Я хочу, чтобы за этой стеной укрепилась слава непроходимой. Вообще. Раз ее не прошел я и не прошел ты, значит, другим там делать нечего. - Ну и что бы это дало? - Это дало бы, Саша, очень хорошие результаты. Туда бы больше никто не ходил. Там бы не было несчастий. А если ты пролезешь ее, то за тобой пойдут другие. - Но в этом и состоит дух альпинизма - преодолевать. Сеня подумал немного над его словами, стоял, глядел в землю, будто искал слова в потресканном асфальте больничного двора. - Знаешь, Саша, ты всегда был каким-то странным, - наконец сказал Семен. - Может быть, до тебя не сразу дошло? Может, ты еще подумаешь над моим предложением? - Да, - жестко сказал Саша. - Я подумаю. На "зеркале". Самосвалы шли один за другим, пыль над дорогой поднималась столбом. Здание компрессорной станции было построено над бурной коричнево-грязной рекой, практически на полочке, где едва умещались само здание и дорога. Володя посмотрел вверх - действительно, среди рыжих отвесов торчал, чуть наклонившись, этот проклятый камень, и деться в случае падения, как справедливо заметил Петр Семушин, ему было некуда. От компрессорной, от круглых емкостей с воздухом - ресиверов шли вдоль реки трубы, туда, где в пыли и зное вставало тело огромной плотины. Володя сидел на камне у обочины дороги, жевал какую то травиночку, посматривая наверх. Прямо над ним на скалах уже работала вся команда, висели белые и оранжевые веревки, стучали молотки, забивались крючья, поблескивали тонкие металлические лестницы. Володя поглядывал на проходящие машины, ждал. Наконец возле него остановился небольшой вездеход, из-за руля вышла - ну, легче всего было бы написать "молодая, красивая женщина, одетая в джинсы и в темно-синюю рубашку". В руках у нее была строительная каска. Она мельком взглянула на Володю и стала внимательно рассматривать происходящее на скалах. Все было и все выглядело именно так. Однако дама, не без некоторой элегантности покинувшая открытый автомобиль с грубым народным названием "козел" и несколько раз по-мужицки пнувшая кроссовкой "Адидас" оба передних колеса, требует нашего более внимательного рассмотрения. Во-первых, с ней все здоровались. Все проезжавшие самосвальщики считали своим долгом высунуться из кабины и сказать что-то типа "здрасьте", а дама, мельком глянув на каждого, чуть поднимала руку, как престарелый главнокомандующий, и отвечала коротко - "привет". Во-вторых, она была хороша той недостижимой в городах привлекательностью, которой одаривают горы, леса, тундры, моря скромных геологинь, изыскательниц, топографинь, археологинь. Без драгоценностей и липовой косметики входят они в московские, ленинградские, новосибирские компании, и пламя свечей начинает колебаться, и мужчины, не какие-нибудь тридцатилетние юноши, а мужики настоящие, молча приподнимаются с югославских диванов, готовые тут же идти за незнакомкой в неведомые края, оставляя в снегах, по краям дороги своего бегства разбитые должности, обломки карьеры и совершенно новенькие, свеженаписанные исполнительные листы алиментов. От вошедших пахнет полынью, степными звездами. В словах - истина, в глазах - бездна. Трепещут обриллиантенные жены, страх поднимается к горлу, умная ненависть ограненными камушками сверкает в глазах. Но нет, нет, милые, не по души ваших мужей прибыли эти временные ангелы. Вон в прихожей все вытирает и вытирает ноги, ступить не решаясь на финские паласы, тот, кто пришел вместе - двухметровый и чернобровый, седеющий или лысеющий, с глазами, промытыми таежными ручьями, со скулами, продубленными ледниковыми ветрами, с руками, которые тут же хочется лепить из глины, вырубать из камня. И тихо сядет на пол, как собака у ног хозяина. О, женщины, прибывшие издалека! Какие за вами тянутся чернобурые хвосты далеких тайн! Какие ясные звезды горят у вас во лбу! Какое истинное целомудрие приобретено среди сотен сильных и красивых мужчин, половина из которых влюблена в вас тайно! В какие причудливые, горожанам ну совсем непонятные, формы выливается эта любовь, которую принято называть "настоящая"! Идут через перевалы по две недели на лыжах, чтобы на базе полчаса чайку - именно чайку - попить при любимых глазах. А потом - обратно, полгода вспоминать эти полчаса. И самоЛеты тяжелые гоняют с восточного сектора Арктики в западный, и деньги пачками в полыньи швыряют, и письма в стихах сочиняют, а потом загружают радиосеть, передавая в эфир эти любовные романы. Но уходят женщины, пришедшие издалека, уходят как парусник, помаячат на горизонте белыми материями, а уж утром пусто, нет ничего, хоть криком кричи. На востоке, на севере, в горах, в степях их звезда. Сидят у своих костров, спят на мазутном брезенте в вертолетном углу, до старости не сдаются на милость панельным, многоквартирным тюрьмам. Терпят, ждут. Чего? Неизвестно. Въехавшая в нашу повесть на казенном автомобиле дама была, несомненно, из описанного выше клана, однако с некоторыми новейшими добавлениями: одевалась просто, но тщательно продуманно, следила за собой, за прической, лицом, руками, и это, конечно, позволит отнести ее к прекрасным женщинам, прибывшим издалека, но, несомненно, в этом нетрудно убедиться, новой формации. Володя счел, что сидеть в присутствии дамы не совсем уместно, и поэтому встал. Тут женщина обратила на него внимание и спросила: - Вы не знаете, когда они слезут? - Вам нужен Садыков? - спросил Володя. - Садыков, - ответила женщина... - Садыков - я, - сказал Володя. - Я заместитель главного инженера, - сказала женщина. Юнна Александровна Ковальская. Мы будем работать вместе. Для начала мне нужно подняться наверх, к району работ. Володя посмотрел на Ковальскую. - У вас, конечно, нет никакой подготовки? - спросил он. Ковальская усмехнулась. - На втором курсе, по-моему... какой-то поход... Клухорский перевал... сван-инструктор, который предлагал мне выйти за него замуж... Нет, никакой подготовки. - Сваны, особенно инструкторы, редко ошибаются, - сказал Володя. - А вот наверх мы с вами, Юнна Александровна, сегодня не поднимемся. - Мне это нужно, - сказала Ковальская. - Нет, - твердо сказал Володя. Ковальская с интересом посмотрела на него. - Как вас звать? - спросила она. - Владимир. - Так вот, Володя: на всей территории строительства есть всего четыре человека, чье слово предназначено к исполнению. Один из них - я. - Хотелось бы продолжить вашу мысль, - сказал Володя. Вот на этих скалах есть только один человек, который будет говорить "да" или "нет". Это - я. - А что, в чем дело? - вызывающе спросила Юнна. - Мы чистим склон от камней. Видите, ребята идут в ряд? Чистить - опасная работа. Завтра мы навесим лестницы, перила, наладим хорошую страховку и к концу дня сможем с вами прогуляться к месту работ. - Если у меня будет время... Утром вам привезут два максимально облегченных перфоратора. Через верх надо будет протянуть энергию, воздух и воду. Надо будет пробурить сто четыре шурфа, загнать в них на хорошем цементе анкерные болты, на эти болты заводить стальную сеть. Семушин все знает. Вопросы оплаты с вами уже решали? - Да. - Я думаю, жена будет довольна. - Мы не шабашники, - сказал Володя. - Я не хотела вас обидеть. - В таком случае вы хотели узнать, женат ли я? - усмехнулся Володя. - Не женат. - Для холостой женщины, - засмеялась Юнна, - это очень приятное сообщение. Она посмотрела на часы. - Черт возьми! - сказала она. - Что это за жизнь? Даже пококетничать нет времени. И вообще, по моим наблюдениям, любовный треугольник в последнее время видоизменился. Раньше были: он, она и любовник. Теперь - он, она и работа. Юнна пошла к машине и села за руль. - Я хотела бы, - сказала она, - чтобы вы прониклись нашим настроением. Камень этот уже один раз, как говорится, висел на волоске. Это было видно просто глазом, без всяких приборов. Некоторые водители отказывались ездить мимо. А другой дороги, как вы видите, у нас нет. Из компрессорной кое-кто сбежал. Ну, не кое-кто, а почти все. Потом эта глыба снова вернулась на место. Почему? Никто не знает. - А наука? - спросил Володя. Юнна при этом тяжело вздохнула, будто вопрос был задан о слабоумном мальчике, общем горе. - Долго говорить, - ответила она. - Приехали, переругались друг с другом и уехали. Двое остались: писать диссертации о камне. Им-то хорошо. Вот нам как быть? Упадет камень - наверняка разрушит компрессорную. Будут жертвы. - Это очевидно, - сказал Володя. - А кто же так проектировал? - Проектировщики, - ответила Юнна. - Кроме того, без воздуха встанет вся стройка. Бетонный завод. - Можно будет натащить передвижных компрессоров. - Можно, - согласилась Юнна, - но это временное решение проблемы. Потом, как их тащить? Дорога ведь будет перекрыта! А может быть, и разрушена этим камнем. - Наверняка, - сказал Володя, который, кажется, впервые понял по-настоящему, что может натворить этот проклятый камень. Глянул наверх: там, зависнув на веревке, размахивал руками Петр Семушин, командовал, крики его слабо долетели вниз. "Никуда ему не деться, - подумал Володя про камень. - Эта компрессорная хрустнет под ним, как яичная скорлупа". - Вчера звонил наш предсовмина, - сказала Юнна. - Просил докладывать каждый день, как у вас пойдут дела. Так что вся надежда на вас, - и Юнна улыбнулась. - У нас маловато времени, - сказал Володя, глянул на Юнну, намереваясь втолковать ей про сроки восхождения, да встретился с ней глазами. Теплая волна пробежала по рукам. Володя уставился на "представителя администрации строительства", будто впервые увидел Юнну, и ощущение, не выражаемое никакими словами, миг"м расцвело, распустилось, появилось невесть откуда. Володя вдруг увидел, как будто приблизившись, кожу ее щеки, уголок губ, начало ключицы, выглядывавшее из распаха темно-синей рубашки, увидел ее волосы цвета темного шоколада, волнами поблескивавшие на солнце. Он был поражен сразу, одномоментно, будто и в самом деле в него воткнулась стрела, посланная с верхних секторов обстрела крылатым голым мальчиком. - Времени, - туповато сказал Володя, по-солдатски преданно глядя на Юнну, - времени не очень. - А у нас еще меньше, - сказала Юнна и положила руку на кулису переключения скоростей. Володя и руку увидел, цвет ее, пушок у запястья. "В волейбол играет", - так подумал Володя, и мысль эта приобрела неизвестно почему какое-то невероятное значение, будто подтвердила что-то очень важное. - И все время идут плохие сейсмические прогнозы, - добавила Юнна. - У нас всего-то две недели. Через две недели мы должны быть на горе. Опоздаем - все! Придет фен, теплый ветер с юга, - все! У нас - первенство Союза! - Это у нас первенство Союза, - печально сказала Юнна. Она отжала сцепление, и машина тронулась. На секунду оторвала правую руку от управления машиной и подняла ее, будто точно знала, что Володя смотрит ей в затылок, в удаляющуюся спину, стоит не сводит глаз. Эта рука, слабо поднятая в знак прощания, как приветствие престарелого главнокомандующего, стала удаляться и задержалась в воздухе чуть дольше, чем этого требовало деловое приветствие. Садыков понял это, радостно заколотилось сердце. Машина набирала скорость, из-под колес стали струиться косяки коричневой пыли, потом какой-то железный борт, предостаточно побитый и помятый камнями, заслонил машину заместителя главного инженера строительства... При выезде из-за поворота, когда открывается вид на всю плотину, на сужение ущелья, где по непонятной мысли проектировщиков была построена компрессорная и откуда прекрасно на фоне ближних лиловых гор просматривался профиль проклятого нависающего камня, иные водители вздрагивали и щурили глаза: прямо в воздухе, в небе висели несколько человек (веревки с такого расстояния не были видны). Мало того, - в знойном небе, в струящихся горячих потоках, ломавших прямые лучи, будто парили около камня две металлические площадки, на каждую из которых опирались перфораторы. Наваливаясь на их отполированные металлические рога, работали Спартак и Петр. Все на страховке: сами площадки, перфораторы, каждая отверточка на отдельной веревочке, ну и, конечно, в перевязи страховочных ремней - сами покорители пространства и времени. В те секунды, когда перфораторы умолкали, оба бурильщика калякали на разные темы. - Ты сколько зарабатываешь? - Это Спартак, у него в будущем году распределение. - Четыреста и больше. - А зачем тебе институт? - Петр на заочное поступил, жил-жил да и поступил. - За интерес, - ответил Петя. - Окончишь - будешь получать сто двадцать. - Я не такой дурак. У меня три пятых разряда. Я, знаешь, какой специалист! На меня очередь стоит. Особенно на сварочные работы. - Ну, так что же тебе надо? - не отставал Спартак. - Интерес люблю. Вот что такое полиглот - знаешь? - Знаю. - А вот я не знал. Думал, что оскорбление. Пылеглот - пыль глотает. Оказалось, что от слова "поли". Поли - много. Поликлиника. Поливитамины. - Полимер, полиэкран, - продолжал Спартак. - Или вот еще слово - альтернатива. В курсе? - Альтернатива? - переспросил Спартак. - Это такое положение... - Какое? - Фиговое, - неуверенно сказал Спартак, намереваясь снова бурить, чтобы прервать невыгодный разговор. - Ты на каком курсе? - На четвертом. - На четвертом, а простых азов не знаешь, - сказал Петр. - Ну ты ведь тоже не знаешь! - Я-то? - возмутился Петр. - Я - заочник, что с меня взять... Сверху со скалы свесился Саша Цыплаков. - Алло! - закричал он. - Чего встали? - Саш! - закричал Петр. - Знаешь, что такое альтернатива? - Вы! что, - устали? Мы можем с капитаном вас сменить! ответил Саша. - Нет, - крикнул Петр, - ты на вопрос ответь! - Альтернатива - выбор решения. Или - или, от слова "альтер" - другой или второй. А что? - Спасибо, ничего, - ответил Петр и навалился плечом на загрохотавший перфоратор... Юнна поднималась по нестойким лестницам, проложенным вдоль скал, ведя перед собой... Марата. На верхней площадке возился со снаряжением Володя. Увидев поднимающихся, он сел на бухту капроновых веревок и сказал: - Так я и знал. - Милиция обнаружила, - сказала Юнна. - Сказал, что к вам. - Это мой... воспитанник, - сказал Володя. - Курсант, - пояснил Марат. Вид у него был совсем удовлетворенный. Героический плаватель-одиночка, пересекающий Великий океан и высадившийся на другом берегу, должен терпеть докучливые вопросы иммиграционных служб - вот что показал Марат. Подвиг совершен, остальное неважно. Неся всякие царапины и пятна, как ордена кочевой жизни, он ясно и честно улыбался Садыкову. - Убежал или как? - спросил Володя. - Конечно, убежал, - был ответ. - Отцу не сказал? - Не такой я дурак, - ответил Марат. Он осматривал шланги, кабели, змеившиеся на верхней строительной площадке, и был явно доволен. - А если я тебя домой отправлю? - грозно спросил Володя. - Не отправишь, ты добрый, - сказал Марат. - Я на попутных машинах ехал. Знаешь, сколько Садыковых встретил? Четыре человека - и все Садыковы. В это время на площадку поднялся Петр. - Юннсанна, привет! - сказал он. - Между прочим, "садык" переводится как друг. - Слушай, друг, - сказал Володя Петру, - я бы тебя сейчас попросил очень быстро взять этого курсанта... - Ты что, Володя, я ведь пятьсот километров к тебе бежал! закричал Марат. взять этого курсанта, - еще раз повторил Володя. - И вместе с ним подскочить на телефонную междугородную, позвонить отцу и обо всем доложить. Как отец решит, так и будет. - Можно я сам буду говорить? - умоляюще попросил Марат. - Я думаю, надо разрешить, - сказала Юнна. - Приказ начальника - закон для подчиненных, - сказал Володя. - Пошли, - сказал Петр и начал спускаться. Садыков, заготовивший за ночь целую речь, вдруг зажался, смотрел вниз, щелкая титановым карабином, невесть откуда появившимся у него в руках. Юнна Александровна в то же время самым внимательным образом рассматривала ограждение площадки, срубленное только сегодня утром из свежайшего теса. Внизу тарахтели перфораторы, там работали Саша и Спартак. Под самым камнем расхаживал с мегафоном Руслан, по привычке строго погл- ядывая на проезжающий автотранспорт, но одновременно не забывал руководить передвижениями альпинистов по стенам вокруг камня. Дальше блестела цинком крыша компрессорной, за которой катились коричнево-красные воды реки. Наконец Садыков решился. - Тридцать четыре отверстия прорубили, - глухо сообщил он. Юнна ничего не ответила. Садыков от своей фразы зажался еще больше и вместо замечательного отрепетированного: "Юнна! Едва увидев вас вчера, вы только не подумайте, что мои слова случайны и несерьезны...", - вместо всего этого он продолжал: - Породы не очень крепкие, к сожалению. "Как странно устроен человек! Юнна! Я лежал всю ночь и думал: мне сорок лет. Какая любовь? Какие тут с первого взгляда? Что за детство? Но это - любовь, правда! Это не спутать". - Да, - напряженно ответила Юнна, - породы здесь по паспорту 4 - 3-й категории. В том-то и дело. - Вот именно, - по-идиотски подтвердил Садыков. Он уныло понимал, что ничто на свете не освободит его от этого дикого ступора. Как волк не в состоянии перепрыгнуть шнурок с красной тряпочкой, так и он, Садыков, не может сказать сейчас ничего из того, что хотел сказать. Даже не сможет сказать ничего путного или просто человеческого. Ему захотелось, чтобы она немедленно ушла, предоставив его той черноте, в которую он начинал погружаться. Володя напряженно откашлялся, готовясь сообщить: дела, мол, пардон, - и в это время увидел, как далеко внизу, у самого начала шатких перил, появилась Лида, поднималась вверх. Володя вдруг понял, что если сейчас ничего не скажет, то уже не скажет никогда. Уже все, все будет упущено, проиграно, безнадежно пропадет. Лида поднималась, и это движение, которое спрессовывало возможность какого-либо объяснения, внезапно придало Володе смелости. Он посмотрел на Юнну - только теперь увидел, что она курила и, облокотясь на поручень, смотрела вдаль на лиловые горы. Однако и она что-то почувствовала: то ли взгляд Володи поймала, то ли еще что - повернулась и стала наблюдать, как в синем с белыми лампасами костюме легко поднимается светловолосая красавица. - Вот что, Юнна, - сказал Володя. - Ты мне нужна. В смысле поговорить. Обязательно. Он сказал все это сухо, строго, почти официально. Остался доволен сказанным. Как гора с плеч упала. Поднял глаза. - Вы мне делаете предложение? - спросила Юнна, не приняв его "ты". Она улыбалась, и эта улыбка еще больше успокоила Володю. - Да, - ответил он, - именно предложение. - Несмотря на приближение такой яркой блондинки? Или именно в связи с приближением? "Во, бабы! - восхитился про себя Садыков. - Слова не скажешь - уже хомутают!" - Несмотря, - ответил он. - Я - прагматик, - сказала Юнна и перестала улыбаться. Я иду к цели по кратчайшему пути. Я бы хотела быть романтиком. Но для этого у меня, лично у меня, совершенно отсутствует время. Впрочем, - здесь Юнна повернулась к приближающейся Лиде и стала ее печально и внимательно рассматривать, - может быть, все это простое жалкое оправдание... - Я смог бы сегодня освободиться вечером, - быстро сказал Володя, быстро, почти торопливо. - Я провожу совещание с энергетиками. Это до ночи. - Я буду ждать у общежития. - Это будет поздно. В час ночи, наверно. - Ничего. Хоть до утра. Ну, тут и Лида подошла. Подошла, чуть запыхавшись, остро ожгла глазом Юнну, глянула на Володю, как на свое. И слово выбрала, чтобы показать этой шатенке, что это - свое, у ноги: - Устал? - Нормально, - ответил Володя и продолжил фальшиво, с опереточной улыбкой. - Это, Юнна Александровна, врач нашей команды, мастер спорта Лидия Афанасьева. Они пожали друг другу руки, причем никому из троих это действие не доставило никакого удовольствия. - У вас мягкая рука, - сказала Юнна, пытаясь объявить мир. - Мягкая, но тяжелая, - ответила Лида, с ясным вызовом посмотрела на Володю. Тот сказал: - Видала? Марат приехал. - Естественно, - сказала Лида, - если тебя, Володя, кто. полюбит, это уже на всю жизнь. Она отошла в сторону и, нагнувшись над отвесом, стала кричать вниз: - Руслан! Саша! Спартак! Обед! - Чужой монастырь... - тихо сказала Юнна. - Чужой, пока в нем не поселишься, - ответил Володя. - Я буду ждать. - Да, - сказала Юнна и начала спускаться по лестнице. К Володе подошла Лида и тоже стала смотреть, как уходит Юнна. - Она, по-моему, крашеная, - сказала Лида. Доводилось ли вам просидеть на небольшой, врытой в землю и отполированной брюками да юбками скамеечке целый вечер? Или более того: вечер и ночь? Совершенно бездумно? Наверно, давно не приходилось. А жаль. Бездумно, оказывается, время проводить никак невозможно. Даже если специально гнать из головы эти самые думы, они же мысли, они же рассуждения, они же размышления, ну вот сидеть и все, - нет, все подмечает глаз, все врастает в память. И потом о некой важнейшей беседе, что-то решавшей в твоей жизни, и остается-то в памяти какой-то валявшийся на столе карандаш с розовыми деревянными боками заточки, с белой полосой у оснований, с золотыми буквами по синему фону. Что за карандаш? К чему? Какое объяснение? Лицо говорящего уже неразличимо в памяти, как блин, слова улетели, нету их, проблема давно уже решилась сама собой, ходить не нужно было, но вот карандаш остался - простой карандаш, лежащий на белом листке с машинописными буквами, стереофонический, стереографический, объемный, в руки взять хочется. Кто объяснит? Ученый мир молчит. Журнал "Наука и жизнь" не касается. Не берутся доценты, бормочут - "подкорка", будто в адресе скрыт ответ... Вот так сидел Садыков перед двухэтажным блочным общежитием, бетонный угол которого был покороблен и смят каким-то очередным землетрясением, видно давним, потому что отлетели уже торопливые цементные заплаты, и наблюдал без всякого дела окружающий мир. И остались в его памяти от всего этого вечера-ночи: зубчатый гребень гор, черный, плоский, положенный на вялую желтизну заката," дикая шутка проходивших мимо и неразличимых в темноте людей: "Он мне говорит "спасибо", а я ему - "спасибо" в стакан не нальешь"; алюминиевая, продавленная в путешествиях миска луны, висящая в тонких ветвях обглоданного дорожной пылью саженца; давно забытое ощущение "свидания" (хотелось прибраться в этом мире, как в комнате перед приходом гостей, протереть мокрой тряпкой горы, почистить посудомоем луну, особенно пропылесосить дорогу); Марат, бесконечно вертевшийся под ногами, прогоняемый и возникающий снова из самых различных точек пространства. - Ну, что ты меня гонишь? Я тебя целую неделю не видел. Знаешь, как было страшно один раз? Мы стали обгонять, а этот не пускает. Тут встречная из-за поворота. Этот - раз! Тот - фырь! В сантиметре! А с другой стороны пропасть. - Очень сильный рассказ. Особенно "этот - раз, тот фырь "! Впечатляет. Отец что сказал? - Обрадовался. Сказал, что скоро приедет. "Проконтролирую положение". Ну и потом начал: "Трудовое воспитание, трудовой семестр, я, когда в эвакуации был, мальчишкой стоял у станка на артзаводе..." Этим станком он мен я уже поперек перепилил? Всю жизнь этим станком попрекает! - А между прочим, встал бы к станку да постоял бы одну смену! Тогда бы рассуждал! - Стоять у станка - примитивная технология. Человек должен отдыхать. - Марат, отваливай отсюда! .. Отдыхать... Кто же работать будет? - Роботы! - Так ты не ушел? - Сначала отдельные роботы, а потом заводы-автоматы. А люди будут в клубе сидеть и кино смотреть. А у тебя свидание. - Ты пойдешь или нет? - С девушкой? Тут Садыков поднялся с лавочки, и Марат вмиг очутился у дверей общежития. - Угроза применения насилия так же отвратительна, как и само насилие! Так нас учит педагогическая наука, - наставительно сказал Марат. - Марат! - Я пошел, капитан. Уступаю грубой силе. - Там потише в комнате. Ребят не разбуди. - Я знаю, кого ты ждешь,- сказал Марат. Володя ничего не ответил, только показал Марату кулак. ...Он ждал долго. Ходил. Сидел. Стоял, прислонившись к столбу. Мимо шли машины. Один раз появился знакомый вездеход. Володя пошел к дороге и стоял, освещенный фарами. Машина остановилась около него, и грубый голос спросил: - Тебе куда? Я на шестую площадку еду. - Да никуда. Я так, воздухом дышу. - Непонятно,- сказал голос,- как это можно дышать воздухом в час ночи? Иди к нам работать на верхний бьеф - там воздухом надышишься - во! Стихи, наверно, пишешь - так бы и сказал. Человек за рулем, невидимый в темноте, усмехнулся. - На совещании энергетиков был, что ли? - спросил Володя. - Это не совещание, - живо откликнулся человек, - это дрессировщица Бугримова с дикими зверями. Вот бог-то послал замглавного инженера нам! Видно, за грехи наши т