шоль как любитель всяческих круп еще мог продержаться день-другой, поскольку в кухонном шкафу имелся некоторый запас греч" и риса, но Саньке хотелось чего-нибудь другого: мяса, свежего хлеба, молока и сыру. Но больше всего хотелось мороженого. У нее еще оставалось двенадцать рублей из денег, оставленных мамой. Наконец Санька не выдержала. - Пойду в магазин. Арестуют - так арестуют! Если явится участковый, вызывай снова привидение - и по-страшней! - Будет исполнено, госпожа, - поклонился Альшоль. Санька смутилась. Зачем он назвал ее "госпожой"? Издевается, что ли? Она подхватила хозяйственную сумку и вышла из дома. Никто не караулил в парадном, никакой милиции не было и во дворе. Саньке даже обидно стало: неужели Мулдугалиев забыл о них? Она дала себе полную волю и истратила все деньги до копеечки. Купила огурцов, простокваши, твердого, как камень, ледяного цыпленка, килограмм яблок и рыбу для Аграфены. И, конечно, до отвала наелась мороженого, прихватив пару стаканчиков домой - себе и Альшолю. Когда она вернулась, Альшоль был на антресолях. Веревочная лестница свисала вниз до пола; Санька вскарабкалась наверх с истекающими стаканчиками мороженого. - Альшоль, быстрее! Оно капает! Они быстро съели мороженое. И тут Санька заметила, что по диванным подушкам, на которых сидел Альшоль, разбросаны исписанные листы бумаги. Рядом стоял старый папин портфель, ранее перевязанный шнуром, а сейчас открытый. В портфеле были конверты с письмами. Санька взяла наугад одно из писем и сразу узнала папин почерк. - Ты это читал? - спросила она Альшоля. - Да, немного, - кивнул он. - А ты знаешь, что нельзя читать чужие письма? - Саня, я же не знал, что это чужие письма. Я все книжки прочитал, мне стало скучно. Дай, думаю, посмотрю, что в портфеле. А там какие-то конверты, листки... Ну я и начал читать. Санька сграбастала письма, засунула снова в портфель и поволокла его вниз. Она снова обвязала его шнуром и спрятала на этот раз в кладовку. Портфель был пухлый, тяжелый. Как она раньше не догадалась посмотреть - что там внутри! Если бы она знала, что в портфеле хранятся папины письма! Надо сказать, что Санька, когда рассказывала Альшолю про свою семью, о папе не упоминала. Альшоль тоже ее не расспрашивал - толи из вежливости, то ли по другой причине. Но Санька не говорила о папе отнюдь не по забывчивости. На это имелись серьезные основания. Дело в том, что Санькин папа был по профессии клоуном. Когда-то давно он вместе с мамой учился в хореографическом училище, но танцором не стал, а перешел в цирковое. Там и занялся клоунадой. Познакомились они с мамой, еще когда папа танцевал с нею па-де-де из балета "Щелкунчик". Потом они поженились, родилась Санька, мама бросила сцену, а папа ушел в клоуны. А когда Саньке исполнилось пять лет, папа из дома исчез. Он переехал в другой город, поступил работать в местный цирк, много ездил на гастроли, а Саньке чаще всего звонил по телефону. Санька стеснялась профессии своего папы. У всех приличные отцы: у Кроши - математик, кандидат наук, у Вики - майор, у Руслана - водитель автобуса. А у Саньки - клоун! Пусть так! Но если бы у него были хотя бы нормальные имя и фамилия! Как, например, у Олега Попова. Или у того же Куклачева. Но Санькин папа носил ужасную цирковую кличку, или по-другому - псевдоним. Его звали Мявуш. На афишах так и было написано: "Весь вечер на манеже клоун Мявуш". Санька не знала, откуда произошла эта странная кличка, но ей было неприятно. Папа - Мявуш, подумать только! Клоун Мявуш был не очень знаменит. Его всего дважды показывали по телевизору в сборных цирковых программах, а в Ленинград на гастроли он не приезжал ни разу с тех пор, как перестал жить здесь. Мотался где-то по Сибири: Омск, Тюмень, Красноярск. Дома о папе "оворили редко. Точнее, совсем не говорили, будто его нет. Когда он звонил из очередного Иркутска, мама здоровалась с ним довольно сухо и тут же передавала трубку Саньке. Папа всегда спрашивал - что новенького и про отметки в школе. Санька коротко докладывала о своих успехах, а потом слушала что-нибудь из цирковой жизни: как заболела в дороге обезьянка или что слон отравился кислой капустой. Все папины новости были почему-то печальные, хотя говорил он бодрым голосом. Однажды он упал с трапеции и сломал руку. Его положили в больницу в Хабаровске, откуда он звонил особенно часто. Иногда от папы приходили посылки с подарками: конфеты, кедровые орехи, сибирский мед. А однажды Санька получила рукавицы и сапожки из оленьей кожи на меху. Это значит, папа добрался до Чукотки. Год назад, когда папу впервые показали по телевизору, дедушка сказал: - Несерьезный человек, это самое! Мама промолчала. Все это Санька вспомнила, когда они с Альшолем готовили нехитрый обед. Саньке очень хотелось вкусной жареной курицы, но Альшоль, увидев замороженного цыпленка, помрачнел. - Если бы я знал, что здесь так обращаются с живностью, низа что не вернулся бы! - сказал он. Пришлось ограничиться вареной картошкой и салатом из огурцов. Альшоль был задумчив. Он чистил огурцы, поминутно вздыхая. Кончик его бороды печально лежал на кухонном столе. - Это было на хуторе Флюгумири... - вдруг сказал Альшоль, отложив нож в сторону. Санька в это время солила кипящую картошку. Она оглянулась и увидела, что Альшоль сидит на табуретке, подняв лицо к потолку, а взгляд его устремлен далеко-далеко. - Там я последний раз видел своих родителей, - продолжал Альшоль. - Мой дядя Гиссур праздновал свадьбу своего сына. Мама с отцом сидели за праздничным столом, а детей угощали в соседней комнате... И тут на нас напали. Внезапно на селение налетел целый отряд конников. В руках у них были факелы. Они подожгли дом с четырех сторон. Я помню, как кричали в огне люди. Всадники не давали им выйти из дома. Отец успел крикнуть мне: "Беги, Альшоль!". Я вылез через узкое слуховое окошко на крышу и спустился с задней стороны дома по стене. Там не было врагов. Дом уже пылал, как огромный костер. А я побежал к Полям Тинга. Санька слушала, раскрыв рот. Она старалась представить себе древнюю Исландию, тринадцатый век, и эти загадочные Поля Тинга, куда скрылся четырнадцатилетний Альшоль. Но у нее плохо получалось. - В Полях Тинга было пустынно. Недавно закончился альтинг, люди разъехались, остались черные пятна костров. Ни души, только горы громоздились вокруг котловины. И Скала Закона чернела в небе. Я взобрался на нее, я карабкался вверх целый час... А когда я встал на Скале Закона и передо мной раскинулась вся моя страна, я почувствовал себя великим годи Торгейром... - Кем? - не выдержала Санька. - В моей стране был такой великий законодатель. - "Годи" - это его имя? - Нет. "Годи" означает "жрец"... И я, внезапно осиротевший мальчик, произнес свою речь со Скалы Закона. Я сказал, что запрещаю людям враждовать друг с другом. Я попросил Бога, чтобы он уничтожил зло, оставил на Земле только любовь. Я так хотел любить, но мне любить было некого. Мои мать и отец заживо сгорели в огне Флюгумири... А когда я закончил свою речь, я увидел, что в Полях Тинга приземляется блестящий воздушный корабль. - Летающая тарелка? - догадалась Саша. - Да, - кивнул Альшоль. - Оттуда вышли существа с Фассии и забрали меня к себе... Санька с Альшолем обедали в полном молчании. Каждый был занят своими мыслями. Аграфена в сторонке ела вареную рыбку и тоже думала о своем. Санька старалась нарисовать в своем воображении Альшоля на громадной Скале Закона посреди древней Исландии, выкрикивающего в пустую долину слова о любви. Альшоль думал о Санькином отце, который сохранился в доме в виде портфеля с письмами, и вспоминал о своих родителях. Аграфена размышляла о привидениях. Бывают ли привидения у кошек или способность становиться привидениями доступна лишь людям? А вечером Санька не выдержала и достала из кладовки папин портфель. Альшоль тактично не мешал ей только суметь его увидеть. И это лицо - всегда прекрасно! Это утверждаю я - твой папа, клоун Мявуш". Санька всхлипнула. Почему все так одиноки? Одинокий папа где-то в Сибири смешит чужих детей. Одинокая мама ездит по городам России с концертами. Одинокий Альшоль вздыхает на антресолях и собирается умирать. А ведь это он говорил со Скалы Закона о любви! Семьсот с лишним лет прошло, целая вечность... Санька вытерла слезу, решительно спрыгнула с дивана и выбежала в коридор, где свисала с антресолей веревочная лестница. Санька вскарабкалась по ней наверх, как Альшоль на Скалу Закона. - Ты здесь? - спросила она. - Здесь, - отозвался Альшоль. - Альшоль, мы всегда будем вместе! И ты никогда не умрешь! Слышишь! Это утверждаю я! Из темноты выплыла белоснежная борода Альшоля. - Саня, я люблю тебя, - сказал он. - И я, - прошептала Санька. Она протянула руки к Альшолю, чтобы обнять его, но лестница под нею качнулась, и Санька грохнулась на пол. Глава 8 МАМА ПРИЕХАЛА Мама с дорожной сумкой через плечо и чемоданом в руке вошла во двор и по привычке взглянула на окна третьего этажа. В окнах своей квартиры мама не заметила ничего, но в окне соседки Эмилии мелькнуло лицо. Мама заглянула в почтовый ящик и поднялась наверх. Соседка уже встречала ее у открытых дверей своей квартиры. - Татьяна Игоревна, зайдите ко мне, пожалуйста. - Что? - мгновенно испугалась мама. - Что с Сашей? - Не волнуйтесь. С Сашей все в порядке. Почти... - сказала Эмилия. - Но я должна вас предупредить. Мама бросила тревожный взгляд на дверь своей квартиры, но все же зашла к соседке. - Я вас слушаю, - сказала она. - У вас живут чужие люди. Я их никогда не видела раньше. А Саша ведет себя очень странно. Дерзит... - скороговоркой докладывала Эмилия. - удалился на антресоли и лежал там в темноте, тяжко вздыхая. Аграфена мурлыкала у него под боком. Привидение в тот вечер не появлялось. Санька читала папины письма. Ее поразило, что многие конверты были не распечатаны, хотя письма пришли несколько лет назад. Вероятно, мама засовывала их в портфель, не читая. Но почему не выбрасывала? В отношениях между родителями была какая-то тайна. Читая папины послания, Санька пыталась догадаться: он что-то старался объяснить маме, за что-то просил прощения, в чем-то упрекал... Она распечатала очередной конверт. В нем были листок и еще запечатанный конверт. Листок был адресован маме и начинался словами: "Здравствуй, Таня!", а на конверте было написано: "Саше, когда она вырастет". "Я уже выросла", - подумала Санька. Она с волнением надорвала конверт и принялась читать папино письмо. "Дорогая моя, любимая дочка! Я не знаю, сколько лет будет тебе, когда ты прочтешь это письмо. Сейчас"тебе только семь" Но ты вырастешь и непременно все поймешь правильно. Ты поймешь, что люди очень несовершенны, у них масса недостатков, они могут совершать неправильные и даже гадкие поступки. Но все равно их можно и нужно любить, ин"че они никогда не станут лучше. Людей нужно прощать, иначе никто и никогда не простит тебя, когда ты совершишь некрасивый поступок. Я хочу, чтобы любовь освещала твой путь, а ненависть запрячь глубоко или лучше выброси вон. Не старайся искоренять зло, не воюй и не гневайся, потому что изменить что-то можно только любя. В твоем характере поровну от меня и от мамы. Ты решительна и непреклонна, как она, но в тебе есть росток жалости, который прорастет, и тогда ты увидишь, что любой человек заслуживает сострадания, потому что он в одиночку идет к смерти. Я очень скучаю по тебе. Когда я выхожу на манеж и вижу смеющихся мальчиков и девочек, я вспоминаю тебя и жалею их еще больше, потому что редко кто из них счастлив и не одинок. Я люблю их, поверь мне. И я люблю тебя. Прости меня за то, что мое лицо закрашено гримом. Когда-нибудь ты увидишь его таким, какое оно на самом деле. У каждого человека есть истинное лицо, нужно - Что? Какие люди? - еще больше испугалась мама. - Какие-то старики. Старичок маленький, с бородой, а старуха - прямо до потолка! Явно сумасшедшая! - Господи! - мама дернулась к двери. - Постойте! Вы, может быть, мне не верите? Д"вайте позвоним участковому, - не унималась Эмилия. - Какому... участковому? - мама побледнела и опустилась на стул в прихожей Эмилии. - Саша здорова? С ней "се в порядке? Не обманыв"йте меня! - Саша в полном порядке! Позавчера выбегала в магазин, принесла целую сумку продуктов... Эмилия уже набирала номер участкового Мулдугалиева. - Может, не надо в милицию... - робко возразила"мама. - Я обещала Тофику Бахрамовичу позвонить, как только вы появитесь. Разговор с участковым еще более встревожил маму. Мулдугалиев сообщил, что старик, скрывающийся в их квартире, - бродяга и преступник, подозреваемый в совершении ряда правонарушений и сбежавший из-под ареста. Про старуху в подвенечном платье с фатой известно было меньше, но сам ее огромный рост наводил на нехорошие предположения. - Разберитесь и позвоните мне, - предложил участковый. - В случае чего я пришлю наряд с милицией. Для старухи могу прислать грузовик. В фургон она не поместится... - Боже... - прошептала мама, живо представив себе, как грузят в кузов огромную неизвестную старуху в подвенечном платье. Мама подхватила вещи и поспешила к месту событий. Она открыла дверь своим ключом, чтобы застать компанию врасплох. И застала. Уже в прихожей она услышала голоса и смех из ванной комнаты. Мама побросала вещи на по" и, не раздеваясь, бросилась на звук. Она распахнула дверь ванной и увидела голого по пояс старика, склонившегося над раковиной, и свою собственную дочь. Саша в одной руке держала рукоятку душа, из которого брызгала вода, а в другой - намыливала старику голову и бороду. Оба были так увлечены этим занятием, что не сразу увидели маму. Санька закончила намыливать и обрушила на седые волосы старика струю воды. Мыльная пена стекала по длинной мокрой бороде. Трудно было представить себе что-либо более ужасное. - Саша... - с трудом проговорила мама. От неожиданности Санька резко обернулась, забыв о душе, находящемся у нее в руках. Вода ударила маме в лицо. Мама отшатнулась. - Что ты делаешь?! - закричала она, закрывая лицо руками. - Мамочка приехала! - заорала Санька, бросая трубку душа в ванну и обнимая маму мокрыми руками. - Прости, я нечаянно! Ух, как я рада! Я так соскучилась! Старичок смущенно вытирал голову полотенцем и тоже радостно улыбался. - Саша, прекрати! - воскликнула мама. - Кто это? - указала она пальцем на Альшоля. - Это Альшоль. Я тебе сейчас все расскажу! Он мой муж... То есть, он станет моим мужем, когда мне исполнится восемнадцать. Мы решили пожениться! - тараторила Санька, не замечая, что мама вот-вот потеряет сознание. - Как?.. - прошептала мама, отступая назад. - Саша"правду говорит, - подтвердил Альшоль. - Я ее люблю. Огромным усилием воли мама взяла себя в руки. Она вернулась к своим разбросанным вещам, сняла летний плащ и повесила его на вешалку. - Так. А где старуха? - решительно спросила мама. - Какая старуха? - хором спросили Санька и Альшоль. - Не знаю, какая у вас здесь старуха! Великанша в свадебном платье. Где она? - А-а! Это не старуха, - сказала Санька. - Это просто привидение. - Ладно. Привидение - так привидение. Где оно? - маме было уже все равно. - Наверное, вечером придет, - сказала Санька. - Вряд ли, - засомневался Альшоль. - Может и не прийти. - Пойдемте! - Мама твердым шагом направилась на кухню. Она с некоторым удивлением обошла свисающую с антресолей лестницу, но ничего не спросила. Приведя Саньку с Альшолем на кухню, мама усадила их у стола, сама уселась напротив, поставила локти на стол, сомкнув пальцы рук, и потребовала: - Рассказывайте! Санька и Альшоль, торопясь и перебивая друг друга, принялись рассказывать все с самого начала: как Альшоль "ернулся на Землю с Фассии, как устроился жить в телефонной будке, потом познакомился с участковым Мулдугалиевым и Санькой... От мамы утаили только ночное путешествие к скрытникам. Санька справедливо решила, что для мамы это слишком. Однако для мамы и все остальное было слишком. - Ладно. Помолчи, Саша! Я к вам обращаюсь, - повернулась она к Альшолю. - Саша - ребенок, фантазии у нее хоть отбавляй. Но вы-то - взрослый человек. Уже старик... - Он не старик! - возразила Санька. - Это так кажется! - Как вы могли всерьез принять весь этот бред? - продолжала мама, не обращая на Саньку внимания. - Вы либо сумасшедший, либо жулик! - Он исландец, - сказала Саша. Мама только поморщилась, как от горького лекарства. - Я бы все простила, но только не эти безобразные фантазии о замужестве. Вы понимаете - что вы говорите?! - сорвалась мама на крик. - Саше тринадцать лет! Она в шестом классе! Какое замужество?! - В седьмом, - поправила Санька. - Но мы же не сейчас, - оправдывался Альш"ль. - В будущем. И то, если я не умру... - Нет уж, вы лучше умирайте! Свою дочь я вам не отдам! - Вы не волнуйтесь, Татьяна Игоревна, - мягко успокоил ее Альшоль. - Мы с Сашей просто любим друг друга. - Бредешник какой-то, - сказала мама. - Сколько вам лет? - Семьсот пятьдесят один, - ответил Альшоль. Мама судорожно схватила ртом воздух. - Через пять лет мы поженимся и попадем в книгу рекордов Гиннесса! - заявила Санька. - Меж нами разница в семьсот тридцать восемь лет. - Вон! - вскричала мама, вскакивая. - Вон из моего дома! Я сейчас милицию вызову! Она схватила телефонную трубку. - Мамочка, ему же негде жить! - взмолилась Саша. - Не сдавайте"меня в милицию, - попросил Альшоль. Мама положила трубку обратно на рычажки. - Хорошо. Сегодня вы переночуете, а завтра утром уйдете. Договорились?.. Где он тут живет? - обратилась мама к Саньке. - На антресолях. - Вот и хорошо. Ступайте на свои антресоли, подумайте хорошенько над тем, что я вам сказала. Альшоль покорно полез вверх по веревочной лестнице. Он скрылся в антресолях и притворил дверцы изнутри. - Саша, давай не осложнять обстановку. Пускай он уходит. Чужой старик, зачем он нам? - мама принялась убеждать Саньку. Но Саша и слушать не хотела. Она твердила, что любит Альшоля, потом разревелась и убежала в свою комнату. Маму отвлек телефонный звонок участкового Мулдугалиева. - Почему вы мне не докладываете? - спросил Мулдугалиев. - А что, я обязана вам докладывать? - оскорбилась мама. - Где Альшоль? - Я его прогнала. И он ушел, - соврала мама. - Как ушел?! - закричал участковый. - Где мне теперь его искать? - Ищите, где хотите, - храбро заявила мама и повесила трубку. Весь вечер она обласкивала Саньку, задаривала ее подарками, привезенными из поездки, а в конце концов сказала, что утро вечера мудренее и завтра во всем разберемся. Перед сном мама разрешила Саньке подняться в антресоли, чтобы пожелать Альшолю спокойной ночи. Сама при этом стояла рядом с веревочной лестницей и чутко прислушивалась к тому, что происходит наверху. - Мы что-нибудь придумаем, - сказала Санька Альшолю. - Да-да, Саша, - кивнул он. - Она к тебе привыкнет... - Да-да. - Вот увидишь, завтра все будет хорошо. Санька шагнула к Альшолю, погладила его по бороде, потом обняла и поцеловала. - Саша, спускайся! - донесся снизу мамин голос. Санька сп"стилась вниз и отправилась спать. Когда она заснула, мама проглотила таблеточку успокаивающего лекарства и полезла по веревочною лестнице наверх. Альшоль сидел на диванной подушке, обхватив руками колени, и уныло глядел на металлиста из "Айрон Мейден". - Ну, что вы намерены делать? - спросила мама. - Я уже собрался. Ухожу, - сказал Альшоль. - Вот и прекрасно. Только я вас прошу, напишите Саше записку, чтобы она не подумала, будто я вас выгнала. ...Утром Санька нашла рядом со своей подушкой листок из тетради, на котором было написано печатными буквами: "Касань! Я жухоу. Так детбу шелуч. Щайпро. Я-дубу битьлю бяте, капо не руум! Днови, не басудь! Мама не таванови. Твой Шольаль". Глава 9 ЯВКА С ПОВИННОЙ Рабочий день участкового Мулдугалиева начался, как всегда, с посещения родного отделения милиций. Едва он переступил порог, как дежурный по отделению огорошил его сообщением: - Вас какой-то старик дожидается. - Какой старик? - Не знаю. Явился вчера поздно вечером. Говорит - совершил преступление. Мол, откроется только вам... Ну, я его на всякий случай упрятал в КПЗ. Дежурный проводил участкового в камеру предварительного заключения и отпер дверь. В камере на длинных нарах лежали двое - подросток лет шестнадцати и Альшоль. При виде милиционеров они поднялись и встали рядом с нарами во весь рост. - Этот задержан ночью. Ломал телефон-автомат, - указал на подростка дежурный. - А этот - ваш... - кивнул он на Альшоля. - Старый знакомый, - сказал участковый. - Следуйте за мной. Он провел Альшоля в кабинет, усадил на стул посреди комнаты, а сам занял место за письменным столом напротив. - Рассказывайте? - предложил Мулдугалиев, придвинув к себе чистый лист бумаги, чтобы протоколировать его признания. - Что же тут рассказывать... - вздохнул Альшоль. - Я преступник. - Так! - удовлетворенно воскликнул лейтенант. - Это произошло в моей жизни впервые... Я полюбил самую прекрасную девочку на земле. Я не знал, что этого нельзя делать в моем возрасте... Ее мама сказала, что это даже запрещено! Но девочка тоже любит меня. - Постойте, постойте! - остановил его Мулдугалиев. - Что значит "полюбил"? Что значит "тоже любит"? Да вы понимаете, что вы говорите! Она же несовершеннолетняя! - Я понимаю, что говорю, - печально кивнул Альшоль. - Такого в моем сердце не было никогда с тех пор, как я покинул родную страну. Саша обняла меня и поцеловала. Вот сюда, - он показал на правую щеку. - И я тоже поцеловал ее. Около уха... Я преступник! - Около уха?! И все?! - закричал лейтенант. - Что же вы мне голову морочите?! Какое же это преступление?! - Правда?! - просиял Альшоль. - Это можно делать? Ах, как вы меня обрадовали! Значит, я ни в чем не виноват? - Ну, это как сказать... - загадочно протянул участковый. - Тогда я вас прошу, - неожиданно заявил Альшоль, - отправьте меня в Исландию! - В Исландию?! Зачем? - опешил Мулдугалиев. - Саша говорит, что я там родился... И Альшоль принялся простодушно рассказывать участковому о древней Исландии, Полях Тинга и Скале Закона. Он так увлекся, что вскочил со стула и, обращаясь к лейтенанту, продекламировал: Не любы мне горы, хоть я и был там девять лишь дней! Я не сменяю клик лебединый на вой волков... "Сумасшедший или не сумасшедший... - думал в это время участковый. - По крайней мере, не буйный... Но пока лечить не буду. Буду наказывать". А Альшоль совсем разошелся: Солнце не ведало, где его дом, звезды не ведали, где им сиять, месяц не ведал мощи своей... - Стоп! Стоп! - поднял ладонь участковый. - Красиво, правда? - спросил Альшоль. - Пустите меня в Исландию! Я хочу уехать далеко-далеко, чтобы никогда больше не видеть Сашу. - Вы же говорили, что любите ее? - удивился Мулдугалиев. - Как вы не понимаете! Когда любишь и не можешь быть вместе, лучше уехать на край света, чтобы не видеть совсем! Ее мама все равно нам не позволит жениться. - Вы вроде умирать собирались? - спросил участковый, что-то строча на бланке протокола. - Ну, может, успели бы пожить... Хоть немножко... - поник Альшоль. Он сразу поскучнел, сгорбился, снова стал похож на древнего старичка. А Мулдугалиев, уже не обращая на него внимания, дописал протокол и сказал: - Распишитесь. Альшоль подошел к столу, не глядя, поставил заковыку внизу страницы. Мулдугалиев расплылся в довольной улыбке и вызвал по телефону дежурного. - Препроводи, - сказал он, отдавая ему протокол. - В Исландию? - радост"о встрепенулся Альшоль.. Дежурный недоуменно помялся в дверях, не понимая - куда вести старичка. - Там все написано, - показал на протокол Мулдугалиев. - Обычным порядком. Альшоля вывели из кабинета и проводили на улицу, где стояла милицейская машина. Дежурный помог ему взобраться по лесенке внутрь маленького фургона с зарешеченными окошками, где уже сидел знакомый Альшолю подросток, ломавший ночью телефонные автоматы. Альшоль приветливо улыбнулся ему, но подросток не ответил. Рядом на низенькую скамеечку уселся сержант милиции. Двери закрылись, и машина поехала. - Вы тоже в Исландию? - спросил Альшоль подростка. - Чего-о? - окрысился он. Альшоль испуганно примолк. Их привезли куда-то и провели через двери, рядом с которыми была табличка "Народный суд". Сержант ввел Альшоля с подростком в небольшой зал, где за столом, стоявшим на возвышении, сидела молодая женщина в очках. Зал был пуст, не считая стоявших рядами стульев. - Вот они, товарищ судья, - козырнул сержант, выкладывая перед женщиной бумаги протоколов. - Хорошо, - кивнула она. - Садитесь. Сержант усадил Альшоля рядышком с подростком, но сам не сел. Остался стоять в дверях. Судья прочитала протоколы и подняла глаза на Альшоля. - Гражданин Альшоль, встаньте. Альшоль послушно встал. - Тут у вас в документах год рождения написан неверно. Когда вы родились? - Я не помню, - сказал Альшоль. - Ну, а сколько лет вам, помните? - Семьсот пятьдесят один. Женщина внимательно посмотрела на старичка, потом перевела взгляд на сержанта. Тот пожал плечами. - А вы признаете, что жили на улице Большой Пушкарской в телефонной будке? Признаете, что воспротивились принудительному лечению и скрылись от милиции в неизвестном направлении? - спросила она. - Почему в неизвестном? В известном, - сказал Альшоль. - Мы с Сашей у скрытников были. - Вот я и говорю - скрылись, значит! - с некоторым раздражением повторила судья. - Все ясно. Садитесь. Альшоль сел, а женщина так же быстро разделалась с подростком, задав ему два или три вопроса. Затем она заполнила новые бланки и передала их сержанту: - Увидите осужденных. Альшоля с подростком снова повели куда-то. - Сколько припаяли? - спросил подросток у сержанта. - Пятнадцать. И скажи спасибо. Могли бы уголовное дело открыть. А так - мелкое хулиганство... Альшоль с беспокойством прислушивался к их разговору, уже понимая, что происходит что-то не то. Однако вопросов не задавал. Он уже понял, что при общении с милицией лучше не затевать лишних разговоров: На этот раз "х посадили в большой фургон, где и народу было больше - человек двенадцать. Но они Альшолю не понравились - помятые какие-то, небритые и злые. Когда дверцы фургона закрыли и наступила полная темнота, хриплый мужской голос запел: Ка-андуктор, не спеши-и! Ка-андуктор, понимаешь, Что с девушкою я Прощаюсь навсегда! Альшоль вздрогнул, вспомнил Саньку. Неужели? Неужели его повезут в Исландию с этими небритыми мужиками? А вдруг в Исландии теперь все такие? Как же скучно будет там жить! Однако до Исландии снова не доехали. Их выгрузили во дворе за высоким забором, по верху которого была пущена колючая проволока, а железные ворота наглухо закрыты, потом по одному провели в низкое здание, окна которого были, как в милицейском фургоне, зарешечены. Все оказались в просторной комнате, с креслом, стоявшим перед зеркалом. У кресла - пожилой милиционер в белом фартуке. В руках он держал машинку для стрижки волос. - Ну, кто первый? - спросил он весело. "Странная какая-то парикмахерская..." - подумал Альшоль и, видя, что его товарищи мнутся, подошел к парикмахеру первым. - Правильно, дед, - кивнул тот и, усадив Альшоля в кресло, принялся стричь его наголо. Через минуту на Альшоля смотрела из зеркала маленькая стариковская головка, круглая, как фундучный орех. Борода на лице стала выглядеть совсем несуразно. - Постригите и бороду, пожайлуста, - попросил он. Парикмахер хохотнул, нашел длинные ножницы и отхватил Альшолю бороду. - Это завсегда, пожайлуста! Следующий! - крикнул он. Альшоль отошел в сторонку, с любопытством ощупывая остатки бороды. Надо сказать, что ритуал проводов в Исландию ему не понравился. Но, может таковы здешние законы? Может, теперь все жители Исландии стригутся наголо и бород, как раньше, не носят? Вскоре все мужики стали как один - с сияющими остриженными макушками. Почему-то они веселились, отпуская шуточки, и, гогоча, показывали друг на друга пальцем. - Дедуля, а твои-то патлы могут и не отрасти! - Ничего страшного. Мне и не надо. Ведь я еду в Исландию умирать... - Ну, ты хохмач! - объявил парень с фингалом. - Тюряга это, дед, а не Исландия! Пятнадцать суток покорежишься на стойке, потом езжай в свою Исландию. И то если отпустят! И он заржал вместе с другими лысыми. ГЛАВА 10 -РЕ-ЛЬ Санька была в отчаянии: Альшоль исчез! Прочитав его прощальную записку, она не поверила - полезла на антресоли. Но и там была пусто, лишь лежала на полках ненужная теперь металлическая коллекция, потихоньку обрастая "ржавчиной, да злорадно скалился в углу металлический ублюдок из "Айрон Мейден". Санька почувствовала пустоту в груди - такого с нею раньше не бывало, - будто вынули оттуда что-то очень нужное и горячее, что раньше согревало душу, и теперь там холодно и п"сто. Древний и иностранный мальчик! Тут нам самим жить не просто, а древним несовершеннолетним иностранцем - и подавно! А что бород" у него - так это даже и хуже. У нас к бороде почтения нету. Санька бросилась к маме, но мама была тверда, как Скала Закона, с которой когда-то проповедовал Альшоль в своей Исландии. То есть мама, конечно, принялась успокаивать Саньку, говорить, что ничего, страшного не случится - мол, найдется! Но искать Альшоля решительно отказалась. - Он взрослый человек, сам должен собой распоряжаться, - сказала мама. А невзрослым человеком, значит, должны распоряжаться другие! Ну уж - нет! Санька разозлилась и, как говорили встарь, закусила удила. А уж когда она закусывала удила, никаког" удержу Саньке не было. Она стала рассуждать. Конечно, обратно в свою телефонную будку Альшоль не вернется. Мулдугалиев тут же схватит! И вообще шататься по городу Альшолю крайне опасно: больно уж вид у него заметный! Следовательно, рассуждала Санька, Альшоль где-то прячется... Но питаться-то ему все же надо! Какой бы ни был он вегетарианец, а принимать пищу время от времени нужно! А денег у него нет, да и появляться в магазине или в столовой опасно. Значит, либо его кто-нибудь подобрал, как бездомного оценка, либо ушел... к скрытникам! К кому же ему идти, если не с скрытникам, - рассуждала Санька. Они его любят, то есть - тьфу! - ненавидят. Причем так сильно, что у скрытников Альшолю обеспечена вполне сносная жизнь... И Санька стала готовиться к экспедиции в оборотный мир, к скрытным жителям. Но легко сказать, да трудно сделать. У мамы имелись другие планы относительно Санькиного будущего. Мама потащила Саньку на митинг. После того как папа ушел в клоуны, мама стала активно заниматься общественной работой. Она была членом общества "Спасение", сочувствовала движениям "Демократический альянс", "Альтернатива", "Народный консенсус"; посещала клуб "Добрыня Никитич" и кружок самообразования "Фрейдизм и перестройка". Всe эти названия Саньке ничего не говорили, но. она не осуждала маму, потому что, в свою очередь, сама увлекалась металлическими группами, о которых мама тоже ничего не знала. Тут как раз случился небольшой митинг у дворца спорта "Юбилейный", посвященный борьбе кого-то с кем-то. Или кого-то за что-то - Санька не поняла. Туда они с мамой и отправились. На площадке перед "Юбилейным" была сооружена деревянная трибуна, на которой стояли несколько нахохлившихся людей. Вид у них был суровый. Перед трибуной - толпа человек в семьдесят, многие держали над головою плакаты. На одних плакатах было написано "Нет!", на других - "Да!". В толпе сновали бойкие молодые люди, которые продавали маленькие газетки под теми же названиями. Газетка "Нет!" стоила тридцать копеек, газетка "Да!" - двадцать. Мама на всякий случай купила обе. На трибуну один за другим выходили ораторы и кричали слова, с ненавистью глядя на микрофон и размахивая руками. Люди, державшие плакатики "Да!", аплодировали тем, которые говорили: "как работаем, так и живем", а те, что с плакатами "Нет!", одобряли ораторов, утверждавших обратное: "как живем, так и работаем". Внезапно на трибуну поднялся молодой человек, замотанный в несколько разноцветных флагов. Он был похож на девушку из индийского кинофильма. У индусов такая одежда называется "сари". Молодой человек поднял обе руки вверх, успокаивая разгоряченную толпу и начал говорить: - Нытикре! Капо вы течири о нойраз деруне, кини-скрыт гутребе шива елыгни мадо! Роско родго нетрух! Течайкон зарба! Родго в тинрспасо! Тевайда речьбе гое с ихбео ронсто! "Да это же скрытник!" - с изумлением подумала Санька, автоматически переводя его речь. - Иностранец... - зашелестел в толпе. - Что он сказал? Пусть переведут. К микрофону подошел массивный человек в шляпе. - Наш иностранный гость Из... республики Кирибати приветствует перестройку! - сообщил он и объявил следующего оратора. Санька незаметно отодвинулась от мамы и бочком-бочком приблизилась к скрытнику. Возле него уже толпилась стайка фарцовщиков, но скрытник лишь разводил руками: мол, ничего нет, кроме флагов на теле! Санька тихо шепнула ему: - Ветпри, никдельбез! Скрытник удивленно уставился на Саньку, но все же поприветствовал: - Вороздо, харочду! Ты дакуот? Но Санька не стала объяснять - откуда она, а быстро и решительно принялась, инструктировать скрытника, где и когда ему надо быть, чтобы пустить Саньку в оборотный мир. - Зачем тебе? - спросил он на своем языке. - Ищу одного человека. То есть - скрытника... Ты случайно не слышал: Шольаль? - Нет, - покачал головой он. - Родго шойболь. - Как тебя зовут? - спросила Санька. - Вонбол, - ответил он. - А меня, - Касань. До встречи! Мама вернулась с митинга взволнованная. Она никак не могла выбрать между "да" и "нет". Санька попыталась сказать, что совсем не обязательно выбирать между ними - можно плюнуть и на то, и на другое. Но мама взволновалась еще больше и обвинила Саньку в аполитичности, что во всем, мол, виноват этот подозритель"ый старикашка, что если раньше Санька хотела искоренять зло, то теперь не хочет выбирать даже между "да" и "нет". - Не смей говорить плохо о моем Альшоле! - сквозь зубы сказала Санька и ушла в свою комнату, прихватив телефон на длинном шнуре. - Завтра едем к дедушке, - сказала ей мама вслед. - Как бы не так! - прошептала Санька, прикрыла дверь и набрала номер Захара. Услышав Санькин голос, Захар обрадовался, принялся расспрашивать про новости, но Санька оборвала его: - Подожди. Сейчас не до этого. Ты мне нужен. - Когда? - спросил Захар. - Сегодня ночью. - Зачем? - с тревогой спросил Захар. - Там узнаешь. Что, испугался? - Вот еще! - сказал Захар. - Где и когда встретимся? - В час ночи на углу Большой Пушкарской и Ленина. Я буду в джинсах и черной кофточке. На кофточке написано: "Спасем мир!". - Знаю такую кофточку, - сказал Захар. - Видел... А я буду в обычном костюме. В сером... - При галстуке? - съязвила Санька. - Могу при галстуке... Теперь следовало усыпить бдительность мамы. Весь вечер Санька разговаривала с ней только о балете и перестройке. Мама была чрезвычайно довольна. В одиннадцать часов они с Санькой расцеловались и отправились спать по своим комнатам. Санька подождала, пока в комнате мамы погаснет свет. Потом еще минут пятнадцать. Затем Санька уронила на пол толстый англо-русский словарь. Вопросов из маминой комнаты не последовало. Тогда Санька быстро оделась и написала маме такую записку: "Мама! Прости меня, я ухожу. Я люблю Альшоля и должна его найти. Если ты когда-нибудь любила, ты меня поймешь! Не волнуйся, я уже большая. Пока я люблю, со мной ничего не случится! Твоя Саша". Она оставила записку в прихожей на тумбочке. Взглянула на себя в зеркало: лицо было решительное и одухотворенное, Санька сама себе понравилась. Все-таки это был поступок! Она выскользнула на лестницу и тихо притворила за собой дверь. На углу Большой Пушкарской и Ленина у .окон детского сада, куда Санька ходила в детстве, маячил длинный нескладный мальчишка в сером костюме и при галстуке. В руках он' держал букетик гвоздик. Санька заметила его издали, потому что ночи были еще светлые. - Привет, Захар! - Вот ты какая... - сказал Захар, разглядывая ее. При этом он сильно прищурил глаза. Санька сразу поняла, в чем дело. - Немедленно надень очки! - приказала она. - Ты же близорукий. В очках Захар оказался гораздо привлекательнее, а уж Санька несомненно ему понравилась, потому что Захар смутился и не ловко сунул ей букет. - Это тебе. - Следуй за мной. И запомни, что сегодня меня зовут Касань. - Касань... - повторил Захар. - А тебя - Харза. - Понял! - кивнул Захар. - Слоговой перевертыш. Своего рода палиндром. - Сам ты палиндром! - Санька не знала этого слова. - А зачем это нам? - спросил Захар, торопливо поспевая за Санькой по ночной Большой Пушкарской. - Увидишь! - таинственно шепнула Санька. Они дошли до подворотни, где когда-то Альшоль с Санькой скрывались от могучих санитаров. Санька подошла к той же обитой железом двери, сказала: - Кройот, Ванбол! - Он, и вправду, Болван? - осведомился Захар, который сразу понял перевод. - Узнаем. Дверь на этот раз не стала податливой, как занавеска, а просто отворилась. За дверью стоял Вонбол, обмотан"ый в флаг Соединенных Штатов Америки. Весь в звездах и полосах. - Привет, Касань! - сказал он. - Смотри, какой клевый флажок раздобыл на выставке в Гавани... А это кто? - указал он на Захара. - Харза, - поклонился Захар. - Мой друг, - сказала Санька и удивилась, потому что эти слова звучали одинакова и по-прямому, и по-оборотному. Он повел Саньку и Захара темными переходами и вскоре вывел на улицу Ленина в том самом месте, где Санька была в прошлый раз. Ее поразило, что оборотный город за эту пару недель стал еще запущеннее и страшнее. - Что эт" у вас происходит? - с испугом спросила Санька. - Это не у нас, а у вас, - сказал Ванбол. - Наш город - это отражение души вашего города. Чем больше неустройства, смятения, страха в душе вашего города, тем ужаснее выглядят дома в нашем городе. Они вышли в сквер с холмом, изрытым землянками. На скамейках сидели скрытники, ждали Саньку. - Вот она, - указал на нее Ванбол. - Пришла, мерзавка. Захар вздрогнул. Он уже умел понимать оборотную речь, но не знал, что в этом мире принято браниться. - Ну что, проходимцы! - бодро начала Санька. - С отвращением вас вспомнила... Прямо до тошноты. Если бы не этот паршивый старикашка Шольаль, ни за что бы сюда не пришла... Захар осторожно дернул Сашу за рукав майки "Спасем мир!": - Груня... То есть, Касань! Ты что - рехнулась? Разве так можно с незнакомыми! Но она продолжала: - Я этого старикашку так ненавижу, так ненавижу! Своими руками задушила его! Всю жизнь мне испортил!.. И Санька неожиданно заплакала. - Да, как видно, довел девочку, проходимец... - заметил старый скрытник, тот самый, что встретил их с Альшолем в прошлый раз. - Убить мало... - согласно заки