ый объем здания, но позволит нашим людям свободно перемещаться по вентиляционным шахтам и просматривать номера через вентиляционные решетки. Для того, чтобы визуальный контроль можно было осуществлять и ночью, надо все тяжелые занавески с окон снять, заменив их легкими полупрозрачными. Окна в "Москве" широченные, надо только их снаружи хорошо освещать всю ночь, тогда комнаты будут хорошо просматриваться круглые сутки. - Если линия логических рассуждений привела и меня, и вас на один путь, следовательно, и большой руководитель может до этого же догадаться. - Кто-то догадается и будет осторожен. Кто-то не догадается. В гостинице "Москва" сотни номеров, за 365 дней в году можно кое-что интересное узнать. И если кто-то из больших руководителей предполагает, что его подслушивают, то предположить, что еще и подсматривают, трудно. - Хорошо. Товарищ Холованов, надо срочно в Америке заказать лучших специалистов по вентиляционным системам. - Этим вопросом я уже занимаюсь. - Надо такие вентиляционные системы создать, чтобы при движении по ним наших людей не было бы грохота. - Это дело техники, товарищ Сталин. - И чтоб звук из одного номера по трубам не передавался бы в другой номер. - Все предусмотрим, товарищ Сталин. - И так надо сделать, чтобы эти американцы потом не выболтали наш секрет. - Я об этом позабочусь, товарищ Сталин. - Но как заставить самых высших руководителей при посещении Москвы останавливаться именно в гостинице "Москва"? Если мы это им предпишем, они насторожатся. А без предписания они могут останавливаться на дачах и в квартирах своих друзей, в других гостиницах. На худой конец, у каждого из них есть свой собственный вагон или даже поезд со спальнями, ванными комнатами, библиотеками, ресторанами и всем необходимым для жизни. Мы оборудуем гостиницу, а они в ней останавливаться не будут. Вот над этим вы и не подумали. Посмотрела Настя Жар-птица в тигриные глаза вождя народов и тихо возразила: - Над этим я подумала. Пока товарищ Сталин Холованову выразительный взгляд дарил, Настя успела о другом подумать. О Севастьяне. О его картах. Как обыск в камере идет? Открывают камеру. Обыскивают четверых. Заставляют раздеться. Обыскивают одежду еще раз. Осматривают голых. Заставляют отойти к стене. Обыскивают всю камеру, начиная от двери по часовой стрелке, затем снова обыскивают одежду, потом снова осматривают голых, затем камеру обыскивают от двери против часовой стрелки. А что не обыскивают? Правильно! Хотела Настя от радости закричать, но вспомнила, что в кабинете Сталина сидит и обсуждают они совсем другой вопрос. - Над этим я подумала, товарищ Сталин. Надо сделать гостинице рекламу. - Мы - коммунисты, мы рекламой не занимаемся. - Мы сделаем рекламу не прямую, но косвенную. Лучшая стратегия - стратегия непрямых действий: если мы хотим уничтожить Германию, мы должны наносить удар не по Германии, а по Румынии. Именно так надо действовать и в области рекламы. Глупо объявить, что гостиница "Москва" - лучшая в мире. Это атака в лоб. Она успешной быть не может. Мы пойдем другим путем. Мы сделаем так, чтобы во все самые памятные мгновенья жизни изображение гостиницы "Москва" находилось перед глазами каждого нашего руководителя... - Не делайте паузу, товарищ Стрелецкая, я заинтригован в достаточной степени. - Самые важные, самые памятные моменты жизни человека отмечаются выпивкой. Надо выпустить новый хороший сорт водки специально для высшего руководства и поместить изображение гостиницы "Москва" на этикетку водочной бутылки". Случилось нечто важное в жизни руководителя - он пьет водку, а изображение гостиницы "Москва" - перед ним. Этот образ проникает в глубокое подсознание, особенно в моменты опьянения и засыпания: механизм запоминания еще работает, но механизм логического осмысления уже отключился. Потому нужный нам образ отпечатывается в его мозгу помимо логики, вне ее и вопреки ей. Потом руководящий товарищ вспоминает лучшие моменты своей жизни, одновременно возникает образ... Профессор Павлов такие опыты на собаках ставил. Так вот мы методом Павлова контуры гостиницы "Москва" впечатаем в сознание и подсознание ответственных товарищей. Как павловским псам. Чтобы тянуло их в эту гостиницу, как в лучшие моменты своего прошлого. - Хорошо, но этикетка получится странной. Символами Москвы являются кремлевские башни, собор Василия Блаженного, символом может быть Большой театр, но изобразить на этикетке просто одну гостиницу, одну из многих... Это покажется подозрительным и странным. - Странным это покажется только поначалу. Через неделю к новой этикетке все привыкнут. - А как же мы эту новую водку назовем? Гостиница называется "Москва". Находится в самом центре Москвы, но водка "Московская" уже есть. - Может, назовем "Столичная"? ГЛАВА 8 Зал двухсветный. Стена на север - глухая. Стена на юг - почти глухая: одна в ней только дверь железная. Зато на восток - три окна. И на запад - три. Окна в три человеческих роста. Не простых три роста, а выше среднего. Затейливые рамы железные. По верху - стекла многоцветные. Приказал товарищ Сталин Настю больше на звуковом контроле не держать: слушать, что люди болтают, любой может. Приказал товарищ Сталин поставить Настю на аналитическую работу. И создать условия. Если товарищ Сталин приказал, то Холованову осталось только резко встать, вытянуться, щелкнуть каблуками полированных сапог и ответить четко: "Есть создать условия". Что за условия? Прежде всего - нужна большая светлая комната. Эта пойдет? Пойдет. Не велика ли? Нет, не велика. Что еще? Еще стены и простенки отделать пробковыми плитами. Где взять? Это Холованову забота. Вспомнил Холованов ударение сталинское на слове "обеспечить" и ничего не сказал. Раз приказано, значит, будет обеспечено. Пробковые плиты размером два фута на два, толщиной в два дюйма продает британская фирма "Эркол". Конторы, заводы и склады этой фирмы возле Рединга. Это между Лондоном и Бристолем. Сгонять самолет в Лондон и привезти. Долго ли? Скрипнул Холованов зубами, но самолет сгонял. Привез. Обклеили стены. Понравилось Насте. Одобрила. Что в этом зале раньше было? Может, иконописная мастерская, и потому окна такие большие. А может, еще что. Зал именно такой, о каком всякий, занятый аналитическим трудом, мечтать должен. Дверь старинную железную современной стальной заменили. И приладили табличку: "Вход воспрещен!" И уточнение: "Вход разрешен: 1. Тов. Холованову. 2. Профессору тов. Перзееву. 3. Тов. Стрелецкой". Перзеев - профессор-психолог. Работает в монастырских подвалах. Ему и Холованову разрешен доступ в большую светлую комнату, которая отныне именуется Залом Жар-птицы. Хозяйкой тут - Настенька. Они посетители, она - постоянный работник. Первым делом, до того как зал засекретили, приказала Настя печку-буржуйку поставить. Монахи без отопления жили, и она могла бы, но с огоньком, с легким запахом дыма, с треском сосновых смолистых поленьев лучше. И еще приказала Настя, чтоб длинные широкие столы поставили. Принесли из трапезной монастырской длиннющие дубовые столы. Черные. Лет им по двести. Ножки резные. Так установили, чтоб не шатались. Намертво подогнали, вроде столы с полом из одного камня вырублены. Не шелохнутся. Вот и все условия для работы. Настя - не привередница. В углу у буржуйки поставила Настя себе кресло дубовое резное. Не кресло - трон. Спинка метра два высотой, вся чертиками и львиными мордами изрезана. Заперлась Настя, растопила печку, села на трон и задумалась: с чего начинать? - Товарищи девушки, сегодня перед вами выступит наш дорогой профессор Перзеев. Мы каждый день работаем рядом с этим незаурядным человеком, забывая, что он один из величайших знатоков психологии вообще и психологии людоедства в частности. Захлопали девушки. Встал Перзеев, солнце в окне загородил. - Товарищи девушки, людоедство - это самая интересная наука... - А марксизм-ленинизм? - Хм. Это, конечно, так. Хм... Да. Правильно. Я бы сказал так: марксизм-ленинизм - вне конкуренции. Марксизм-ленинизм возвышается над всеми науками и, конечно, является самой интересной наукой, но сразу за марксизмом идет людоедство. Одобрили девушки Перзеева: такого не вышибешь из седла. - Итак, кто же такой людоед? Людоед - это самый обыкновенный человек, которому очень хочется кушать. Все мы с вами людоеды, только у всех нас сегодня был вкусный завтрак, и все мы сыты. Но как только... Одним словом, людоедство - самая интересная в мире наука потому, что изучает психологию человека, который превратился в зверя. Особый интерес представляет для науки именно переломный момент, именно грань, которая разделяет существование человеческое и существование скотское. Превращение людей в скотов происходит поразительно быстро. Не забывайте - на нас всего только шесть тысяч лет цивилизации легоньким слоем лежат, а если поскрести, то под этим слоем сто миллионов лет беспросветного зверства. Каждого человека в это зверство опять тянет, но не каждый сознается, что тянет. И не только психика тянет нас в пучину зверства - случаются ситуации, когда надо или сдохнуть, или сожрать ближнего. Даже не так: сожрать ближнего или ближний сожрет тебя. Терять нечего, и сильный пожирает слабого. Став однажды людоедом, человек обычно до конца жизни им остается, хотя и старается это скрыть. Это как убийство: один раз убил, другой, а потом как втянешься! В людоедство втягиваются быстрее, чем в обычное убийство. Людоедство более сильный наркотик, чем убийство без пожирания трупа. В людоедство человек втягивается сразу после первого акта, редко - после второго. Навсегда. Если после первого акта людоедства у человека потом всегда будет достаточно пищи, то и тогда он тайно или явно людоедом остается. Он может практиковать людоедство активно или только мечтать о нем, но это дела не меняет: он людоед. Впрочем, как и все мы. Советская наука, как самая передовая в мире, имеет уникальный опыт изучения причин, условий, процессов и Следствий людоедства. Наша наука имела совершенно беспрецедентные возможности всестороннего изучения феномена массового людоедства, особенно в 1919 и 1920 годах, а также в 1932-м и особенно - в 1933-м. О! Наша наука полностью использовала представившиеся ей возможности... - И вы, профессор, - не выдержала Настя, - сами видели живых людоедов? Рассмеялись все. И профессор рассмеялся: - Только в подвале под колокольней я семьдесят шесть людоедов держу. Для экспериментов. Все в мире начинается с организации. В каждом деле надо какую-то систему придумать, шкалу ценностей, какие-то координаты изобрести, в которые факты и цифры можно укладывать и сравнивать. Долго Настя на стену смотрела, а потом поставила лесенку и фотографию клиента главного - Николая Ивановича Ежова кнопочками приколола. Фотография 30 на 24. Пробка для того, чтоб портреты и бумажки легко кнопочками прикалывались. Николай Иванович Ежов - точка отсчета. Николай Иванович Ежов - ближайший друг товарища Сталина, следовательно, - главный враг. Николаю Ивановичу Ежову доверена безопасность страны, правительства и товарища Сталина лично. И если так, то товарищ Ежов - самый опасный человек. Отошла Настя, голову склонила, на свою работу любуется: стена в четыре человеческих роста и ширины соответствующей. Вся стена теперь мягкая и пахучая: от пробковых панелей запах изумительный. До головокружения. Плиты пробковые пропитывают чем-то возбуждающе-дурящим. На возбуждающей стене - один портрет на четырех кнопочках: молоденький шеф НКВД, на петлицах звезды, как у маршала. Под фотографией Настя самую кратенькую характеристику приколола: "Родился 1 мая 1895 года. Пролетарского происхождения. Хорошо поет. Ценитель искусств. Образования не имеет. Лечился от педерастии. Не долечился". Стукнул в дверь профессор Перзеев, зашел, похвалил: молодец, Жар-птица, фотографии клиентов перед глазами иметь надо, в глаза клиентам почаще заглядывать. В мир внутренний проникать. Рядышком Настя фотографию жены приладила - Женечки Хаютиной-Ежовой с характеристикой: "Делу партии предана. Проявляет революциононую бдительность. Настойчиво изучает теорию марксизма-ленинизма. Любит икру осетровую. Домработниц бьет. Одевается в Париже. Владеет самой богатой в Москве коллекцией женской одежды. Любимые духи - "Лориган Коти". Любимые камни: сапфиры с чернотой; изумруды цейлонские, светлые, с внутренним сиянием; бриллианты бесцветные или розовые. Хорошо ориентируется в шкале прозрачности бриллиантов. Лето проводит в Ялте, зиму в Барвихе и на курортах Австрии. Сожительствует - см. особую папку 29/815. Сожительствовала с Ежовым, когда мужем был Хаютин". Тут же и про Хаютина кратенько: "Враг. Троцкист. Террорист. Вредитель. Своей женой изобличен в связях с германской, польской и японской разведками. Ликвидирован". Ниже фотографий Ежова с женой и ее бывшим мужем - портреты ежовских заместителей: товарищей Фриновского, Заковского, Вольского, Жуковского и Чернышева. Ниже портреты начальников главных управлений, центральных управлений, республиканских наркомов, начальников областных и лагерных управлений. И жены рядышком. Важно о женах знать больше. Если какая жена мужем командует, то портрет такой жены Настя не на одном уровне с мужем помещает, а чуть выше. Чтоб в глаза бросалось. А если муж в семье главный, то тогда фотографию мужа чуть выше фотографии жены. Но это редко. С самим Ежовым не ясно. По записям разговоров выходит, что жена им правит, как Бонапарт Европой. Но как напьется Николай Иваныч (а напивается часто), то тут уж он Бонапарт. Потому портреты Ежова и его жены рядышком висят. На одном уровне. А Настя ниточками портреты соединяет. Все к системе привести надо. Чтоб закономерности обнаруживать. Если люди свои - значит, соединить красной ниточкой два портрета. У каждого начальника - группа, с которой связан порукой, может, и кровью. Свою группу каждый начальник за собой по служебным лестницам тянет. От каждого начальника к нижестоящим - красные ниточки: свои ребята. Вражда - черная нитка между двумя портретами. Тайное недоброжелательство - серая. Тут паутина серая сразу оплела все портреты. Внебрачные половые связи - желтой ниточкой. Клубка не хватило. Педерастические отношения - это голубеньким. Пришел Холованов: ай да картина. Ай да умница Настя. Жаль, нельзя товарищу Сталину в Кремль отвезти такую картину и продемонстрировать. Ничего. Товарищ Сталин сам тут бывает. Покажем. Одно дело - папки листать, листочки перекладывать, от пыли канцелярской чихать, другое дело - картина на всю стену: сто главных лидеров НКВД и жены их тут же, и любовницы, и любовники. Вся стена вроде мозаикой изукрашена. Не зря самолет в Лондон гоняли. Не зря пробковые плиты фирмы "Эркол" везли. И как легко в случае изменений портретики переколоть и ниточки перетянуть. Был товарищ Прокофьев заместителем Наркома НКВД, перебросили его заместителем Наркома связи, на его место товарища Бермана поставили, потом товарища Бермана назначили Наркомом связи, товарища Рыжова на его место, расстреляли Рыжова, и кресло зам. Наркома НКВД занял товарищ Жуковский. Если так и дальше пойдет, то каждые три-четыре месяца надо портретик менять. Редко кто на этом месте, как товарищ Берман, десять месяцев продержаться может. Если все к системе привести, то не трудно понять, что товарища Жуковского скоро со стенки снимать придется, и на его место вешать портрет товарища Филаретова. Но и ему больше трех месяцев тут не висеть... И как легко на пробковую стену повесить новый портретик. И ниточками с другими портретами соединив: красненькими, серенькими, черненькими, желтенькими, голубенькими. На другой стене - карта Союза от потолка до пола. Флажками по карте республиканские и областные управления, лагерные управления, тюрьмы, лагеря, запретные зоны, санатории НКВД, дома отдыха, лагеря отдыха для детей руководящих работников НКВД, исправительно-трудовые лагеря для детей расстрелянных руководящих работников НКВД. Тоже картина впечатляющая. В простенках между окнами Настя структуры смежных организаций разместила. Система та же: пирамида из портретов начальников и их жен - это официальная картина. А соединишь портреты ниточками разноцветными и вырисовывается картина неофициальная. Размещает Настя портреты тех, кто раньше в НКВД работал, и чудные узоры расцветают: Наркомат лесной промышленности, присмотришься - филиал НКВД. Наркомат связи, а все начальники из НКВД. Строительство железных дорог - опять филиал НКВД. Освоение Севера - опять НКВД. Освоение Дальнего Востока - опять филиал. Множество строек - и все филиалы. Много филиалов, на стенах места не хватает. Надо стенды заказать. Москва снова про Робеспьера болтает. Народ московский особый интерес к французской революции проявляет. Параллели напрашиваются: там церкви разрушали и тут у нас; там террор и тут у нас; там Робеспьер был объявлен Верховным существом, хм, тут параллель не прослеживается; там вождям Робеспьер начал головы резать и у нас процессы над вождями, правда, головы не отрезают, а только простреливают, а потом Робеспьера... того. Свои же. Еще Настя повесила плакаты со знаками различия чекистов. Тут нюансы. Во всех главных управлениях НКВД знаки различия, как в армии, но есть в НКВД совершенно особая структура - ГУГБ: Главное управление государственной безопасности. Этой структуре - привилегии и преимущества. Первичное звание - сержант государственной безопасности, а знаки различия - как у младшего лейтенанта армейского, пограничного или гулаговского. Лейтенант же государственной безопасности носит шпалу, как капитан. Майор государственной безопасности - три шпалы, как полковник. И звания особые в ГУГБ, например: старший майор государственной безопасности. Кто-то не очень языки знал, когда звание такое придумывал. Майор и есть - старший. Старший же майор - это вроде как дважды старший. У старшего майора государственной безопасности в петлицах ромб. Во всех других главных управлениях НКВД и в армии ромб - это комбриг. Не пожалел товарищ Сталин знаков различия Главному управлению государственной безопасности. Жалко чекисты на сталинскую заботу благодарностью не отвечают, заговоры плетут. В соседней комнате - тринадцать тысяч папок с личными делами чекистов-заговорщиков. Это только те, которых за последних полтора года пришлось ликвидировать. Где гарантия, что оставшиеся новых заговоров не плетут? Сидит Настя одна. Где день, где ночь? Глаза красные. Иногда стукнут в дверь: обед. Хорошие обеды приносят. Но так же и уносят. Нетронутые. Редко Холованов заглядывает: - Что, Царевна-несмеяна, вычислила? - Ничего не вычислила. - Пошла бы пробежалась... - Еще набегаемся, Дракон. Помяни мое слово: набегаемся. - Пошла бы в бане выпарилась... Легче будет. - Еще напаримся, Дракон. Еще напаримся. Месяц прошел. Два прошло. Осунулась затворница. Побледнела лицом. Непонятны разговоры чекистов. Вернее понятны, но не все. Между собой они людей не именами, а кличками называют. Это у них вроде профессионального шифра. Часто сменяемого. Чекисты целыми пластами меняются. Пока Институт Мировой революции разберется, кого какой кличкой называют, уже новое поколение начальственные кресла заняло и новые клички ввело... - Ты как в гареме, Настена, чахнешь. Это ничего. Придет время веселиться. А сейчас надо работать. Надо собирать кусочки информации и сводить в систему. Все взаимосвязано. Только эти связи не всегда понятны. Вот все и надо связать. И это труд. Работает Настя так, что подташнивает слегка от недосыпа, работает так, что круги зеленые в глазах. Работает так, что круги черные под глазами. Возможности человеческого мозга катастрофически недооцениваются. Листает Настя папки, читает, запоминает, сама себе удивляется: это нужно же столько запомнить! - Нет, - говорит Холованов. - Так дело не пойдет, Не пойдет. Полетишь со мной. Я тебя насильно от умственной работы отрывать буду. Приказ: одевайся в меха, летим в Хабаровск. Далеко до Хабаровска лететь. Посадка в Куйбышеве, заправка. Посадка в Новосибирске, заправка, ночевка. Потом Иркутск. Только - потом Хабаровск. Маршрут дальше проложен - до Владивостока. В этом смысл особый. А пока самолет летит. В кабине - Холованов, радист и бортмеханик. А в салоне Настя одна - спецкурьер. Укуталась Настя в полярные меха, пригрелась. Шевелиться не хочется. Двигатели рядом ревут, раскалились. По крыльям иней, а двигатели от жира - в дрожащем мареве и хвосты из них огненные. Сколько энергии тратится на охлаждение двигателей. А ведь дойдут когда-то люди и до того, что часть тепла двигателей будут отводить в кабину и греть ее, и тогда пассажиры будут летать не в унтах, не в полярных куртках, не в волчьем меху, а просто в пальто или даже в плащах. Вторая посадка в Новосибирске. Военный аэродром в лесу. Отвел Холованов самолет на дальнюю стоянку. Для таких самолетов особое место за тремя рядами колючей проволоки. Подтянул тягач цистерну заправочную. Навалились инженеры и техники с отвертками на двигатели. Грозный караул принял "Сталинский маршрут" под охрану. Подрулила машина. "Эмочка". Это за бортмехаником и радистом. Их место в командирской гостинице. Это не просто члены экипажа, а члены экипажа сталинского самолета: в гостиницу для полковников. А для Холованова (личный сталинский пилот) и для Насти (спецкурьер ЦК) - другая машина и другая гостиница. Правительственная. Это в другой стороне. В лесу за колючей проволокой, за зеленым забором. Около того же аэродрома, только в ином мире. Поднимается страна, строит заводы-гиганты, например самый мощный авиационный завод в мире, а вокруг завода строится город Комсомольск. Строит страна своими силами, живет в землянках и бараках, но американских инженеров надо размещать так, чтобы не было стыдно за страну Советов. И потому в живописном лесу у будущего Комсомольска за колючей проволокой и зеленым забором строится американский городок. Строится по американским проектам, с использованием американской техники и американских строительных материалов. Маленькие уютные двухэтажные домики. Чтобы приятно было жить и работать: семь-восемь комнат, приемный зал, кухня с залом для завтраков, обеденный зал, вечерний зал, маленький совсем бассейн внутри дома и еще один - возле дома, гараж на две-три машины, подвалы для разных надобностей и небольшой садик вокруг. Вот и все. На семью из двух-трех человек вполне хватает. Улочка небольших красивых домиков, кинотеатр, американский магазин, маленький ресторанчик, поликлиника - вот и весь городочек. И охрана вокруг. Еще пример. В Магнитогорске строится сверхмощный металлургический комбинат. Нужна броневая сталь. Неподалеку в уральском лесу за зеленым забором - городок для американских инженеров. И строит страна Челябинский танковый завод - и опять американский городок. И по всей стране. Для руководителей наших советских - американские городки. По американским проектам. С использованием американской техники. Из американских материалов. Так будут жить все люди в двадцать третьем веке. Если их много не расплодится. А сейчас пока так можно строить только для тех, кто на самой ответственной работе. Только для тех, кто ведет мир к Мировой революции, к всеобщему счастью и равенству. Открыл водитель дверь машины, вышла Настя - вся в меху. Пушистая, как полярник. И Холованов вышел - тоже пушистый. Маленький дворец перед ними. Белый дворец в голубой сибирской тайге. Американский проект. Четкие прямые линии. Никаких излишеств. Как выражаются архитекторы: объект ориентирован горизонтально. Белый гранит. Такого и у капиталистов не встретишь. Правильно. Надо строить на века. Так строить, чтобы потомкам не стыдно было за своих предков. Тишина над дворцом. Только ветер в кронах сосновых шумит, тишины не нарушая, но подчеркивая ее. Провела горничная Настю и Холованова в покои. Насте северное крыло, Холованову - восточное. Название - гостиница, и потому ждешь широкие коридоры и красные ковры по сверкающим паркетам. Как везде у нас. И ждешь двери вправо и влево. А тут не так. Тут планировка свободная. Как во дворце должно быть, как в космическом корабле двадцать четвертого века. Основная идея: не позволить взгляду охватить все сразу. Потому нет четких границ комнатам и залам, потому плавно переходят коридоры в лестницы, а комнаты - в галереи и балконы. Потому каждый поворот открывает что-то совсем новое. Потому двери покоев выходят не в прямой, как улица Горького, коридор, а в залы неуловимой формы с огромными каминами, с широкими подушками-диванами, с поющим в камнях среди тропических орхидей ручейком, скользящим из одного зала в другой, со стеклянной стеной над лесистым утесом, с настоящим сибирским водопадом, который ревет за прозрачным барьером, бросая свою искрящую мощь в головокружительные глубины. Ах, врезали дворец куда следует. С понятием. Так надо дворец ставить, чтобы под балконами и галереями дикая река с ревом рвалась через утесы к хрустальному озеру, чтобы водяная пыль водопада закрывала ущелье, чтобы клубилась снежным туманом в ненастье, чтобы сверкали в ней радуги от солнечного луча. Такое надо озеро выбирать, в котором вода прозрачна до самых глубин, в котором каждый камушек на дне виден, каждая рыбка в камнях. Такое надо озеро выбирать, в котором на той недоступной стороне прямо из прозрачных вод громоздятся уступы бордовых гранитов, а с каждого карниза в скалах в небо рвутся золотые кедры. Там место надо выбирать, где запах смоляной тайги пропитал землю и небо навсегда. Сбросила Настя унты, куртку волчьего меха, толстое шерстяное белье и легкое шелковое. Ванна - маленький бассейн, бурлящий изнутри. Тут же рядом с ее спальней и маленькая финская баня. Хорошо после многочасовой тошнотной самолетной вибрации снять тяжелое облачение и забраться в бурлящую ванну. Хорошо потом нырнуть в ледяной бассейн. Хорошо залечь на обжигающие доски финской бани. Холованов мог бы и дальше гнать самолет без ночевки в Новосибирске. Он вообще сорок восемь часов лететь может. Но придумал ночевку, чтобы "Настю от бумаг оторвать. Чтобы проветрить за облаками, чтобы напоить морозным воздухом высоты. Тихо в лесном дворце. Редко кто тут останавливается. И слуг не видно. Спросили Настю, спросили Холованова: что на ужин? Желаете ли фильмы смотреть? Какие именно? Нужны ли переводчики? Когда разбудить? Когда завтрак подавать? И что на завтрак? Исчерпаны вопросы, получены ответы, нет больше слуг. Тихо, как в пустом космическом корабле. Только смолистые чурки в камине потрескивают. Только запах дыма чуть тревожит. Только далекий шум тайги будит неясные воспоминания. Дракон и Жар-птица одни. На весь дворец. На всю Сибирь. На всю ночь. ГЛАВА 9 В Хабаровске сели на рассвете. Так Холованов поднимал самолет в Иркутске, чтобы в Хабаровске быть рано. В полетном листе: транзит на" Владивосток. Это чтобы паники не поднимать, местных руководителей не тревожить. Машину Холованов вызывает не из комитета партии, но из ближайшей войсковой части. Опять же: зачем шум? Настя в салоне переодевается. Все полярное заоблачное снять. В таком виде по Хабаровску летом не ходят. Теперь на ней юбка, гимнастерка с алыми петлицами, в петлицах - эмблемы: серп и молот 575-й пробы. Туго Жар-птица ремнем перепоясалась, проверила пистолет на боку. Проверила крепление цепи на портфеле. Портфель - в левую руку. На левое запястье браслет замкнула стальной. Теперь портфель из рук не вырвать, разве что руку отрубить. Подошла машина командира соседнего истребительного полка: водитель и двое охранников с винтовками. Они еще не знают, куда им надо ехать и зачем. Сказал Холованов в телефонную трубку командиру полка соответствующую для такой ситуации фразу - и вот машина под крылом. И сам командир полка - под крылом: не изволите еще чего потребовать? Нет, Холованов ничего больше не требует. И командира полка к самолету не вызывал. Просто командир по своей инициативе прибыл: все ли так? Не изволите ли еще чего? Нет. Ничего более Холованов не изволит. Командир может заниматься повышением боеготовности вверенного ему полка. Села Настя на заднее сиденье: - В большой дом. Козырнули охранники большого дома. Такая у Насти в руках бумага, что долго ее на входе не задерживают. По лестнице - вверх, мимо каменного изваяния: Ленин и Сталин на скамеечке. Расположение лестниц, коридоров, кабинетов Настя по схеме заранее изучила, потому в дверь начальственную идет, не спрашивая направления. Пышная тетя рванулась дверь собою прикрыть. Настя ее мягким движением с пути убрала: нежно ребром ладони под подбородок - и медленно вверх, чуть толкая назад. Такое движение нарушает равновесие противника. Пышная тетя плюхнулась в кресло свое, а Настя мимо нее - к двери. Стукнула и тут же отворила, не дожидаясь разрешения. Поднимается ответственный товарищ из-за стола - весь возмущением налит: к нему так не входят. Предупреждая начальственный гнев, Настя скороговоркой представляется: - Спецкурьер ЦК Стрелецкая. Подобрел ответственный товарищ. Настя ему конверт из портфеля о пяти печатях: - Распишитесь. Расписывается ответственный товарищ. А кончик ручки подрагивает. Вскрывает конверт. От нетерпения рвет бумагу клочьями. - Конверт мне верните, на нем ваша подпись в получении. - Да, да, как же. Ему бы скорее бумагу читать, так нет же, две секунды надо потратить, чтоб конверт ей вернуть, заразе педантичной. Углубился товарищ в чтение. Послание короткое совсем. Прочитал. Не поверил. Прочитал еще раз. Приободрился. - Поздравляю вас. - А разве вы знаете, что тут написано? - Я - спецкурьер ЦК и знаю, что там написано. Там написано, что товарищ Сталин вас назначил заместителем Наркома НКВД. - Да. - Еще раз вас поздравляю. Вылетаем сейчас. - Как сейчас? - Так. Садимся и летим. Товарищ Сталин ждет. - Мне надо сдать все дела. - Дела сдавать не нужно. Сейчас срочно в Москве дела надо принимать. Потом вернетесь и сдадите. А сейчас замкните сейф, опечатайте своей личной печатью. Ключи и печать имейте с собой. - Но я хоть домой позвоню, чтобы к обеду не ждали. - Самолет не ждет. Дадим радиограмму с борта. - Но у меня нет полярной одежды, я замерзну в самолете. - Одежда есть. Я привезла с собой унты 47 размера, шлем 63 размера и меховую куртку и брюки размера "самый большой, широкий". Ничего не сказал ответственный товарищ, но во взгляде читалось: "Смотри, падла, долетим до Москвы, стану я замом Наркома НКВД..." Двадцать три часа чистого полетного времени до Москвы. Еще и посадки для заправки. Обратный путь без промежуточных ночевок: товарищ Сталин ждет. Тяжело ответственному товарищу в самолете. Гул, дребезжание, вибрация, изо рта холодный пар валит, инеем по переборкам стелется. Но курьерша из ЦК видно осознала, что надо хвост поприжать, если с товарищем такого ранга разговариваешь. Там, в Хабаровске, роль у нее: спецкурьер ЦК, а в самолете она - обыкновенная бортпроводница. Явно испугалась и весь путь вела себя, как подобает образцовой бортпроводнице на правительственном самолете: не угодно ли омаров? Подобрел ответственный товарищ к Москве. Заместитель Наркома НКВД - не фунт изюму. Ему ли на девку обижаться? Его ли это высота? Сейчас замом. А там глядишь и... А девку и по другому наказать можно. Жаль, в Новосибирске ночевать не останусь. В обыкновенной одежде в девке недостаток мяса проглядывается, а в меха нарядилась, так вроде и ничего. И пилот Балабанов или Калабанов, как его там, тоже себя правильно ведет. Понимает, барбос, кого везет, приветствовал ответственного товарища, вытянувшись в струнку. Сели на Ходынке. Настя ответственному товарищу - "Люгер" в затылок: "Вы арестованы. Не рыпайтесь и не подпрыгивайте. Правую руку осторожно в карман. Не оглядывайтесь. Доставайте ключи от сейфа и печать. Так. Осторожно бросайте на пол. Руки назад. Товарищ Сталин ждет". Непонятно Насте, зачем надо было толстому в самолете омаров скармливать, зачем перед ним вежливость разыгрывать. Как только попал в "Сталинский маршрут", застегнуть ему белы рученьки и пусть летит в браслетиках. Начнет буйствовать - морду набить, из самолета выбросить. Так нет же, всю дорогу ему прислуживай. Спросила Холованова, зачем до самой Москвы комедию ломать? Помолчал Холованов, потом выложил: - Так приказал товарищ Сталин. Холодно от пола каменного. Сидит Жар-птица в унтах полярных. Ноги в тепле держать надо. На плечах - куртка британская меховая летная. Колени шкурой медвежьей заворачивает. Чтоб не стыли. Темно. Только лампочка над столом ее. Абажур зеленый. Чтоб не слепило. Может, круги зеленые от него проклятого. Холодно в зале. Одна печка-буржуйка много ли тепла дает? Надо вторую поставить. Тени огромные по стенам, по окнам. Столько выучила о правительственной связи, что в пору ее начальником управления назначать. И в проблемах качества разобралась, и в проблемах закрытия, и многих других проблемах. Но главная проблема - люди. С людьми не разберешься. Все столы завалены папками, бумагами, схемами. Настя себе задачу ставит разгрузить столы от бумаг. Не получается. Чтобы разобраться с одним интересным человеком, надо из хранилища заказать папки на двадцать или тридцать других людей. Разберешься с одним, а ниточка интересная дальше потянулась. В хранилище есть специальный стол на колесиках. Нагрузят стол папками с личными делами и Насте везут. Только по монастырским коридорам колесики гремят. Проблема - как перед любым исследователем: горы бумаг и все равно информации не хватает. И портреты на стены помещаться перестали. Приказала Настя посреди зала стенд установить. На нем - весь руководящий состав Наркомата связи разместила. Товарищ Берман - выше всех. Товарищ Берман - точка отсчета. И характеристика кратенькая: "Родился 10 апреля 1898 года. Из крестьян. На высокие посты в контрразведке выдвинулся сразу после революции. В возрасте 22 года был руководителей тайной полиции самостоятельного государства - Дальневосточной республики (ДВР). После присоединения ДВР к Советской России руководил контрразведкой Дальнего Востока. С 1930 года - заместитель начальника ГУЛАГа НКВД, с мая 1932 года - начальник ГУЛАГа. С октября 1936 года - заместитель Ежова. С августа 1937 года - Нарком связи СССР. Любитель искусств. Являлся членом комиссии по продаже ценностей в Америку. Подозревается в краже ордена Андрея Первозванного на платиновой цепи с бриллиантами, общий вес бриллиантов - сорок восемь каратов; и ордена Белого орла с бриллиантами, общий вес бриллиантов - семь каратов. Был членом государственной комиссии по продаже полотен фламандских мастеров из коллекций Эрмитажа. По агентурным сведениям, умышленно занижал цены на полотна, за что получил крупные взятки от покупателей (см, особую папку 27/135), банковские счета - "иВ5" в Базеле, "8В5" в Цюрихе (см, особую папку 33/741). Возглавлял строительство канала Москва-Волга. Тайно содержал публичный дом для посетителей высокого ранга и гарем для себя лично (см, особую папку 35/115)". Заглянет Холованов: - Чахнешь? Любопытная картиночка в Наркомате связи вырисовывается, все портреты на стенде связаны красными ниточками. Все свои люди. Все. Только одно исключение. Прислали им в прошлом году майора, который окончил Военную электротехническую академию. Зовут майора - Терентий Пересыпкин. Вкалывает, судя по записям разговоров, за всех. Те, кто из НКВД, - в вопросах связи не все понимают. На стенде портрет майора Терентия Пересыпкина - в самом низу. К нему со всех сторон черные ниточки тянутся. Все его ненавидят. От самого Бермана к Пересыпкину - черная ниточка. Давно бы расстреляли Пересыпкина, только тогда связь в стране может разладиться. Потому терпят. Настя на майора Пересыпкина дело потребовала и все катушки с магнитофонными записями: крутой мужик, по жизни идет - не гнется, имеет наглость при своем мнении оставаться, с самим Берманом в кабинете ругался... Надо бы товарищу Сталину доложить. Майор Терентий Пересыпкин перестал ходить домой: что толку? Метро, потом троллейбус, потом еще автобус ждать. А его нет. Доберешься до дома, а там уже посыльный, на мотоциклетке ждет: вас вызывают. Имел майор неосторожность хорошо в академии учиться и по распределению имел несчастье попасть не в армию, а в Наркомат связи. Протестовал... Доказывал. Но объяснили: в мирное время все системы связи страны подчинены чекистам. Это логично. Кто-то что-то сказал - они все знать должны. Но во время войны все системы связи будут использованы в военных целях. Дело к войне, это каждый видит, и пора понемногу системы связи военизировать. Ты - первая ласточка, потом еще военных присылать будут. Попал Пересыпкин в наркомат и тоскливо присвистнул: все в наркомате чекисты. Он к ним всею душой, но они - избранные, а он - черная кость. А он - не их кровей. И говорят они о чем-то своем, весьма далеком, и язык у них свой, и манеры не те, даже звания воинские не те: он, майор, носит знаки различия майора, а у них майоры ходят со знаками различия полковников. И людей они кличками называют. Говорят о ком-то - никогда не поймешь, о ком именно. Одним словом, попал. До войны дожить Терентий Пересыпкин не надеется. По выпуску из академии получил звание майора, и это явно его последнее звание. В таком окружении больше не получишь. Как бы и это не потерять. Да что там звание, голову бы сохранить. Работает днями, работает ночами. Ночами, оставаясь один, решает поутру поддаться, согнуться и всем чекистам по-собачьи улыбаться. Но приходит утро, и не получается у майора Пересыпкина улыбаться так, чтобы им нравилось. Характер не позволяет. Рад бы хвостом вилять, не выходит. Видят чекисты, что не гнется майор Терентий Пересыпкин. Видят, что расстрелять бы пора. Да все руки не доходят. Судьба пока милует Терентия Пересынкина. Удивляется он изворотам судьбы, а сам уже к аресту, пыткам и смерти готов. Ждет со дня на день. С часу на час. С минуты на минуту. Чекисты окружающие тоже удивляются. Каждое утро приветствуют Пересыпкина изумленно: "А вас, Терентий, еще не расстреляли?" Редко Настя к себе в комнату возвращается. Хорошо тут. Стучит дождь по крыше. Тепло, уютно. Печка поет. Печка такая же, как и в зале, только тут комнатушка маленькая, и тепла хватает. Решила Настя себе отдых назначить. Подняла телефон: - Обед в сорок первую комнату. - Сейчас два ночи. - Правда? Я и не заметила. Ну сообразите что-нибудь. - Сейчас сообразим. Не спит Институт Мировой революции. В любое время дня и ночи поднесут вам обед. Можете называть его поздним ужином или ранним завтраком. Как понравится. Не спит Институт Мировой революции, стрекочут телеграфные аппараты, разбирают шифровальницы тексты, по библиотекам и хранилищам документов такие же девочки, как Настя, согнулись над пухлыми папками, подтягивает "Главспецремстрой" вагоны с катушками магнитной проволоки, разгружают бойцы внешней охраны зеленые ящики, заполненные непонятно чем, гудят самолеты на аэродроме, уходят во мрак группы каких-то людей... А Настя решила отдыхать. Капают капли дождевые, текут по стеклу наклонному. Как же хорошо будет, когда она однажды проснется, а окно в наклонной крыше снегом завалено. Но пока нет снега. Пока дождь в черном окне. Стучит дождь, воет буря, гудит в трубе. Стукнули в дверь: ваш обед. Хорошая жизнь у людей будет после Мировой революции. Только бы дожить. Но неплохая жизнь и до Мировой революции: на подносе тарелка с ломтиками горячего белого хлеба, слегка поджаренного в масле. Так французы едят. В бутылке холодное вино. Не что-нибудь - "Шабли". Белое мясо в листьях салата - это копченый фазан. Еще на блюде - ваза с душистыми яблоками, с виноградом кавказским, с нежными персиками. В дополнение ко всему - горячий серебряный кофейник. Просто и скромно. Налила себе Настя вина. Глотнула малый глоточек и задумалась. Сидит на кровати спиной к стенке, а рюмка так у губ и осталась. Решила Настя себе за много недель устроить один настоящий отдых: решила спать пять часов подряд, а может даже шесть, потом встать утром и побродить по лесам вокруг монастыря, просто так, а после того снова за работу на много недель. Только проблема: отключиться от рабочего ритма мозг ее не может. Потому стынет горячий хлеб, приготовленный так, как любят французы. Забыла Настя про копченого фазана. Забыла про вино в рюмке, которую у губ держит. Не до вина. Может, позвонить кому? Может, еще кто в монастыре после двух ночи уже не работает, но еще не спит? Посмотрела Настя на трубку долгим непонимающим взглядом и вдруг схватила ее: - Оператор, это Жар-птица. Холованова в мою комнату срочно. Бросила трубку. Оделась. Опять трубку схватила: - Холованова не в мою комнату пришлите, а в мой зал. - Нет Холованова на месте. - Как только появится, шлите ко мне. По коридору вниз. Мрак. Ночь. Где-то светятся окошки, а меж домами темнотища. Дождь хлещет, ветер плащ рвет. Ничего, ничего, скоро следственный корпус, а там коридором - к своему залу. Тут хозяйство профессора Перзеева. Можно двором пройти, а можно и людоедским подвалом. Мимо клеток с людоедами. Людей всегда смерть влекла. Раздавят человека на улице - толпа вокруг. Глазеет. Чего глазеть-то? А тут есть на что посмотреть. Настя Жар-птица - такой же человек, как и все. Ее тоже смерть влечет. И если есть возможность смерти в глаза глянуть, кто ж такую возможность упустит. Она и не