жаждущих разжиться лишним на месте? Копать кайлом, какая сила оградит столицу, а с ней и организаторов международного форума от этой безумной орды? - Зашибу,- сказал гандболист по имени Юра Постников. - На фиг,- согласился с ним любитель быстрой езды, и в эту минуту, кажется, в последний раз они имели в виду одно и то же. Думали о Жорике Петрушеве, зеленоглазом выкормыше института, притулившегося у малоприметного стаканчика "Метро Парк культуры", коему так неосмотрительно была вверена культурная программа фестиваля. Он, он, красногубый балабон, и напел это проклятое название, кое нормальному, не изнасилованному противоестественным напряжением средней и задней спинок языку исторгнуть принципиально не под силу. Мать-героиня, женщина и заступница, а если выяснится еще и из каких средств, то есть всплывет обоюдовыгодная экономия на удобствах участников из слаборазвитых стран. - Зарезать мало, пусть ищет того-не-знаю-кого или берет на себя,- решили коллеги. Как видим, ощущением непоправимости они еще не прониклись, мысли их только путались, и мстительное волнение и опьянение свежим воздухом внушали неоправданную надежду. Но, увы, хрупкая не дождалась даже завтрашнего утра, когда по самолетному трапу должен был сбежать на родную землю Жорик Петрушев, неделю назад убывший на вечнозеленый остров Дрейка и Нельсона улаживать последние детали грядущего феерического действа. Увы, увы, майский ветреный день вышел black as a night, точно такой, какой привиделся однажды дружкам Мику и Киту и вылился в песню. Итак, не успели известные нам двое возвратиться в дом на углу Маросейки и усесться за широкие деловые столы лицом к лицу, как тревожный телефонный зуммер возвестил о новом приглашении, на сей раз с этажа на этаж. Кабинет, куда позвали наших знакомых, разительно отличался от не описанного нами ранее, был полон света, красок, флагов, лент, скульптурных и живописных работ даровитой молодежи, грамот и вымпелов. Однако здесь ласковый тон принят не был, с приглашенными разговаривали грубо и повелительно, а для начала без всяких слов и объяснений сунули под нос газету, со страницы котором мелким зерном жизнерадостно скалился Жора Петрушев. А довольная Жорина рожа означала вот что,- ни завтра, ни послезавтра и ни в один из дождливых четвергов ближайших двух недель прилета его ожидать не приходится. Юному мужу прыщавой (и беременной, о чем уже известно всем и каждому) дочери хозяина еще одного кабинета (наискосок через площадь) приглянулась земля футболистов и садоводов, и он решил ее не покидать совсем, зарабатывать на жизнь раздачей интервью, каждое следующее из коих обещало быть гаже предыдущего. Итак, списать просчеты культурной программы оказалось не на кого. Некому стало ответить персонально и лично, а главное, привести в действие безотказный механизм спасения на водах. Стоит ли удивляться, если от такого сюрприза гандболисту непроизвольно захотелось отлить напрасно выпитый стакан. Впрочем, отпустили их опять вдвоем, но, пройдя шагов десять по коридору, Юра Постников со словами: "Счас догоню"- толкнул дверь в уголок, где кафель голубел и тихо журчала вода, а его товарищ, которого мы не представили, а теперь и нужды нет, стал вершить путь по ковровой дорожке в одиночку. А без присмотра оставлять его нельзя было ни в коем случае, ибо последствия давнего пристрастия к беззаботной и быстрой езде (имеется в виду не перебитый нос и фарфоровый блеск вставленных зубов, а нечто внутреннее, диагносцируемое в холодной клинической тиши посредством резинового молоточка) сказывались на его поведении и в куда более безобидных обстоятельствах. Сейчас же, пользуясь по оплошности ему предоставленной полной свободой, poor motorist, никуда не заходя, ни с кем не консультируясь, отправился в телексную, где продиктовал переводчикам следующую срочную депешу, адресованную всем семидесяти двум национальным оргкомитетам: "Связи неблагоприятного прогноза июнь Инициатива переносится август. Точная дата сообщается согласованием. Подпись". Увы, к тому времени, когда явились неразворотливые люди в белых халатах, в пятидесяти трех странах уже вовсю трубили отбой. Ну, а Юра-то Постников, он-то чем был занят, неужели все три или четыре четверти часа справлял нужду? Останься мы дожидаться его у клозетной двери, такое впечатление создаться могло, поскольку, войдя, он уже не вышел. И тем не менее необъяснимым образом ровно через пятнадцать минут после брошенного им на ходу "счас догоню" кудесник мяча звонил из бюро пропусков дома с тремя фасадами. Принят не был, но смог оставить для дальнейшей передачи и рассмотрения семь с двух сторон исписанных листов, открывавшихся жирным и дважды подчеркнутым словом "Заявление". После чего Юрца видели в нескольких местах, начиная с приличного заведения на бывшей Тверской и кончая мерзкой точкой у Киевского вокзала, прозванной, кажется, Сайгоном, откуда выперли малого около полуночи вслед за неизвестной барышней, идти самостоятельно не способной, но гораздой зато указывать непопутное направление всем желающим проводить. Ну, а через день, покачиваясь ранним утром в телескопически к небесам вознесенной люльке, бессонные молодцы в желтых сигнальных жилетах начали, дабы не сорвал до августа ветер, не промочил дождь до ждущего согласования срока, снимать плакаты, флаги и транспаранты с изображением символа и талисмана фестиваля - солнца, которое пусть всегда будет. А спустя еще неделю, игнорируя по традиции журналистики той поры невнятные объяснения газет, в главный город державы стали прибывать, украшая вокзалы, скверы, бульвары и дворы, подростки (in their teens), каковые внешним своим красочным, но неопрятным видом наводили разменявших не один длинный десяток граждан на неутешительные мысли о месте молодежи в трудовом и общественном процессе, о правах, обязанностях и роли в сохранении культурных ценностей и иных завоеваний отцов и дедов. Но никто живописную публику тем не менее не трогал, путь по радиальным магистралям, разрезающим столицу, как златоглавый и краснозвездный бисквитный торт, был открыт. Удивительным гостям не препятствовали двигаться к бывшему хамовническому болоту, заполнять скамейки и газоны Лужников, каждый мог свободно устраиваться, выбирать себе место на площади у плавательного бассейна, где провалившие дело администраторы молодежного праздника успели сколотить, обвив лентами и гирляндами (не иначе как для демонстрации единства и солидарности), деревянный помост, сцену, трибуну, в общем, сооружение, одним своим видом обещавшее кайф и воплощение мечты. Прибывшим не мешали собираться в одном месте, ибо именно так задумал полковник Беседа, потирая белые сухие ладони (короткие пальцы с рыжими конопушками) в теплом конусе света настольное ламвы. Оперативный план Афанасия Антоновича предусматривал поддержание (под строгим наблюдением и контролем, конечно) атмосферы некой нездоровой сенсации и ажиотажа вокруг сорванного мероприятия. Дело поимки наглых ловкачей, изготовителей билетов, требовало поощрения циркуляции разноцветных бумажек с контурами БСА, спроса и предложения. Впрочем, об этом несколько позже. Это уже лишнее. Пока, во всяком случае, ибо главное стало ясно,- именно лагерь у Москвы-реки, бивуак, табор и подразумевал шеф совхоза "Белые липы", употребляя выражение "психдом под открытым небом". Но, блеснув метким московским словом, к подробностям, то есть к систематическому развенчанию иллюзорной наивности своего юного попутчика, оказался не расположен. Крякнул, хмыкнул и удалился в тамбур курить. Вернулся не скоро, но с прежним неистребимым желанием творить разумное, доброе, вечное. Во всяком случае, едва сев, немедленно поинтересовался: - Братишка, а морковки за так не желаешь? Однако черствый Грачик, несмотря на сопровождавшую предложение демонстрацию отягощавшего рюкзак запаса не слишком даже грязного овоща, отказался. Тогда незнакомец, одержимый благородным, но навязчивым желанием, попытался всучить ему последовательно журнал "Аврора" без обложки, но с продолжением милицейского детектива, одноразовую, но французскую зажигалку, изящный предмет - перочинный ножик с пилочкой для ногтей и в конце концов еще нестарые часы "Слава" в корпусе из желтого металла. - Спасибо, не надо,- всякий раз, однако, демонстрировал Лысый смесь гордыни, брезгливости и непонимания физиологии углеводородного сгорания организма. - Ну, а что, что тебе надо? - потребовал раздосадованный "несун", дезертир трудового фронта уже в виду конечной для него платформы Перово. - Сколько стоит метро? - Пятачок. - Дайте десять копеек,- даже под бременем крайней нужды честно глядя в лицо собеседнику, вымолвил Лысый. Незнакомец заволновался, порылся в кармане, вынул не то документ в корочке, не то пластиковый чехольчик. извлек из него какую-то картонку и протянул Мишке. - Устроит? - спросил, вставая и распрямляясь. - На и это,- решил тут и с корочкой расстаться,- катайся на здоровье с именем дяди Саши, с моим то есть, на устах. Желаю счастья. Но что, что он ему дал? Друзья, единый проездной на июнь. О! ОТКРЫВАЙТЕ ШИРЕ ДВЕРИ Итак, неутомимый транспортир на серой плоскости фасада торопился обрести благословенную секунду свободы от бесконечного конфликта тупого и острого углов. Шестнадцать десять на глазах превращались в шестнадцать одиннадцать. Ступая по липким кругляшкам с синими снежинками букв "Пломбир Морозко", Лысый, обладатель единого проездного билета на июнь, двигался к выходу с тринадцатой платформы. Навстречу ему спешили пассажиры электропоезда, следовавшего до популярного сорок седьмого километра ("Электрозаводская", "Новая", "Перово", "Ждановская" и далее со всеми). - Лимита,- скривила губки при виде пропыленных трико нашего героя юная узкобедрая и сероглазая наследница дома и сада в дачном кооперативе "имени Папанина". - Нет,- оценил Мишку ленивым взглядом ее кавалер, невоздержанность которого в еде и питье лишала естественных пропорций на груди его синей майки изображенный солярный знак одного из старейших учебных заведений Новой Англии. Сумка в руках у Лысого (черная, болоньевая) сделала тон знатока насмешливым и категоричным.- Это Малаховка по колбасу прибыла. Да ради Бога, они могли смеяться Мишке прямо в лицо, он бы не заметил, не обратил внимания, не придал значения. Добрая, ласковая толпа несла его мимо табло и указателей, сумок, сеток и картонных коробок со щедрой мадьяркой "Винимпэкс". Он шел, доверившись этой сороконожке, увлекшей по усеянным апельсиновой кожурой ступеням вниз, в переполненные катакомбы залов и переходов, минуя киоски, открытые и закрытые, лотки, тележки, столики, холодные ящики автоматических касс и освещенные клетки с тетрадками, тетками и компостерами, вглубь, рассекая хвост, выползший из камеры хранения, огибая сумки, сетки, чемоданы, картонки с промасленным австрийским орлом, по шипящим дневным электричеством тоннелям, вверх, вниз, навстречу красной фуражке метрополитена, не извиняясь и не останавливаясь, скорее, скорее вдохнуть гудящий вдохнуть гудящий сквозняк платформы, вдоль которой, подталкивая друг друга лиловыми носами по никотиновым разводам кафеля, скользнули короткие стрелки и замерли, уткнувшись в божественное слово "Университет". Ну что ж, путь Лысому был указан рукой Провидения, он не пошел прямо на сине-красную будку "Союзпечать", а пересек перрон наискосок, предпочел целеустремленный рокот сырой преисподни разнообразию звуков площади, пропахшей резиной и трехкопеечным сиропом. Он вошел в беспересадочный вагон, и двери, к которым не следовало прислоняться, осторожно закрылись у него за спиной. А вышел бы на площадь, в кармане между эстакадой с замершей на ней вереницей спальных вагонов и людским многоголосьем у стен казанского терминала, мог бы, и очень даже запросто, свидеться с вечно датым субъектом. Вечно датым, но непременно в железнодорожной фуражке с черным околышком. Серьезно, мог бы встретиться с Сергеем Кулиничем, по прозвищу Винт. Это не исключено, но с фатальной неизбежностью, впрочем, не угрожало ему, ибо Винтяра на площади перед смрад отпускного лета источавшими дверями (для нужд разнополых пассажиров выделенных отделений вокзала) стоял не один, горячась и волнуясь, он толковал о чем-то с наглым коротышкой в курточке из растрескавшейся и облупившейся искусственной кожи и в форменной, как это и ни смешно, чуть набок съехавшей кепке с алой на фоне белого кружка буквой "Т". Предмет спора двух представителей конкурирующих средств сообщения стоял в некотором удалении и представлял собой Ленку Лапшу. Вяло долизывая обмылок мороженого "Бородино", она загорала у солнышком пригретого, салатного цвета (со следами недавней рихтовки) крыла автомобиля ГАЗ-24, и на затылке ее красовалась некогда сердобольным Емелей Грачику презентованная самодельная шапка с длинным козырьком из синего денима. Надо признаться, ночь Ленка провела очень беспокойную, укрывшись в пустом купе, она прислушивалась к внешнему миру, холодея и замирая, ибо до ее ушей доносились странные и зловещие звуки - вскрики, удары, хлопанье дверей, возбужденные голоса и слово "кровь", произнесенное кем-то, стремительно пробежавшим по коридору. Открывать же ненормальная не собиралась даже Чомбе, явившемуся далеко за полночь среди мирной раскачки и убаюкивающего скрипа. Гуляка долго урезонивал ее через пластик и убедил, лишь пригрозив проводником. По прибытии покинуть убежище Лавруха не решилась, облюбовала багажную полку, забралась туда и дышала беззвучно и после того, как опустевший состав, вздрогнув, отправился по звонким стрелкам отыскивать тупик, а Винт, задраив парадное, обходить свои владения. Конечно, он ее нашел, поприветствовал детским веселым словом (требующим в случае особого расположения обыкновенно определения "потная"), фамильярно удивился ее находчивости, после чего предложил немедленно слезть и перестать бояться, ибо: - Твоих волков уже давно мусорня грызет. О своих собственных неладах с власть имущими Кулинич умолчал, с одной стороны, демонстрируя свойственное своей натуре необыкновенное легкомыслие, с другой - особую беззаботность, проистекавшую от принятого им в это утро решения, никого не предупреждая, сменить профессию. И хотя в выборе нового поприща он еще колебался, но ввиду внезапно открывшейся перспективы сделать бригадирше "тухлой" козью морду испытывал на фоне редко покидавшего его подъема и возбуждения особое вдохновение. С Лаврухой, пребывая в отличном расположении духа, он обошелся восхитительно, как рыцарь и джентльмен, а именно - накормил хлебом со сладким чаем, дал из эмпээсовского энзе димедрола, нацедил валерианки и уложил у себя в "конторке" спать, пообещав лично отвезти в Лужники после обеда. За выходным светофором поезд Южносибирск - Москва уже ждали. Разные люди с примерно одинаковым настроением. К распахнувшейся двери двенадцатого вагона подошел небрежно одетый мужчина сумрачного вида и коротко спросил, не тратя времени на приветствия: - Ну? Винт вместо ответа освободил проход, приглашая хмурого типа и дальше не стесняться. Для гостя он отомкнул пассажиров в пути не принимавший ватер и, кивнув головой в сторону мягких, черемшовые фитонциды источавших мешков, сообщил: - В этом году последняя. Но пришелец, казалось, и не заметил того, ради чего тащился ранним утром в такую даль. Он присел у порога и недоверчиво стал щупать японский полиэтилен. - А покрышки ты тоже сдаешь? - Сдаю,- без колебания, без сомнения, без всякого зазрения совести, на уровне условного рефлекса распорядился чужим добром Винт. - Слушай, я сейчас племяша к тебе пришлю,- засуетился клиент. - Сто восемьдесят,- предупредил Кулинич. - Сколько? - Восемнадцать,- подтвердило исчадие ада. - Слушай, я не разбираюсь,- не без подобострастия сказал дядька, вставая и заглядывая Винту в глаза,- ты с племяшом решай. Он на колесах, мигом будет. Идет? Родственником знакомого перекупщика оказался как раз таксист в потерявшей вид и блеск куртке. Явился он вопреки обещаниям не мигом, а часам к двенадцати и пригласил Винта на выход, кинув в его служебное окно камешек. Резина пленила его, но восемнадцать он счел несуразной компенсацией за труды и беспокойства Кулинича. Невольно принятый и тем и другим тон некоторого самоуверенного пренебрежения полюбовному соглашению не способствовал и вообще неизвестно, куда мог завести двух коммерсантов, кабы не неожиданное предложение Винта. - Хорошо,- сказал он, прерывая очередную напряженную паузу,- бери по пятнадцать с половиной. Только сейчас положишь, как за восемнадцать, а разницу я тебе верну, если устроишь мне с девочкой хату на недельку. Уважения ни к чему не имевший водитель первого таксопарка похмыкал, поинтересовался, просто хату или с "телкой" в комплекте, что-то прикинул, ухмыльнулся, повеселел, предложил Винту 'Ораl, короче, согласился ударить по рукам. Прощаясь же, сам назначил место встречи - шестнадцать ноль-ноль на стоянке у Казанского. Итак, хату Винт просил "просто", как помещение с мебелью и дверью в клозет. - Телка с собой,- ответил он на прямо поставленный вопрос. Из чего очевиден неутешительный вывод - Ленкой вновь хотели распорядиться, с ее желаниями не слишком считаясь. Но, ловя тут лукавые взгляды читателей, давно приметивших ловкость Ленкиного простоватого, но сноровистого ангела-хранителя, автор и сам не может не улыбнуться, зная наперед - у очередного злодея, как и у всех предшествующих, в искус введенных физической слабостью и умственной незатейливостью Лапши, ничего не вышло. И тем не менее улыбка его несколько неуверенная, деланная, и очки, как видите, не блестят, опущенные долу, ибо, увы, утомленный безрассудством подопечной, из-за правого плеча поглядывающий строго и решительно но сторонам, на лихой подвиг деву подвигнув, сам репутацию поддержать не сумел, быстротой реакции не блеснул, не пригнул голову, не сгруппировался, "поберегись" не крикнул, и потому поздравлять Лавруху с очередным избавлением как-то язык не поворачивается. Впрочем, никто нас и не торопит для растерянного разведения рук к тому месту, где улица Сретенка, вливаясь в Сухаревскую площадь, вытекает из нее Первой Мещанской, и потому позволим себе увильнуть, ненадолго, но все же избежать объяснения, с какой стати поджидавший в оговоренном месте неулыбчивый шоферюга с ходу предложил Винту: "Отойдем",- отложим это на потом, а сейчас возьмемся за описание волшебного путешествия Михаила Грачика в подземной трубе, проложенной от Сокольников через Каланчевку до Парка, а оттуда выведенной на воспетые лекарем-киевлянином Воробьевы горы. Постараемся описать все с мельчайшими подробностями, с обстоятельностью, приличествующей тому моменту (волнующему, безусловно), когда из самого красивого подземелья в мире вышел на свет наш лысый мечтатель и увидел в небесах путеводную, из красной петлицы вынутую эмблему внутренних войск. То есть пятиконечную звезду, обрамленную лавровым полумесяцем и вознесенную золотым шпилем на головокружительную высоту. Но вот печаль, как быть с благим намерением - ничего, ни одной микроскопической детали не упустить, если буквально сразу, начав с первого шага нашего героя к вожделенной цели, невозможно вспомнить, "в голове" он ехал или "в хвосте", то есть к трамвайному ли кругу его вынес эскалатор или же на перекресток академических проспектов, лицом к возводившемуся за деревьями корпусу гуманитарных факультетов. Увы. похоже, придется вновь (незаметно, конечно) последовательность и скрупулезность подменять эмоциями и напором. Итак, он прибыл, несгибаемый странник, Лобачевский, Резерфорд (Софья Ковалевская - Мария Складовская), прошел вдоль музыкального ряда фигурной ограды, пересек узкую улочку и идет вдоль многоэтажного флигеля, даже и не подозревая, что сие. Боже праведный, и есть физический факультет... А возможно, он следовал по другому пути, все так же не подозревая об умопомрачительной близости к астрофизике, похрустывал красными катышками жженой глины, приближался к чугунному Михаилу Васильевичу, полному вы- соких дум. Аве, цезарь... Впрочем, совершенно определенно можно сказать одно,- вошел он в один из последних (по времени возведения) обитаемых монументов созидательной неутомимости эм-гэ-бэ через клубную часть. Тогда для этого не надо было вооруженному рацией милиционеру протягивать пропуск с красной полосой. Достаточно было толкнуть решительно турникет и войти в храм. Так Мишка и поступил, а войдя, немедленно обратился к седоусому носителю красной повязки на рукаве немодного и строгого костюма. - Извините,- сказал Грачик и, сознавшись в не столичном своем происхождении, попросил соблаговолить указать месторасположение заочных платных подготовительных курсов, пригласивших его из сибирского немыслимого далека на очную летнюю сессию. - Корпус "В",- отчеканил старик, неодобрительно разглядывая столицу явившегося покорять провинциала. Впрочем, полумрак помещения и дальнозоркость вахтера смягчали впечатление. - А где это? - Я провожу,- подняв голову, обратил на Лысого безоблачный взор молодец с красной повязкой на рукаве синей ковбойки, до этого за спиной отставного бойца невидимого фронта углубленно изучавший композицию из разноформатных бумаг, прижатых голубым стеклом к зеленому сукну служебного стола. Но, несмотря на такую невиданную любезность, Мишке все же пришлось некоторое время поплутать под гранитными капителями среди бронзовых бюстов, по мраморной крошке, замирая от восторга, восхищаясь и борясь с легким головокружением, естественным для человека, не евшего уже почти сутки. Пришлось, поскольку провожатый счел свою миссию выполненной, едва лишь поравнялся с лестницей, по пролетам которой плыл из озвученного кассовыми колокольчиками подполья аромат кофе, мешаясь с трактирным духом тушеной капусты. - Туда, туда, а там свернешь,- напутствовал самаритянин, соскальзывая по широким ступеням в заведение общепита. Итак, он положился на грачиковское чутье, и Мишка не обманул ожиданий, не подвел товарища. В конце концов изящным пальцем очаровательной казашки он был направлен в огромные двери, кои вывели его во внутренний двор, прямо к высокому крыльцу с желанным прямоугольником вывески "Дирекция заочных подготовительных курсов при Московском государственном университете". От порога внутрь вел неширокий, состарившийся паркетом пахший коридор, вдоль стен которого на некогда блиставшей лаком клепке стоял ряд деревянных кресел, в лучшие годы, возможно, внимавших Презенту или, чем черт не шутит, самой Лепешинской. Сейчас на откидных сиденьях и у ножек ученых ветеранов располагались сумки и чемоданы, несколько молодых людей, а также чья-то мама сидели здесь же, среди ручной клади, а кое-кто стоял у распахнутых боковых дверей, за которыми очередь, обретая привычное чередование носов и затылков, загибалась к деревянному барьеру. - Вы? - спросил Лысый того, кто, по его разумению, был последним среди ждущих благословения. - Он,- переадресовали Мишку к большеголовому юноше, взволнованно блиставшему белками у самых дверей. - За мной,- не стал отпираться названный. Сколько их было, опережавших к концу рабочего дня нашего путника? Десять? Пятнадцать? Не так уж много. в конце концов, но если иметь в виду им задуманное, и три, и два были бы лишними, увы, приватного тет-а-тет с дирекцией подготовительных курсов и ее представителями требовала деликатная грачиковская натура. Сесть ему было негде, а переминаться у входа в атмосфере сплошной нервозности Мишка счел не полезным для своего недоеданием ослабленного организма, решил прогуляться в полумраке, но, пройдя десяток шагов по коридору, остановился перед украшавшей дерматин табличкой "Заведующий". И, вперив в нее взор, признаемся, почувствовал не слабость, не восторг, а прилив той шальной и необузданной энергии, которая однажды вывела почти прямиком из постылого Академгородка к верхней полке на запад уносившегося скорого поезда. Итак, сейчас он попробует, заперто или нет, сейчас, пульс девяносто, сто, сто десять, сто двадцать. И тут, только вообразите, кожзаменитель сам двинулся ему навстречу встречу, дверь стала отворяться сама по себе, и голубые глаза споткнулись о комок из Азии прибывших нервов и мышц. - Вы ко мне? - Да,- ответил Лысый отрывисто и поклонился - Разрешите? - Прошу,- посторонилась, пропуская неожиданного посетителя, белобрысая дама лет сорока, сухопарая, с голубыми прожилочками на запястьях, еженощную пытку папильотками усугублявшая дневное невоздержанностью в недорогих, но массивных безделушках (с камешками и без) из серебра и мельхиора. - Не знаю, как начать,- едва дождавшись возвращения заведующей в директорское кресло, заговорил Лысый.- Извините, но войдите в мое положение, меня обворовали... Да, вот так, с ходу потребовав сочувствия у очкастой голубоглазой рыбы, Мишка принялся (и, надобно заметить, на удивление складно и правдиво) излагать историю пропажи чемодана с вещами, деньгами и заветным приглашением из отделанного белым пластиком купе скорого поезда Южносибирск - Москва. - Как ваша фамилия? - без особой симпатии, но и без угрозы поинтересовалась начальница (на самом деле уже третий год всего лишь исполняющая обязанности), когда, предавшись печальным воспоминаниям, Лысый стал повторяться. - Грачик, Михаил,- с некоторой даже суетливостью поспешил ответить приезжий и для вящей убедительности (отлично сознавая безобразие своей внешности и манер) протянул ловко из сумки извлеченный паспорт.- Вот сохранился, бросили в тамбуре. Зеленая паутина разводов поверх водяных знаков, кажется, произвела благоприятное (такое желательное) впечатление. - Минуту,- сказала дама, сыграв уголками губ нечто неуловимое, должное, по всей видимости, быть ободряющей улыбкой, впрочем, сесть не предложила, сняла трубку с аппарата, лишенного диска, печального красного недоноска, и, услышав ответное "да", сказала: - Вера, зайдите ко мне с карточкой Грачика. Гэ, гэ, Георгий, Рита, Алексей, Чита, да. Ми-ха-ил. Южносибирск. Сейчас. Вера оказалась ровесницей Мишкиного брата, кобылкой с густой копной на хне настоянных волос и с девичьей талией, круто и даже несколько неприлично переходившей в принадлежность к мучному питающей слабость домашней хозяйки. Обдав Лысого походя жаром карих очей, пронесла она мимо него солнечное излучение рассеяннных по ее телу частиц благородного металла заводской штамповки. - Угу, угу,- кивая головой, ознакомилась исполняющая обязанности с Мишкиным формуляром.- Вы очень хорошо учились,- заключила наконец, вскидывая глаза, выражавшие впервые если не саму прязнь, то скрытый оттенок ее,- и приглашение вам было выслано по праву, десятого мая. Так что, постигшие вас неприятности принимая во внимание. Вера Васильевна вас оформит без приглашения и выдаст направление. - Спасибо, большое спасибо, я...- пятился Грачик, ловя отблеск теплоты в таких голубых и бесстрастных зрачках,- спасибо. - Опять аид? - с холодной злобой ткнула девице под нос завитая и костлявая Мишкину карточку, едва лишь за бедолагой затворилась дверь. - Дак фамилия же русская,- с сердечной прямотой покаялась крутобедрая. - Анкету надо смотреть,- гневались бескровные губы,- анкету, фотографию, данные родителей, прежде чем приглашениями разбрасываться. Впрочем, суровый наказ "идите" прозвучать не успел. - Ах, Елена Александровна,- нарушая субординацию, этаким дружеским, ей-Богу, приятельским даже тоном вздумала легкомысленная Вера утешить заведующую, а заодно и оправдаться.- Вы же сами знаете, на факультете все еще сто раз проверят. - Да как у вас язык повернулся такое сказать. - Красные пятна на лбу и щеках компенсировали неумение или высокомерное нежелание повышать голос.- Вы, Вера Васильевна, будьте добры отвечать за себя и доверенную вам работу и помните, своей безалаберностью и безответственностью вы ставите многих, да, многих людей в неудобное положение. Я вас не задерживаю. - Ах ты Господи,- посетовала Вера уже в коридоре, но, вспомнив о скором конце служебных занятий, беззаботно подмигнула на глаза попавшемуся плану эвакуации.- Грачик. Грачик. Заснул он там, что ли? Ау? - Слушай, это, наверное, тебя,- озаренный счастливой догадкой, в бок ткнул Мишку, пребывавшего в чудесном забытьи, знакомый нам большеголовый юноша с маленькими горячими ладошками,- Скажи там, скажи, - продолжал он быстро шептать, пихая Лысого уже в спину,- скажи, что мы вдвоем, что с тобой товарищ, Эмин фамилия, запомнил? - Грачик,- скорее утвердительно и уже без восклицательной интонации прозвучал Верин голос, когда нехотя раздвинувшаяся публика пропустила к стойке баловня судьбы. - Это направление в общежитие,- сказала Вера, глядя ласково и приветливо (и, клянусь вам. искренне, искренне сожалея о жестоком проценте нормы),- а квиток перевода завтра сдадите на факультет, начало занятии шестого, ваша группа эф-два. Счастливо. - Сказал? - успел спросить его на выходе нетерпеливый. - Да,- ответил Лысый, не оборачиваясь, и вышел, выпорхнул, вылетел на крыльцо навстречу птицам, земле и небу. Yeah, yeah, yeah, Hally-Gally Итак, он оыл невменяем, и потому, наверное, просто бессовестно его преследовать в эту минуту с лейкой и блокнотом, право, пусть придет в себя, проветрится, let him to cool a bit down, дождемся Мишку, освеженного вечерним зефиром, у того места, где двум великим демократам юности свойственное отсутствие рогов позволило в мрачные времена абсолютизма обняться для торжественной клятвы. Ну, а пока Лысый в прекрасной невесомости, не изводя наблюдать за положением небесных светил, вершит свой путь от парадных флагштоков чертогов науки мимо фонтанов и елей к обзорной площадке, над городом великих возможностей господствующей с самого дня основания, то есть с двенадцатого века, мы, предоставив его самому себе, отправимся на Казанский и узнаем все же, зачем хам и фрайер в фуражке таксиста отвел Серегу Винта в дезинфекцией смердящий закуток. - Короче, такая каша,- сказал мерзавец через губу,- я могу тебе устроить дачу по Белорусскому, но надо еще дать. - Сколько? - Четыре сверху. - Да ты чЈ. друг, полторы сотни отсосать хочешь ни за что... Ах, кажется, подробности этой беседы нам придется опустить, поскольку для передачи ее духа и буквы попросту нечего выбрать из пятидесяти семи тысяч нормативных единиц ожеговского однотомника. Впрочем, автор хитрит, больше того, ленится, но не в ущерб тебе, читатель, его невинная игра, право, oписание всех тридцати минут мужских доводов и контраргументов на солнышке под карболку не стоят одного мгновения, не могут сравниться с вопросом Лапши и ответом аборигена в ободранной куртке, коими обменялись - эти двое - он. занимая место спереди, а она - сзади. Хотя нет, отметим все же благородство Винта, твердо отказавшего плюгавому московскому субчику в праве первой ночи, ну и походя уже, общий итог - десятка, все же "отсосанная сверху" за проезд "сорок минут, и там". Итак, отсчет минут и секунд будет начат в момент, когда, досадуя на без толку урчащий автомат, Винт задержался, пытаясь получить за свои три копейки и газ, и воду, именно в этот миг его краткого отсутствия язык Лапши, не занятый мороженым, шевельнулся. - А далеко до Лужников? - пожелала знать девушка. А водила, железным ключом оживляя железного друга, ответил (даже в зеркальце на медсестру не глянув): - Это не по пути. Что ж, худшие Ленкины опасения подтвердились, не усыпил Винт бдительности Лаврухи портвейном и половиной стандарта из аптечки позаимствованных колес, кои по самочинному вдохновению положил считать димедролом. Итак, на первом же перекрестке, посреди бескрайней, как нива, и потому, конечно. Колхозной названной площади Лапша храбро приоткрыла дверь и под звуки оглушавшего двух подлецов романсом о картинно гребущей Нинке фортепиано сползла с сиденья, согрела руки и коленки сухим теплом летнего асфальта. На четвереньках бесстрашно пробралась вдоль белой на красном надписи "Для авиапассажиров", укрылась за тупым широким хвостом, перевела дыхание и, ловя момент неподвижности противостоящих армад перегретого металла, кинулась опрометью поперек белых полос к далекому радужному берегу. Шофер черной "татры" вильнул вправо, что было, то было, но ногу с педали на педаль, согласно памятке, не перенес. Ну, а интерн в близлежащей больнице, провожая каталку в операционную, про себя отметил беспрецедентный, истекающую неделю характеризующий и, право, необъяснимый рост числа пациентов, уже в приемный покой доставляемых под местным, а то и общим наркозом. Мы по тому же поводу заметим другое,- из всех лично нам известных паломников, покинувших Западно-Сибирскую низменность в конце прошлой - в начале этой недели, теперь лишь у Мишки Грачика оставался шанс попасть туда, куда устремлялись со всей страны мечтатели и безумцы, в Лужники, на стадион, где пять великих маэстро должны были сотворить чудо. И он его не упустит. - Что это? - очнулся Лысый, с гранитных высот, из поднебесья обозревая там, за рекой, на солнцем обласканной площади между Центральной спортивной ареной и открытым плавательным бассейном взор туманящее, а душу воспламеняющее разноцветье к многоголовье. - Что это? - спросил Мишка вслух, улавливая вдруг донесшееся из прекрасного далека пение.- Что это? - воскликнул непроизвольно, жаждая сейчас же, немедленно получить подтверждение полноты в природе возможного человеческого счастья. И получил тут же. - Дурдом,- ответил ему некто справа, узкой и пытливой ладонью попутно увлажняя то место, где врезался в нежное и розовое тело подруги на смену китовому усу пришедший нейлон. SOME FLY EAST, SOME FLY WEST EVERYBODY DO THEY BEST Ну. что ж, двигаясь под музыку сначала неловко, слегка стесняясь посторонних, но такт за тактом обретая уверенность, акцентируя сердечной мышцей каждую четвертую, восьмую, шестнадцатую, тридцать вторую, ускоряясь, переходя на бег, кувырки, прыжки, мчась во все лопатки, с вдохновением, напролом, напрямик, наш герой наконец воспаряет, достигнув блаженного единения с великой и безумной Шизгарой. И вот, когда это светлое чудо совершилось, автору, увы, предстоит ее Godess of a mountain top Burnin' like a silver flame похоронить. И не только ее. Предстоит отпеть Beatles. Поставить крест на самодельных майках и штанах, нестриженых вихрах, противогазных сумках, магнитофонных катушках, рисованных значках, приставке "Нота", босых ногах, Господи, на самой детской мечте об исполнении всех желаний, которая родилась со звуками She loves you, yeah, yeah, yeah и испустила дух среди всеобщего попсового шабаша Money, money, makes me funny. Впрочем, музыка осталась, блюз жив, хотя тяжел и примитивен, но завтра, может статься, будет легче и виртуознее, ибо теперь послушен и себе на уме, что ж до боевой смеси кантри с ритм'н'блюзом, то ей ныне и вовсе все возрасты покорны, поскольку бодрит и повышает тонус, и с местом (кхе-кхе) и со временем (ага) тактично считаясь. Однако эта музыка, такая вроде бы похожая на оригинал, вся в блеске военных атрибутов давнего бунта, со старым именем во лбу тем не менее воображение воспламенять не способна и сна кого-либо лишить ей не под силу, не по плечу славная магия ушедших времен набору заезженных клише и старательно отрепетированных рифов, в которых не живет душа, иллюзия, вера в возможность музыкой, двенадцатью аккордами, верхним "до", нижним "ля", отчаянным "шиворот-навыворот" что-то изменить. От великого прошлого остался циничный, сверкающий, как маникюрный set, комплект приемов воздействия- на подкорку и мозжечок, техника любви, ставшая ежедневной пыткой соития без надежды и мечты, стиль, клише, все отработанное задолго до того, как из Ливерпуля раздалось неистовое приглашение: Please, please me! До того как родилась Шизгара, для которой электрический звук стал земной формой существования, верой и любовью. И тогда он жил, был из крови и мяса, пульсировал и был способен к воспроизводству, а разгоряченным юным его мозгам покоя не давала мечта о всеобщей любви и праздничной справедливости будущего детского мироустройства. It there's anything that you want Но мистический дар шизгарного звукоизвлечения, нездоровая способность к одухотворяющему опьянению детской мечтой оказалась излечимой. Time, как выяснилось, вовсе не is on our side. Свобода,- To celebrate anything you want To penetrate any place you go And syndicate any boat you row - вольная воля - проткнуть невпротык, провернуть невпроворот, всесильная, потому что верная, просветлила, но не осчастливила, сделала праздник, но не избавила от будней. Целое поколение оставило колею, но путь в прекрасную страну, где исполняются все желания, где сказка становится явью, на поверку вышел лишь длинной (long) и незабываемой (ибо winding), но дорогой в обход. В аксиоматическом пространстве реальности, in common sense world, точки "А" и "Б" оказались инвариантны, разница начальных векторов - всего лишь грядущее расхождение во времени и сальдо. Увы, как и куда ни рвани из "А" финиш в "Б" неотвратим. Формула "деньги - товар - деньги" всегда, во всех случаях неизменно отвечает за наименьший общий знаменатель. А "кайф-облом-кайф", "кайф-ништяк-кайф", "кайф-кайф-кайф" - это уравнение всего лишь old capital joke of Master Almight. Но Битлы, о Битлы, апостолы, мессии, сидя за рулем своей пожарной машины, beep, beep mm yeh, стоя на мостике своей субмарины (everyone of us has all we need), они первыми прозрели, увидели - впереди не сказочная Electric Lady Land, прямо по курсу земля. Песок, суглинок, чернозем, почва, где все holes уже давно и надежно fixed. Strawberry fields forever На пути от шестьдесят шестого к шестьдесят седьмому что-то произошло с Шизгарой. С Сержанта Пеппера начался закат, но самое замечательное в другом, этого никто из двигавшихся at the speed of sound как будто бы и не заметил. Почему? Нам, дуракам, блистательный закат казался новым восходом. Битлы, великолепная наша четверка бывших провинциальных мальчиков, и до роковой отметки - тридцать не дотянув, могли на глазах у всех делить желтую подводную лодку, плевать на Abbey Road и пинать резиновую душу. Все было по фиг, никто не останавливался, ужасом объятый, безоблачное завтра обещало забвение печального недоразумения. Никто не понял evil omen, не захотел dig it. Everybody had a good time Ev'rybody had a wet dream Никто не проникся ритуальной честностью поступка. Просто подумалось - самый красивый оказался самым смекалистым. Вот и все. Господь Бог умер. да здравствует Господь Бог. Но кто он? Rolling Stones, Doors, Jethro Tull. King Creamson? Led Zeppelin, Pink Floyd, Emerson with boys, Genesis, Yes? Или Т. Rex, Bowie, Alice Cooper? Никто. No one. Nothing to get hangabout Strawberry fields forever Но на постижение этой печальной истины ушли годы. Семь или восемь лет потребовалось для осознания невосполнимости утраты. И печальная доля сказать это горькое "прощай" досталась нам, ровесникам феерического заката, нашему поколению. И потому, конечно, автор считал себя вправе писать эти воспоминания, этот пла